Валентина Петровна остановилась на лестничной площадке третьего этажа, чтобы перевести дух. Сумки с продуктами оттягивали руки, врезаясь пластиковыми ручками в ладони, словно напоминая: ты не становишься моложе. Сердце колотилось где-то в горле, отдавая глухой болью в висках. Ей было пятьдесят два, но в зеркале лифта на неё смотрела уставшая женщина лет шестидесяти — с потухшим взглядом, глубокими тенями под глазами и руками, огрубевшими от постоянного контакта с водой и химикатами.
Она работала клининг-менеджером — красивое название для простой уборщицы. Двенадцать часов на ногах в огромном торговом центре, где люди скользят мимо тебя, как мимо мебели. Швабра, ведро, запах хлорки, вежливое «Осторожно, мокрый пол», на которое редко кто обращал внимание. Но Валентина не жаловалась. Каждая вымытая плитка, каждая лишняя смена приближали её к главной цели жизни — благополучию единственного сына.
Дмитрий. Митенька.
Она открыла дверь квартиры, и в нос ударил привычный запах — смесь её дешевых духов и дорогого одеколона сына. В прихожей стояли его итальянские туфли, небрежно сброшенные посреди коврика. Валентина привычно наклонилась, чтобы поставить их ровно, смахнула несуществующую пылинку.
— Я дома, — тихо сказала она в глубину квартиры.
Тишина. Только бормотание телевизора из комнаты сына.
Валентина прошла на кухню. Время — половина восьмого. Дима, скорее всего, уже вернулся с работы. Он трудился младшим аналитиком в крупной консалтинговой фирме. Должность звучная, зарплата хорошая, перспективы блестящие. Именно о такой жизни она мечтала для него, когда двадцать лет назад осталась одна с ребенком на руках, без алиментов, в съемной комнате с протекающим потолком.
Она помнила, как отказывала себе в шоколадке, чтобы купить ему лишнюю тетрадь. Как ходила три зимы в одних сапогах, которые заклеивала по вечерам суперклеем, лишь бы оплатить репетитора по английскому. «Ты должен учиться, Митя. Ты должен выбраться отсюда», — твердила она ему, как мантру.
И он выбрался. С золотой медалью, красным дипломом престижного вуза. Выбрался в мир стеклянных офисов, бизнес-ланчей и брендовой одежды. Только вот Валентина осталась там, где была. И с каждым годом пропасть между ними становилась всё шире.
Она начала разбирать сумки. Свежая телятина для гуляша (Дима не ел свинину, считая её «тяжелой и плебейской едой»), дорогие томаты черри, его любимый сыр, который стоил как три её обеда. Себе она купила пачку гречки и кефир.
Дверь в комнату сына открылась. Дмитрий вышел на кухню, держа у уха смартфон последней модели. Он был в белоснежной рубашке, которую Валентина накрахмалила вчера ночью, и домашних брюках.
— Да, Макс, я тебе говорю, это полный сюр... Нет, конечно, мы полетим в Турцию, но отель нужно брать только пять звезд, иначе какой смысл? — он прошел мимо матери, даже не взглянув на неё, открыл холодильник, поморщился и захлопнул. — Слушай, я перезвоню. Тут... быт заел.
Он сбросил вызов и повернулся к Валентине. В его взгляде читалось раздражение.
— Мам, ну сколько раз я просил не покупать этот дешёвый йогурт? Он же с сахаром. Я слежу за гликемическим индексом.
— Митенька, это тот же, что ты любил на прошлой неделе...
— Вкусы меняются, мам. И вообще, почему на кухне пахнет жареным луком? Я же просил проветривать, когда готовишь свои... эти... супы. Вся моя одежда пропахла столовой.
Валентина замерла с пакетом молока в руках.
— Я готовлю ужин, Дима. Ты, наверное, голоден?
— Я поел в городе. С коллегами ходили в новый стейк-хаус. Кстати, — он сел за стол, барабаня пальцами по столешнице, — мне нужно пять тысяч.
— Пять тысяч? — эхом отозвалась Валентина. — Дима, до моей зарплаты еще неделя. У меня осталось всего три тысячи на еду...
Дмитрий закатил глаза. Этот жест, полный пренебрежения, резанул её больнее ножа.
— Мам, ну не начинай эту песню о бедности. У тебя всегда есть «заначка». Мне нужно скинуться на подарок шефу. Это корпоративная этика, тебе не понять. Если я не сдам, буду выглядеть белой вороной. Ты же не хочешь, чтобы твоего сына считали нищебродом?
