Владимир всегда считал, что живёт «правильную» жизнь. Без лишнего риска, без авантюр, без сумасшедших скачков то в нищету, то в богатство. Стабильная работа инженером на заводе, пусть и не самой престижной, но надёжной. Кредиты — аккуратно выплачиваемые. Отпуск — раз в год, чаще всего в одну и ту же недорогую гостиницу у моря.
С Ириной они прожили десять лет, и эти годы казались ему чем-то вроде длинного, ровного дня: без грозы, но и без яркого салюта. Он иногда думал, что так, наверное, и выглядит настоящее семейное счастье — не киношное, с бурями страстей, а тихое, домашнее. Когда знаешь, в каком шкафу лежат её любимые кружки, когда по стуку каблуков в коридоре понимаешь, в каком она настроении.
Только одно давало в этом дне долгую тень — отсутствие детей.
Поначалу они не торопились. «Успеем ещё, — смеялась Ирина, — сначала на ноги встанем». Потом, когда все вокруг уже обзавелись хотя бы одним ребёнком, шутки кончились. Пришли походы по врачам, уколы, таблетки, унизительные обследования, то на неё, то на него. Виноватым чувствовал себя каждый.
Ирина, возвращаясь с работы, всё чаще задерживалась у окон детского сада во дворе: смотрела, как мамы забирают детей, как те, цепляясь за рукава, что-то возбуждённо рассказывают. Иногда она просыпалась ночью, включала телефон и листала чужие фотографии: чужие первые шаги, чужие дни рождения, чужие ёлки.
— Мы просто особенные, — однажды сказал Владимир, пытаясь приободрить её. — Нам судьба решила дать не как всем, а… по-своему.
— По-своему — это как? — тогда с горечью спросила она. — Никак?
Он обнял её, но ответить так и не смог.
Когда тест впервые за десять лет показал две полоски, Ирина долго не верила. Купила второй, третий — все были с теми же яркими, безошибочными полосами. Вечером она приготовила его любимую картошку с грибами, достала из шкафа припрятанную бутылку безалкогольного шампанского и стояла посреди кухни с маленькой белой палочкой в руке, не зная, с чего начать.
— Вова, — её голос дрогнул. — У нас… получилось.
Он, уставший после смены, сначала даже не понял, о чём речь. Потом взгляд упал на тест, и на секунду в мире будто выключили звук. Осталась только её взволнованная улыбка и две чёткие полосы.
— Ира… — он подхватил её, закружил по кухне, едва не опрокинув сковороду. — Господи… да ты что… да как же…
Они смеялись, плакали, говорили глупости. В ту ночь, впервые за долгое время, Ирина уснула с лёгким сердцем, а Владимир — с чувством, что мир всё-таки не окончательно к нему несправедлив.
Беременность, однако, шла непросто. Тошнота, слабость, скачки давления. Врач в женской консультации, слегка полноватая женщина с усталым взглядом, строго приговаривала:
— Берегите себя, Ирочка. Ваш возраст уже не девятнадцать. Поменьше нервов, побольше отдыха.
— Какой отдых, — усмехалась Ирина Владимиру уже дома. — На работе аврал, дома ремонт недоделанный, да ещё и ты со своими носками по всему коридору.
Владимир ворчливо собирал носки, но в глубине души его радовало даже это ворчание. Оно стало каким-то тёплым, домашним — как будто в её голосе уже появлялась нотка будущей мамы.
На очередное УЗИ он пошёл с ней — «для подстраховки», как выразилась Ирина, хотя было видно, что ей страшно одной. В коридоре консультации пахло хлоркой и дешёвыми духами. Женщины в очереди говорили о своих детях, о мужьях, о ценах на всё подряд.
Ирина сжимала в ладони крестик, подаренный свекровью. Владимир сидел рядом и машинально листал телефон, не замечая новостей.
Когда их позвали в кабинет, он почувствовал себя школьником перед экзаменом. Врач молча наносила гель, прикладывала датчик, на экране появлялись серые пятна, полосы, очертания.
