— Все до копейки? Ты отдал матери все шестьсот тысяч?
Максим стоял у окна, отвернувшись, и его плечи неестественно застыли, будто сгибались под тяжестью незримой ноши. За стеклом сгущались сумерки, ноябрьский вечер рано опустил на город тяжёлые, серые тучи. В комнате витал запах остывшего чая и пыли, взметнувшейся с пола во время её недавних сборов.
— Катя, давай не станем...
— Не станем ЧТО? — её голос, переходящий на визг, взорвал тишину. — Говорить о том, как ты за моей спиной сплавил все наши сбережения? Мои сбережения! Деньги с продажи моего участка!
Он медленно повернулся. Его лицо казалось безжизненным, измождённым, а во взгляде читалось то самое виноватое упорство, которое она раньше всегда прощала. Сейчас от него подкатывала тошнота.
— Она моя мать, у неё на кухне аварийное состояние. Трубы протекали, мебель разваливалась. Она не могла больше ждать.
— Не могла подождать неделю? Пока я, дура, буду выбирать нам машину? Пока обзваниваю кучу салонов, договариваюсь, высчитываю бюджет? Ты смотрел на это и молчал! Целую неделю молчал!
Катя приблизилась к нему вплотную, сжимая кулаки, чтобы скрыть дрожь. Она видела каждую деталь его лица, знакомого до боли. Этот человек за три года брака стал самым близким, а сейчас казался совершенно чужим.
— Я не знал, как тебе сказать. Думал, ты поймёшь. Мы же семья...
— Не смей говорить это слово! — она отпрянула, словно от пощечины. — Какая семья? Семья — это когда советуются! Когда решают вместе! А ты что сделал? Увёл!
Максим вздрогнул, его черты исказились.
— Я ничего не уводил! Мы живём вместе, у нас общий бюджет! Это были наши общие деньги!
— Они лежали в моём ящике, в моей сумке! Мы договорились — машина. Ты сам сказал: «Деньги твои, решай сама». И я решала! А ты в это время уже всё отнёс мамаше!
Он стоял, опустив голову, а она смотрела на него и понимала — это не просто ссора. Это конец. Конец доверию, конец всему, во что она верила.
— Сколько именно ты ей отдал? — спросила Катя, и её голос внезапно стал тихим и острым. — Хочу услышать точную цифру.
— Шестьсот, — выдохнул он. — Все, что были.
— На что? На какую такую кухню? Золотые краны? Гранит?
— На всё! На материалы, на работу, на гарнитур... Она уже всё купила, ремонт идёт. Деньги не вернуть.
Ощущение было таким, будто земля ушла из-под ног. Тот участок, с яблонями, посаженными ещё дедом, с запахом старого дерева и детства. Всё это превратилось в какую-то глупую плитку на кухне у Людмилы Сергеевны. В одно мгновение.
— Ты хоть понимаешь, что натворил? — голос её снова сорвался. — Это было последнее, что осталось от деда. Не просто деньги. А ты... ты...
Она не нашла слов. Резко развернулась и пошла в спальню, но не для слёз. Слёзы придут позже. Сейчас её вела холодная, собранная ярость. Она достала с антресоли чемодан, потертый, с которым они ездили прошлой осенью на море.
— Катя, что ты делаешь? — Максим замер в дверях, его лицо исказилось от испуга.
— Уезжаю.
— Куда? Прекрати! Давай поговорим!
— Говорить не о чем. Ты всё уже обсудил со своей матерью. Без меня.
Она стала бросать в чемодан вещи, не глядя: косметику, свитера, бельё, документы из тумбочки. Двигалась на автомате, будто её тело управлялось кем-то со стороны.
— Это же из-за денег? Я заработаю! Я всё верну!
— Не из-за денег! — крикнула она, оборачиваясь. — Из-за предательства! Ты меня предал! Ты выбрал её, а не меня. Ты показал, что её желание сделать ремонт важнее нашего общего решения, важнее нашего доверия!
Вдруг в прихожей щёлкнул замок. Лёгкие, быстрые шаги. Голос, от которого у Кати свело челюсть.