— Нищебродом? — тихо переспросила она. — Дима, ты получаешь восемьдесят тысяч. Куда деваются твои деньги?
— Инвестиции в себя, мама! — он всплеснул руками. — Одежда, фитнес-клуб, бизнес-ланчи, такси. Я должен соответствовать статусу. Ты думаешь, карьеру делают в стоптанных ботинках, как у тебя?
Валентина невольно спрятала ноги под стул. Её домашние тапочки действительно были старыми, стоптанными.
— Я дам тебе две тысячи. Больше нет. Правда нет, сынок. Придётся взять из тех, что отложены на коммуналку.
— Ладно, давай две. Остальное у Макса займу, — он встал, недовольно глядя на плиту. — И, пожалуйста, не включай стиральную машину ночью. Она гудит как трактор, мне мешает спать. И вообще, давно пора купить новую. С сушкой.
— Купи, — неожиданно для самой себя сказала Валентина.
Дмитрий удивлённо обернулся в дверях.
— Что?
— Купи новую машину, Дима. Ты же работаешь.
Он усмехнулся, холодно и неприятно.
— Мам, не смеши. Мои деньги — это мой старт в будущее. А быт — это твоя забота. Ты же мать. Твоя обязанность — обеспечить мне тыл, пока я строю карьеру. Разве ты не этого хотела? Чтобы я выбился в люди? Вот я и выбиваюсь. А ты... ну, ты просто делай то, что умеешь. Борщи вари.
Дверь в его комнату закрылась. Щелкнул замок.
Валентина осталась стоять посреди кухни. В кастрюле тихо закипала вода, но она выключила газ. Аппетит пропал. Внутри разливалась холодная, вязкая пустота.
Она прошла в свою крошечную спальню, села на кровать и посмотрела на старую фотографию в рамке. Там пятилетний Дима сидит у неё на коленях, обнимая за шею, и смеётся. «Мамочка, ты самая лучшая! Я вырасту и куплю тебе дворец!».
Где этот мальчик? Куда он исчез? И кто этот чужой, высокомерный мужчина, живущий в соседней комнате?
Она вспомнила вчерашний разговор, который случайно подслушала. Дима говорил по телефону со своей девушкой, Леной.
«Да нет, ко мне нельзя. Мать дома. Ну ты же знаешь, она... простая. Начнёт суетиться, предлагать чай с печеньем, спрашивать глупости. Мне стыдно, Лен. Она хорошая, но такая... совковая. Уборщица, что с неё взять. Давай лучше в кафе».
Слёзы, которые она сдерживала весь вечер, наконец прорвались. Она плакала тихо, в подушку, чтобы «успешный» сын не услышал. Ей было жаль не денег. Ей было жаль себя. Двадцать лет жизни, положенных на алтарь его успеха. Она отдала ему всё: здоровье, личную жизнь, деньги, гордость. А получила в ответ презрение. Она стала для него удобной функцией. Бесплатной домработницей, поваром и банкоматом, который иногда выдаёт сбои.
Валентина вытерла лицо и встала. Взгляд упал на расчетную книжку за квартиру, лежащую на тумбочке. Рядом лежал чек из супермаркета.
В голове что-то щелкнуло. Ясность пришла внезапно, как рассвет после долгой полярной ночи.
«Ты говоришь, быт — это моя забота, потому что я мать? — подумала она, глядя на закрытую дверь сына. — Ты говоришь, что твои деньги — это инвестиции, а мои — это просто ресурс для твоего комфорта? Хорошо, Дмитрий. Давай поговорим на твоём языке. На языке цифр и бизнеса».
Она достала из ящика стола толстую тетрадь, калькулятор и ручку. Села за стол. Всю ночь в её комнате горел свет. Валентина Петровна составляла самый важный финансовый отчет в своей жизни.
Утро субботы началось не с запаха блинчиков, как привык Дмитрий за двадцать шесть лет своей жизни. Оно началось с тишины.
Дмитрий проснулся в десять. Повалялся в кровати, листая ленту новостей, и лениво побрел на кухню. Он ожидал увидеть на столе привычный натюрморт: горячий кофе, стопка блинов или омлет с ветчиной. Но стол был девственно чист. Плита холодна.
Матери на кухне не было, хотя обычно по субботам она с утра суетилась у плиты.
— Мам? — позвал он.
Валентина вышла из своей комнаты. Она была одета не в домашний халат, а в строгую блузку и юбку. Волосы убраны, легкий макияж. В руках — папка с бумагами.
— Доброе утро, Дмитрий. Присаживайся.
— Что за официоз? — усмехнулся он, наливая себе стакан воды. — У нас совещание? И где завтрак? Я есть хочу.