Тишина, с которой она всматривалась в монитор, показалась подозрительной.
— Что-то не так? — Ирина дернулась.
— Напротив, очень даже так, — женщина неожиданно улыбнулась. — Ну что, готовы к сюрпризу?
Владимир ощутил, как внутри всё сжалось.
— Какому ещё сюрпризу?
— Поздравляю, у вас будет тройня, — спокойно сказала врач, будто сообщала о лёгком дожде за окном. — Вот, смотрите.
Она повернула монитор.
Владимир вглядывался, не сразу понимая. На экране действительно угадывались три крошечных силуэта. Три разных точки биения. Три жизни.
— Три… — глухо повторил он. — То есть не один, не два, а…
— Три, — кивнула врач. — Беременность многоплодная, группа высокого риска. Придётся очень внимательно наблюдаться. Возможно, госпитализация заранее. Но пока всё развивается неплохо.
Ирина заплакала — громко, беззастенчиво.
— Это чудо, Вова, понимаешь? Не было никого — и сразу трое!
Он кивнул, попытался улыбнуться ей, погладить по волосам. Но за этой улыбкой уже шевельнулся липкий, тяжелый страх.
Три кроватки. Три комплекта одежды. Три пары ботинок каждый сезон. Три комплекта учебников в школе. Три любых болезни сразу.
На улице шёл противный мартовский снег с дождём. Ирина прижимала к груди конверт со снимками, а Владимир мысленно прокручивал цифры. Зарплата. Кредиты. Коммуналка. Еда. Детские.
— Всё будет хорошо, — сказал он вслух, как будто убеждая себя. — Мы справимся.
— Мы должны, — поправила его Ирина. — По-другому никак.
Той же ночью, когда она уснула, положив ладонь на живот, он сел к ноутбуку. Открыл интернет-банк — проверил баланс, остаток по ипотеке, потребкредит за машину. Вкладка с вакансиями показывала либо смешные деньги, либо по двенадцать часов впахивать без выходных.
В голове всплыло лицо Сергея — давнего знакомого, который год назад предлагал «серьёзную тему» с деньгами. Тогда Владимир отказался: слишком мутно, слишком рискованно. «Я ж не пацан, чтобы по подвалам с обналом бегать», — отмахнулся он.
Сейчас мысль о Сергее неожиданно стала казаться не такой уж безумной.
Через пару дней его вызвали к начальнику.
— Ты же понимаешь, Володя, время такое, — начал тот, не глядя ему в глаза. — Сокращение штата. Завод не тянет. Ты хороший специалист, но…
Слова слились в однотонный гул. На выходе ему сунули конверт с «выходным пособием», обещали «порекомендовать при случае», похлопали по плечу.
Он шёл домой, не чувствуя под собой ног. В голове одна мысль: «Три». Если бы был один ребёнок, он бы выкрутился. Двое — тяжело, но реально. Трое — это уже другая лига. Совсем другая.
Дома его ждала Ирина с сияющими глазами и тетрадкой в клетку.
— Смотри, — она радостно показывала ему расчёты. — Я прикинула, что если мы немного ужмёмся, откажемся от моря на пару лет, возьмём что-то из детских вещей б/у, то справимся. Ещё мама сказала, что будет помогать…
Она подняла глаза и, наконец, заметила его серое лицо.
— Вова? Что случилось?
Он вдохнул, выдохнул. Это был тот самый момент, когда можно было всё рассказать. Сказать: «Меня уволили. Я боюсь. Я не знаю, что делать». Можно было вместе плакать, ругаться, выстраивать новый план.
Но он посмотрел на её круглое, светящееся лицо, на тетрадку с аккуратными цифрами, на её ладонь, положенную на живот… и солгал.
— Просто устал, — сказал он. — День тяжёлый.
Ночью он долго лежал без сна, пока не решился: поднялся, тихо прошёл на кухню, нашёл в телефоне тот самый старый номер «Серёга (НЕ ЗВОНИТЬ)» и нажал «вызов».