— Макс, ты дома? Дверь была приоткрыта. Принесла вам пирожков.
Людмила Сергеевна возникла на пороге спальни, снимая туфли на каблуке. На её лице играла довольная улыбка, в руках она держала пакет, от которого пахло выпечкой.
— А у вас тут что, сборы? — свекровь окинула взглядом чемодан и бледное лицо Кати. — В отпуск?
Максим замер, беспомощно переводя взгляд с жены на мать. Катя выпрямилась. Вся ярость и боль вдруг застыли, превратившись в ледяной ком в груди.
— Нет, Людмила Сергеевна. Не в отпуск. Ухожу от вашего сына.
— Чего-о? — свекровь фыркнула, ставя пакет на комод. — Опять спектакль закатила? Деточка, пора бы уже повзрослеть.
— Повзрослеть? — Катя медленно подошла к ней. — Это вы о себе? Взрослый человек, который выманивает у сына деньги, зная, что они чужие и отложены на большую покупку?
Лицо Людмилы Сергеевны стало каменным.
— Я ничего не выманивала. Сын сам предложил помочь матери. Как любой порядочный человек. Или ты считаешь, мать не заслужила?
— Заслужила. Но не мои шестьсот тысяч. Не деньги с продажи моего участка.
— Твои, наши... — Людмила Сергеевна презрительно махнула рукой. — Какая разница? Вы же семья. Всё общее. Или семья — это только когда тебе что-то нужно, а когда помочь — так сразу «моё»?
Катя посмотрела на Максима. Он молчал, уставившись в пол. Его молчание было красноречивее любых слов. Он не вступится. Не защитит. Он уже сделал свой выбор.
В этот миг окончательно рухнула последняя стена, последняя надежда на то, что он очнётся, поймёт, встанет между ней и своей матерью.
— Поздравляю с новой кухней, — тихо сказала Катя, застёгивая молнию чемодана. — Надеюсь, вам там не тесно.
Она прошла мимо них, на ощупь нашла в прихожей куртку, надела сапоги. Максим наконец очнулся.
— Катя, постой! Куда ты?!
— Пока не знаю. Но только не здесь.
Она вышла на лестничную клетку, и тяжёлая дверь захлопнулась за ней, отсекая всё — его растерянное лицо, самодовольное лицо его матери, эту квартиру, которая ещё утром была её домом. Холодный ноябрьский воздух встретил её в подъезде, и она сделала первый глубокий вдох за весь этот кошмарный вечер.
Такси увозило её по мокрому асфальту. Город за окном плыл в жёлтых отсветах фонарей, люди жили своей жизнью. А её жизнь только что раскололась. Катя сжала телефон в руке, набирая номер подруги Иры. Голос её дрожал, когда она коротко бросила: «Можно к тебе? Надолго».
Ира не стала расспрашивать, просто сказала: «Приезжай, жду». Эта простая фраза стала первым якорем в рушащемся мире.
Неделя у Иры прошла в тумане. Катя взяла больничный. Внутри бушевала настоящая болезнь — отравление предательством. Она могла часами лежать, глядя в потолок, прокручивая в голове тот вечер, ища моменты, где можно было что-то изменить. Максим звонил. Сначала зло, потом умоляюще, потом снова со злостью. Она не отвечала. Его оправдания были ей не нужны. Факт был неоспорим: он взял её деньги и отдал их, не счтя нужным даже сказать ей.
Однажды утром она проснулась с чёткой, холодной мыслью: хватит. Пора действовать.
Она записалась к юристу. Молодой человек в строгом костюме выслушал её, делая пометки.
— Деньги были наличными, вы говорите?
— Да. Пачками. Я получила их у нотариуса при продаже.
— И вы лично передавали их мужу?
— Они лежали у нас дома. Я ему доверяла. — Последние слова прозвучали горько и глупо.
— Расписки от свекрови о получении, конечно, нет?
— Конечно, нет.
— Свидетели передачи?
— Только они вдвоём.
Юрист отложил ручку.