— Завтрака нет. И не будет. Пока мы не обсудим условия нашего дальнейшего сотрудничества.
Дмитрий поперхнулся водой.
— Чего? Сотрудничества? Мам, ты перегрелась на своей работе?
Валентина молча положила перед ним лист бумаги, исписанный аккуратным почерком.
— Ознакомься. Это счет за предыдущий месяц и прайс-лист на текущий.
Дмитрий взял листок, брезгливо держа его двумя пальцами.
— Что это за бред? — он начал читать вслух. — «Аренда жилой площади (комната 18 кв.м + пользование общими зонами) — 15 000 рублей. Коммунальные услуги (1/2 от общей суммы) — 4 500 рублей. Услуги повара (завтрак, ужин, закупка продуктов) — 10 000 рублей. Услуги прачечной и глажки (рубашки, брюки, белье) — 5 000 рублей. Уборка персональной комнаты — 3 000 рублей. Интернет и телевидение — 400 рублей. Итого к оплате: 37 900 рублей ежемесячно».
Он швырнул листок на стол и расхохотался. Смех был нервным, злым.
— Ты серьёзно? Ты решила брать с меня деньги за то, что я живу в собственной квартире? Это и мой дом тоже! Я здесь прописан!
— Прописка дает право проживания, но не право паразитирования, — спокойно ответила Валентина. Её голос не дрожал, хотя под столом она до боли сжимала руки в кулаки. — Продукты в холодильнике не появляются сами собой. Порошок не покупается за "спасибо". Свет и воду ты тратишь больше меня. Ты взрослый работающий мужчина, Дмитрий. Ты говоришь, что ты успешный. Успешные люди платят по счетам.
— Ты моя мать! — заорал он, вскакивая. — Твоя обязанность — заботиться обо мне!
— Моя обязанность закончилась в день твоего совершеннолетия. Дальше была моя добрая воля. Моя любовь. Но ты, сынок, перепутал любовь с обслуживанием. Ты стыдишься меня, ты презираешь мою работу, но с удовольствием пользуешься деньгами, которые я зарабатываю этой самой шваброй.
— Ах так? — Дмитрий сузил глаза. — Решила меня проучить? Думаешь, я без тебя пропаду? Да я зарабатываю достаточно, чтобы нанять профессиональную домработницу, которая будет готовить лучше тебя! А не этот твой... провинциальный борщ!
— Отлично, — Валентина кивнула. — Тогда с сегодняшнего дня мы переходим на раздельный бюджет. Мои продукты на нижней полке холодильника. Твои — где хочешь. Порошок у меня в шкафчике под замком. Готовишь сам, стираешь сам, убираешь сам. За квартиру и коммуналку жду перевод до 5-го числа.
— Без проблем! — рявкнул Дмитрий. — Вот увидишь, я прекрасно справлюсь. И не буду слушать твоё нытьё про деньги.
Он демонстративно открыл приложение банка и перевел ей 20 тысяч рублей.
— Вот! Подавись своей коммуналкой. Сдачи не надо.
Он схватил куртку и вылетел из квартиры, громко хлопнув дверью.
Первые три дня прошли в состоянии холодной войны. Дмитрий демонстративно заказывал пиццу и суши, оставляя коробки на кухонном столе. Валентина молча переставляла их к нему в комнату. Он ходил по квартире с видом победителя, не разговаривал с матерью, проходя мимо неё как мимо пустого места.
На четвертый день начались проблемы.
У Дмитрия закончились чистые рубашки. Обычно в шкафу всегда висели пять выглаженных, свежих сорочек. Он открыл шкаф — пусто. В корзине для белья лежала гора мятой одежды.
— Чёрт, — выругался он.
Запихнуть вещи в стиральную машину было несложно. Сложно было разобраться с режимами. Он насыпал порошок (купленный втридорога в круглосуточном магазине), нажал какую-то кнопку и ушел смотреть сериал.
Через два часа он достал из машины странный комок. Его любимая белая офисная рубашка стала нежно-розовой и уменьшилась на два размера. Среди белого белья затесался красный носок.
Дмитрий стоял в ванной, держа в руках испорченную вещь за семь тысяч рублей. Ярость и обида душили его. Он хотел пойти к матери и устроить скандал — почему не предупредила? почему не остановила? Но вспомнил её спокойный взгляд и слово "самостоятельность".
Пришлось идти на работу в старой синей рубашке, которую он с трудом отгладил, оставив на рукаве блестящий след от утюга.