— Ну здравствуй, инженер, — раздался в трубке хрипловатый голос. — Неожиданно.
— Ты говорил год назад, что у тебя есть работа, — глухо произнёс Владимир. — Предложение всё ещё в силе?
— Деньги никому не мешают, — усмехнулся Сергей. — Завтра приезжай, поговорим.
Утром, уже одетый, он поцеловал Ирину в лоб. Целовал дольше, чем обычно.
— Куда ты? — спросила она сонно.
— Есть вариант подработки, — ответил он. — Надо обсудить. Нам же теперь троих поднимать.
В её глазах мелькнуло доверие и такая благодарность, что его на секунду почти парализовало.
— Только будь осторожен, — прошептала она. — У нас теперь не только мы с тобой.
Он кивнул и вышел.
Домой в тот день он уже не вернулся.
Сначала Ирина не верила. Телефон Владимира упорно отвечал короткими гудками, потом — «абонент недоступен». Она решила, что разрядился. Или сломался. Или он задержался у друзей, у того же Сергея, обсуждая какие-то свои мужские дела.
На следующий день она начала звонить его коллегам.
— Он же уволен, Ирина, — удивлялись те. — Мы его уже давно не видели.
Сергей на звонки не отвечал вообще.
Потом был визит к свекрови. Мария Петровна встретила её настороженно, с отёкшими глазами.
— Вы с ним не ругались? — спросила она первым делом.
— Нет, — Ирина оторопела. — А он у вас не был?
— Не был, — отрезала свекровь. — Если объявится — скажи ему, что мать его больше знать не хочет. Сначала исчез, а теперь ещё и меня под монастырь подводит. К нему уже интересовались.
— Кто? — Ирина почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— Не твоё дело, — отмахнулась та. — Беременная ты, сиди дома, меньше знаешь — крепче спишь.
Заявление в полицию стало следующим логическим шагом. В участке её встретили привычным равнодушием.
— Ваша фамилия? —
— Ковалёва.
— Когда видели мужа в последний раз?
— Вчера утром. Он сказал, что у него подработка…
Сухие вопросы, протокол, штамп.
— Мы проведём проверку, — обронил дежурный. — Как только будет что-то известно — вам сообщат.
Дни тянулись, а «что-то» так и не появлялось. Беременность становилась всё тяжелее: одышка, отёки, постоянная тревога. Ирина ловила себя на том, что слушает тишину квартиры, как будто надеясь, что вот-вот щёлкнет замок, и войдёт Владимир с неловкой улыбкой: «Представляешь, задержали, разбирался, не мог позвонить…»
Но замок молчал.
Ночью ей снились кошмары: она бежит по длинному коридору роддома, а впереди — трое плачущих младенцев, которых кто-то уносит в темноту. Она кричит, зовёт Владимира, но он отворачивается и растворяется в толпе безликих людей.
Роды начались на месяц раньше срока. Схватки накрыли неожиданно, среди бела дня, когда она на кухне резала картошку. Нож выпал из рук, живот свело такой болью, что потемнело в глазах.
— Мам… — она на бледном лице матери увидела тот же ужас, что чувствовала сама.
— Тихо, тихо… — бормотала Валентина Павловна, вызывая скорую. — Дыши, доча, дыши…
Поездка в карете скорой помощи с воем сирены слилась в один шум. Бледные стены коридора, суета, голоса:
— Многоплодная, срок маленький…
— Давление скачет…
— Кесарево, готовим операционную!
Последнее, что она увидела перед тем, как провалиться в небытие, — яркий свет ламп и маску, закрывающую лицо. Ей показалось, что где-то совсем рядом звучит знакомый мужской голос, но различить слова она уже не смогла.
Очнулась она от ощущения пустоты. Живот был стянут повязкой, во рту стоял сухой привкус, тело казалось чужим.
— Детки? — прохрипела Ирина, с трудом повернув голову. — Где мои дети?
— Живы, — медсестра поправила капельницу. — В кювезах, все трое. Состояние средней тяжести, но шансы хорошие. Вы главное сейчас сами держитесь.