— Катя, будем честны. Шансов доказать факт незаконного присвоения и взыскать деньги через суд почти нет. Это ваше слово против слов вашего мужа и свекрови. Они, я уверен, будут утверждать, что это был подарок или общее решение помочь. Без доказательств суд встанет на их сторону.
Катя кивнула. Она почти не расстроилась. На неё нашло странное спокойствие. Значит, так. Деньги — прах. Прах, потраченный на новую кухню Людмилы Сергеевны.
— А как быстро можно развестись? — спросила она ровным голосом.
— Если нет споров по имуществу и детей нет, то через мировой суд. Процесс займёт около месяца.
Она подписала заявление и вышла на улицу. Ноябрьский ветер срывал с деревьев последние листья. Она зашла в салон связи, купила новую SIM-карту. Старую, с номером, который знал Максим, разломила пополам и выбросила в урну. Простой жест. Отрезать. Начать с чистого листа.
Когда Максим через неделю всё же нашёл её, позвонив с номера Иры, его голос звучал надломленно.
— Катя, я получил повестку. Ты правда...
— Да. Правда.
— Но мы же можем всё исправить! Я всё верну! Буду пахать!
— Вернёшь что? Деньги? — она холодно рассмеялась. — Максим, ты до сих пор не понимаешь. Мне не нужны эти деньги. Мне нужно было твоё уважение. Ты его мне не вернёшь. Никогда.
Он говорил что-то ещё — о любви, об ошибках, о том, что мать для него всегда была святыней. Она молча слушала, глядя в окно на падающий снег. Первый снег этого года.
— Желаю вам с мамой счастливо жить на новой кухне, — сказала она и положила трубку.
Суд был быстрым и безэмоциональным. Максим пришёл один, осунувшийся, пытался поймать её взгляд, но она смотрела прямо перед собой. Людмила Сергеевна, как она и ожидала, не появилась. Решение огласили за пятнадцать минут. Брак расторгнут.
Выйдя из здания суда, Катя вдохнула полной грудью. Воздух был холодным, колючим, но невероятно свежим. Она чувствовала не боль, а огромную усталость. И вместе с ней — свободу.
Она нашла новую, более оплачиваемую работу. Сняла светлую студию. Вечерами училась, ходила в спортзал, вымещая злость на тренажёрах. Она медленно строила новую жизнь. Ту, в которой не было места предательству.
Спустя полгода, в начале мая, она встретила Иру в уличном кафе. Пили кофе, болтали. И вдруг Ира сказала:
— Кстати, о твоём бывшем... Слышала, он с мамой своей разругался окончательно.
Катя подняла на неё глаза, но промолчала.
— Да, — продолжила Ира. — Людмила Сергеевна, видимо, вошла во вкус. Теперь требует, чтобы Максим ей на шубу скинулся. А у него, похоже, проблемы начались. Он ей отказал. Она обиделась, устроила скандал, назвала неблагодарным. Говорят, теперь почти не общаются.
Катя отпила свой латте. Вкус был горьковатым и сладким одновременно.
— Ничего удивительного, — пожала она плечами. — Она привыкла, что он всегда готов отдать последнее. А когда последнее закончилось, оказалось, что и ему самому есть нечего. Жизнь, знаешь ли, справедлива.
— А ты не жалеешь? — осторожно спросила Ира. — О том, что так резко всё закончилось?
Катя задумалась, глядя на проезжающие машины. На одну из них, подержанную, но аккуратную, она уже копила.
— Нет, — ответила она честно. — Не жалею. Жалею только о том, что потратила столько времени на человека, который не видел во мне равную. Но этот урок я усвоила. Дорого, да. Зато навсегда.
Они расплатились и пошли по улице, залитой весенним солнцем. Где-то там, в своей сияющей новой кухне, Людмила Сергеевна, наверное, готовила ужин и ворчала на неблагодарного сына. Но это была уже совсем другая история, которая больше не имела к Кате никакого отношения. Её жизнь, с её ошибками и победами, шла вперёд. И в этой новой жизни не было места ни для кого, кто не считал бы её слово важным.
Поддержите канал. Подписка ничего не стоит, но многое значит 💓