На пятый день закончились деньги на карте. Доставки еды, такси и спонтанные траты быстро истощили бюджет. До зарплаты оставалось десять дней. В холодильнике у Дмитрия лежала засохшая пицца и пакет молока. На нижней полке, у матери, стояла кастрюля с ароматным рассольником, котлеты и салат. Запах домашней еды сводил с ума.
Он зашел на кухню, когда Валентина ужинала.
— Приятного аппетита, — буркнул он, надеясь, что она предложит.
— Спасибо, — ответила она и продолжила есть, листая журнал.
Дмитрий открыл шкаф, достал пачку дешевых макарон, которые купил вчера. Сварил. Они слиплись в один ком. Полил кетчупом. Сел есть.
— Мам, ну это глупо, — не выдержал он. — Я же вижу, у тебя полная кастрюля супа. Тебе жалко тарелки для родного сына?
Валентина отложила ложку.
— Тарелка супа — 250 рублей. Котлета с гарниром — 350. Это дешевле, чем в твоём бизнес-ланче.
— Ты издеваешься? Ты будешь продавать мне еду?!
— Я ценю свой труд, Дима. Ты же ценишь свой? Когда ты делаешь отчеты для клиентов, ты же не делаешь их бесплатно по дружбе? Моя готовка — это время и продукты. Хочешь — плати. Не хочешь — ешь макароны.
Дмитрий вскочил, опрокинув стул.
— Да пошла ты со своим супом! Я лучше голодным буду ходить!
Но голодным ходить было трудно. На работе коллеги заметили перемены.
— Димон, ты чего такой помятый? — спросил Макс. — И рубашка какая-то... несвежая. У тебя дома всё ок?
— Всё норм, машинка сломалась, — соврал Дмитрий, краснея.
— А на обед идёшь?
— Не, я... я на диете. Поем яблоко.
Он сидел в пустом офисе, грыз яблоко и слушал, как урчит в животе. Вечером он вернулся домой злой и униженный. Квартира была чисто убрана (Валентина убирала общие зоны), но в его комнате царил хаос: пыль клубилась по углам, кровать не заправлена, на стуле гора вещей.
Он сел на кровать и закрыл лицо руками. Это было невыносимо. Не отсутствие еды или чистых рубашек, а отсутствие того невидимого кокона заботы, в котором он жил всю жизнь. Оказалось, что "бесплатная" мамина забота — это фундамент, на котором держалась вся его "успешная" жизнь. Без этого фундамента он превращался в обычного, беспомощного парня с амбициями, которые нечем подкрепить.
Он услышал, как мать на кухне разговаривает по телефону. Голос был веселым.
— Да, Людочка, представляешь? Впервые за десять лет купила себе абонемент в бассейн. И новое пальто. Да, деньги появились. Оказывается, когда живешь одна, тратится намного меньше.
Эти слова ударили Дмитрия сильнее всего. "Когда живешь одна". Она вычеркнула его из своего бюджета. И расцвела. А он — загибался.
Кризис наступил через две недели. Дмитрий заболел. Обычный грипп, но с высокой температурой, ломотой в костях и дикой слабостью.
Раньше, стоило ему чихнуть, мать была тут как тут: чай с малиной, куриный бульон, лекарства по часам, прохладный компресс на лоб. Сейчас он лежал в своей душной, пыльной комнате, сгорая от жара. В горле пересохло, воды не было — графин на кухне пуст, а встать и налить сил не было.
Он слышал шаги матери в коридоре. Она собиралась на работу.
— Мам... — прохрипел он, но голос сорвался.
Хлопнула входная дверь. Она ушла.
Одиночество навалилось ледяной глыбой. Дмитрий заплакал. От жалости к себе, от страха, от температуры. Ему представилось, что он умрет здесь, в этой грязной комнате, и никто даже не узнает.
«Господи, какой же я идиот, — пронеслось в голове. — Какой же я самовлюбленный кретин».
Он попытался встать, чтобы дойти до туалета, но голова закружилась, и он рухнул на пол, задев стул. Грохот показался оглушительным.
Входная дверь открылась. Стремительные шаги. В комнату вбежала Валентина, в пальто и сапогах. Она что-то забыла? Или почувствовала?
Увидев сына на полу, она бросила сумку.
— Дима! Что с тобой?
— Мама... плохо... — прошептал он.
Вся её строгость, вся принципиальность испарились в одну секунду. Через минуту он уже лежал в постели, укрытый одеялом. Валентина, не раздеваясь, прикладывала ладонь к его лбу.
— Огненный. Сейчас, сейчас, сынок. Я скорую вызову. Или нет, сначала жаропонижающее.