Слово «живы» стало якорем. Она за него вцепилась. Всё остальное пока не имело значения.
Когда её впервые отвели в отделение для недоношенных, мир сузился до трёх прозрачных коробок с проводами. Маленькие тельца, почти прозрачные, с тонкой кожей, крошечные пальчики, сжимающие воздух. У девочки — крошечный ротик, судорожно втягивающий воздух.
— Этот у нас старший, — показала медсестра на самого крепкого мальчика. — Этот — средний. А это ваша бусинка, самая слабенькая. Но бойкая.
— Моисей, — прошептала Ирина вдруг, сама не поняв, почему вспомнилось библейское имя. — Все трое мои маленькие Моисеи.
Соседки по палате не упускали случая обсудить её историю.
— Муж пропал, представляете?
— Беременную с тройней бросил, зверь.
— Говорят, его видели с какой-то бабой…
Ирина сначала пыталась оправдываться, говорить, что всё не так, что он не такой. Потом замолчала. Слова в горле превратились в колючки. Она просто жила от сцеживания до обхода, от обхода — до пятнадцати минут у кювезов.
Месяц в больнице стал отдельной маленькой жизнью. Она научилась различать по пиканию аппаратов, у кого из троих падает сатурация. Научилась узнавать своих даже по крохотным профилям. Научилась не плакать при чужих.
Выписка без Владимира была особенно болезненной. Перед входом в роддом стояли счастливые отцы с шарами и цветами, кто-то запускал фейерверк, кто-то снимал на телефон. Ирина с матерью тащили пакеты, тройню и усталость.
— Ну что, мамаша троих, — с улыбкой сказал водитель такси, помогая затолкать в салон автолюльки. — Папа, наверное, от радости до сих пор не отошёл?
Ирина только отвернулась к окну. Мать за неё ответила:
— Папа занят.
Дома её встретила та же двухкомнатная квартира — только теперь в ней будто исчез воздух. В спальне стояли три кроватки, на подоконнике — стерилизатор для бутылочек, на диване — гора пелёнок.
— Разберёмся, — сказала Валентина Павловна, закатывая рукава. — Я с тобой. Мы не такие уж слабые.
Ночи превратились в марафон: один плачет от голода, другой — от коликов, третья — просто так, «за компанию». Ирина иногда засыпала, сидя на кровати, с бутылочкой в руке. Однажды она очнулась от того, что чуть не выронила младшего — с тех пор боялась позволить себе даже пять минут полного отключения.
Через несколько месяцев пришёл официальный ответ из полиции: «Местонахождение гражданина Ковалёва В.В. установить не удалось. Признаков преступления не выявлено». То есть его никто не похищал, не убивал.
Он ушёл сам.
Это признание ударило сильнее любого «убийства». Умершего можно оплакивать. Исчезнувшего — только ненавидеть и ждать.
Мария Петровна всё это время не появлялась. На звонки отвечала сухо:
— У меня сердце больное, мне не до ваших разборок. Как узнаю, что с Володькой — сообщу.
Ирина перестала звонить. Проще было сделать вид, что кроме неё, детей и матери — никого больше в мире нет.
Первый конверт она нашла в почтовом ящике почти через год после исчезновения Владимира. Обычный белый, без обратного адреса, без подписи. Внутри — двадцать тысяч рублей, аккуратно сложенные пополам.
Она долго сидела за кухонным столом, уставившись на купюры.
— Может, это ошибка? — предположила Лена, подруга, заглянувшая в гости. — Перепутали ящик.
— И что, во все остальные по ошибке тоже кладут по двадцать тысяч? — Ирина горько усмехнулась.
Мысль о том, что это может быть Владимир, всплыла сразу. И тут же вызвала злость.
«Раз уж жив, способен зарабатывать — почему ты не рядом? Почему вместо живого человека мне под дверь подкидывают деньги, как в подворотне?»
Но через пару дней она всё равно пошла в магазин и купила на эти деньги смеси, подгузники и зимние комбинезоны, чтобы не брать в долг.
Конверты стали появляться раз в несколько месяцев. Суммы были разные. Иногда чуть больше, иногда меньше. Ни одной записки. Ни одной буквы.
— Это точно он, — уверяла Лена. — Ира, ну разве кто-то ещё стал бы так делать?
— Трус, — отрезала Ирина. — Даже объяснить ничего не может.
При этом каждый новый конверт втайне давал ей чувство, что они не совсем брошены. Как будто где-то там, в другом, параллельном мире, есть человек, который помнит о них.
Когда детям исполнилось полтора года, Ирина впервые задумалась о том, что нужно как-то зарабатывать. Декретные заканчивались, на одну пенсию матери было не прожить. Оставить тройню и выйти на работу физически было нереально.
Тогда в её жизнь вошёл интернет.
Она завела блог почти случайно — просто чтобы не сойти с ума от одиночества. Стала писать о своём дне: как перевозить троих в одной коляске, как готовить суп одной рукой, пока в другой — ребёнок, как укладывать спать «хором». Без слёз, с самоиронией.
— Сегодня мой личный рекорд: за три минуты вынесла мусор и успела вернуться, пока никто не проснулся, — писала она. — Чувствую себя героиней боевика.
Подписчики появились неожиданно быстро. Женщины писали: «Я с одним не справляюсь, а вы с тремя — невероятная», «Спасибо, вы даёте надежду», «Смеялась до слёз над вашим сравнением манной каши с обоями».
Потом пришли первые предложения рекламы: детские подгузники, увлажнители воздуха, книжки. Небольшие деньги, но всё-таки.
Ирина начала понемногу дышать.
Иногда, поздно вечером, когда дети уже спали, она перечитывала свои старые записи и удивлялась: неужели это всё — её жизнь? Без мужа, без помощи свекрови, зато с тремя вечными двигателями в квартире?
Однажды, спускаясь к почтовым ящикам, она почувствовала, что за ней наблюдают. На лестничной площадке стоял мужчина в тёмной куртке и как будто изучал доску объявлений. Когда она опустила взгляд к своим ключам и открыла ящик, краем глаза увидела, как он торопливо спустился ниже и исчез.
В ящике лежал очередной конверт.
Вечером, вынося мусор, она увидела у детской площадки в темноте знакомую линию плеч. Мужчина стоял, глядя на окна их квартиры. Она застыла.
— Владимир? — сорвалось с губ.
Фигура дёрнулась и почти побежала прочь, не оглянувшись.
Ирина стояла под фонарём, с пакетом мусора в руках, и вдруг ясно поняла: он жив. Он рядом. Но по какой-то причине прячется.
От страха? От стыда? Или от чего-то куда более тёмного?
Ответ она получила только через два года.
К шести годам тройня официально перестала быть «малышами» и превратилась в настоящее малое стадо. Саша — серьёзный и упрямый, Костя — смешливый и шумный, Аня — удивительно взрослая для своего возраста, с внимательными глазами, которые иногда так напоминали Владимира, что у Ирины сжималось сердце.
Жизнь понемногу выравнивалась. Блог превратился в стабильную работу: у неё были рекламные контракты, приглашения на передачу «О самом главном» и в местные новости — как к «маме-героине, вырастившей тройню без мужа».
Слово «брошенная» поначалу ранило, потом превратилось в этикетку, которую она научилась воспринимать почти отстранённо.
Анонимные конверты перестали приходить около года назад. Ирина решила, что «невидимый спонсор» либо исчерпал ресурсы, либо окончательно исчез из их жизни.
В тот осенний день, когда всё изменилось, она, как обычно, опаздывала в сад. Листья липли к подошвам, дети в воротах рады были любому родителю, который их забирал быстрее.
Возле калитки стоял мужчина в тёмном пальто и шапке. Он держался чуть поодаль, почти сливаясь с толпой.
Ирина сначала не обратила на него внимания: устала, думала о том, что приготовить на ужин и как уложить их пораньше спать.