Следующие три дня прошли как в тумане. Он то проваливался в сон, то выныривал. И всегда рядом была она. Её прохладные руки, её тихий голос, ложка с бульоном у губ. Она не уходила на работу, взяла отгулы. Она не вспоминала про прайс-лист. Она просто была мамой.
Когда температура спала и Дмитрий смог сесть в постели, он почувствовал стыд такой силы, что хотелось исчезнуть. Комната была убрана, проветрена. На тумбочке стоял морс и тарелка с нарезанными фруктами.
Валентина сидела в кресле рядом, читая книгу. Она выглядела уставшей, но спокойной.
— Мам, — позвал он.
Она отложила книгу.
— Как ты, Митя? Голова не кружится?
— Нет. Мам... прости меня.
Валентина грустно улыбнулась.
— За что, сынок? За то, что заболел?
— За всё. За то, что был свиньёй. За то, что считал твои борщи плебейскими, а твою заботу — чем-то само собой разумеющимся. Я думал, что я крутой, что я всего добился сам. А на самом деле я просто стоял у тебя на плечах и вытирал об тебя ноги.
Он опустил голову, пряча глаза.
— Эти две недели... это был ад. Я не умею жить, мам. Я умею только работать и тратить деньги. А создавать уют, тепло... это работа. Тяжелая работа. И я её не ценил.
Валентина пересела к нему на кровать и взяла его руку в свои — шершавые, теплые ладони.
— Я не хотела тебя мучить, Митя. Я просто хотела, чтобы ты увидел меня. Не как функцию, а как человека. Мне было очень больно, когда ты стыдился меня перед друзьями.
— Я больше никогда... слышишь? Никогда. Мне плевать, что скажет Макс или Лена. Если им не нравится моя мать, значит, они мне не друзья.
Дмитрий сжал её руку.
— Я верну тебе все деньги. За лекарства, за уход, за эти дни.
— Не надо денег за болезнь, — покачала головой Валентина. — Это форс-мажор. В страховой полис материнской любви это входит бесплатно. Но вот дальше...
— Дальше всё будет по-другому, — твердо сказал Дмитрий. — Я не буду нахлебником. Мы наймем домработницу для тяжелой уборки, тебе нельзя столько таскать. Я буду покупать продукты. И я научусь готовить. Ну, хотя бы яичницу для начала.
Через месяц, в пятницу вечером, Дмитрий позвонил матери с работы.
— Мам, сегодня не готовь ужин. И надень то красивое синее платье.
— Зачем? — удивилась Валентина.
— Увидишь. Я заеду за тобой в семь.
Он повез её не в пафосный клуб с громкой музыкой, а в хороший, уютный ресторан с русской кухней. Там за большим столом сидели его коллеги — тот самый Макс, еще пара парней и девушек.
Валентина замерла на входе, вцепившись в локоть сына.
— Дима, я не пойду. Я там буду лишней. Они молодые, модные...
— Ты будешь на своём месте. Рядом со мной.
Он подвел её к столу. Разговоры стихли.
— Ребята, познакомьтесь, — громко и четко сказал Дмитрий. — Это моя мама, Валентина Петровна. Женщина, которая варит лучший борщ в мире и которая в одиночку сделала из меня человека, хотя я долго сопротивлялся.
Макс встал и улыбнулся.
— Очень приятно, Валентина Петровна. Димон нам все уши прожужжал про вашу готовку. Надеюсь, когда-нибудь пригласите на дегустацию?
— К-конечно, — смущенно улыбнулась Валентина.
Вечер прошел удивительно тепло. Никто не смотрел на неё косо, никто не смеялся. Дмитрий ухаживал за ней, подкладывал лучшие кусочки, шутил и смотрел на неё с такой гордостью, которой она не видела с его выпускного в школе.
Когда они вернулись домой, Дмитрий достал из кармана конверт.
— Мам, это тебе.
— Что это? Опять плата за квартиру?
— Нет. Это путевка. В санаторий в Кисловодск. На две недели. Ты давно жаловалась на спину. Поезжай, отдохни, подыши воздухом.
— А как же ты? — ахнула Валентина. — Ты же тут с голоду умрешь!
Дмитрий рассмеялся и открыл холодильник. Там, на его полке, стояла кастрюля с чем-то подозрительно похожим на суп.
— Не умру. Я вчера тренировался. Куриный бульон. Правда, немного пересолил, но есть можно. Я справлюсь, мам. Теперь точно справлюсь.
Валентина смотрела на сына и понимала: урок усвоен. Не рублем, а сердцем. Её мальчик наконец-то вырос. И цена этого взросления оказалась вполне посильной.