Пока воспитательница не вывела ей навстречу её троицу:
— Саша, Костя, Аня, к маме!
Дети бросились к ней — шумные, тёплые, пахнущие пластилином и молочной кашей.
— Мам, а у нас сегодня был праздник!
— Мам, я на табуретке стоял!
— Мам, я нарисовала дом, как наш!
Она присела на корточки, обнимая всех троих разом. И в этот момент почувствовала на себе чей-то взгляд — настойчивый, тяжёлый.
Подняла глаза.
Мужчина у ворот уже не прятался. Он смотрел прямо на неё. Лоб чуть прорезан морщинами, виски тронуты сединой, глаза — уставшие, будто человека, который долго болел.
Но узнать его было невозможно не узнать.
— Вова… — выдохнула Ирина.
Он едва заметно кивнул.
— Привет, Ира, — тихо сказал он. — Можно… с тобой поговорить?
Дети обернулись.
— Мам, а это кто? — шепнула Аня.
Владимир смотрел на них, как на живое чудо. В его взгляде смешались боль, радость, вина, неверие.
— Это… — Ирина на секунду задумалась. — Это мамин знакомый. Мы сейчас домой пойдём, а потом…
Она резко прервала фразу.
— Пошли, — скомандовала детям. — Шапки надеть, шарфы застегнуть, кто без шарфа — тот сегодня без мультиков!
Дорогу до дома они шли странной процессией: впереди — трое детей, топающих по листьям и спорящих, кто первый нажмёт кнопку лифта; сзади, на расстоянии — Ирина и Владимир, между которыми было не два, а целых шесть лет молчания.
У подъезда она остановилась.
— У тебя есть десять минут, — жёстко сказала она, не глядя ему в глаза. — Не больше. И не думай, что ты войдёшь в нашу жизнь, как ни в чём не бывало.
Он покорно кивнул.
На кухне, которая видела их прежние ссоры и примирения, всё было по-новому: магнитики с детскими рисунками, стаканы с зубными щётками в углу, коробки с хлопьями.
— Я… — начал он и осёкся.
— Где ты был? — перебила Ирина. — Это первый и главный вопрос. Где ты был, когда я лежала под капельницами? Когда мне сказали, что дети родились раньше срока, и я не знала, выживут ли они? Когда я таскала на себе троих и думала, чем их завтра кормить? Где ты был все эти годы, Владимир?
Голос у неё дрогнул, но она не заплакала. Плакать она разучилась ещё тогда, в больнице.
Он выдержал её взгляд.
— В тюрьме, — глухо сказал он. — Пять лет и восемь месяцев.
Тишина в кухне стала вязкой.
— В тюрьме? — переспросила она, словно проверяя, правильно ли расслышала. — За что?
Он посмотрел на свои руки, мозолистые, с шрамами.
— Помнишь Сергея? — начал он. — Того, которому я звонил… перед тем, как исчез.
Ирина кивнула.
— Я думал, смогу быстро заработать. Я реально испугался, Ира. Тройня, ипотека, сокращение. Ты беременна, я — без работы. Я же инженер, не бизнесмен. Сергей обещал: «Ты будешь просто подписью, техническим человеком. Мы всё сделаем, ты только документы подпишешь, отчёты составишь. Деньги — хорошие, быстро».
Он горько усмехнулся.
— Документы оказались фиктивными, фирмы — однодневками, деньги — грязными. Нас накрыли, когда я ехал с работы — с той самой «левой» работы. Арест, следствие, суд.
— Почему ты не сообщил? — Ирина почувствовала, как в груди поднимается злость. — Ни одного звонка. Ни одной записки. Я бегала по моргам, по полиции, искала тебя, как пропавшего.
— Мне не дали, — он поднял глаза. — В первые дни — точно. Следователь говорил: «Твоя баба сама всё узнает, когда придут обыски». Я ждал, что к тебе придут, что ты всё поймёшь… Но потом мне мать написала: к вам так никто и не заявился. Я понял, что тебя решили не трогать. Беременная, тройня — не хотели связываться.
Он вздохнул.
— Я несколько раз садился писать тебе. Письмо за письмом. Писал, рвал, писал снова. Как представить себе: ты беременна тройней, читаешь, что муж — уголовник, что его посадили? Я испугался, что ты просто не выдержишь. Что потеряешь детей. И в какой-то момент решил, что… лучше пусть ты считаешь меня подонком, который сбежал. Это проще, чем жить с мыслью, что муж сел.
— Проще для кого? — тихо спросила Ирина. — Для тебя?
Он молчал. Это молчание сказало больше, чем любые оправдания.
— Деньги, — напомнила она. — Конверты. Это от тебя?
— Да, — кивнул он. — На зоне иногда давали подработку — разгрузка фур, ремонт. Копейки, но я старался откладывать. Плюс мать пересылала часть пенсии… хотя я её отговаривал. Просил одного человека с воли отправлять тебе анонимно. Я понимал, что не имею права писать, не имею права лезть в твою жизнь словами… Но хотел хотя бы так… хоть чем-то помочь.
— А сейчас почему пришёл? — она прищурилась. — Совесть проснулась? Или просто условно-досрочное, надо отметиться хорошими делами?
— УДО, да, — честно ответил он. — Но не ради галочки. Мать сильно сдала… Когда я ей впервые сказал про тройню, она сначала не поверила. Потом кричала: «Как ты мог их бросить?!» Теперь просит: «Приведи внуков. Я хоть гляну на них, пока жива».
Он замолчал, потом добавил:
— И я… больше не смог не прийти. Шесть лет я жил с мыслью, что где-то есть трое людей, которым нужен отец, а у них вместо отца — преступник и трус. Я не прошу вернуть меня в твою жизнь. Я сам из неё ушёл. Но можно… хотя бы попытаться стать для них… кем-то?
Она встала и подошла к окну. За стеклом дети уже устроили какой-то сабантуй: Саша и Костя дрались подушками, Аня строго их разнимала.
— Они знают, что у них есть отец, — медленно сказала Ирина. — Я сказала, что он далеко, работает. Не смогла рассказать, что ты просто исчез.
Владимир опустил голову.
— Скажи им правду, — тихо произнёс он. — Не сейчас, не сегодня. Но когда будешь готова. Скажи, что их отец — дурак, который испугался и полез не туда. Что платил за это. Но… что он их любил всё это время.
Ирина долго молчала. Её злость никуда не делась. Боль — тоже. Но вместе с ними появилось ещё одно, новое чувство — тяжёлое понимание.
Исчезновение Владимира перестало быть чистым предательством. Оно стало страшной, но всё-таки объяснимой глупостью.
— Так, — она повернулась к нему. — Завтра ты придёшь ещё раз. Без подарков, без громких заявлений. Я скажу детям, что это мой давний знакомый. Посидишь с ними час. Посмотришь, как они живут. Никаких «я ваш папа», пока я сама не решу, что они готовы. Понял?
Он кивнул быстро, почти по-мальчишески.
— Понял. Спасибо, Ира. Ты… даже не представляешь, что это для меня значит.
— Представляю, — жёстко отрезала она. — Для меня это значит, что я в который раз рискую своим спокойствием. Не подведи меня. И их — тоже.
На следующий день он пришёл вовремя. Без пафоса, в чистой, но простой одежде, с небольшим пакетом, где оказались машинки и пазл с картой мира.
— Детям важно собирать целое, — смущённо сказал он, доставая коробку. — Я… в тюрьме тоже пазлы складывал. Помогало не сойти с ума.
Сначала Саша и Костя смотрели на него настороженно. Аня — изучающе.
— Это дядя Вова, — спокойно сказала Ирина. — Мы с ним давно знакомы. Он захотел вас увидеть.
— А вы кто по профессии? — неожиданно серьёзно спросила Аня, устроившись напротив него.
Владимир замер на секунду.
— Пока… грузчик, — честно ответил он. — Но вообще — инженер. Чинил разные штуки, разбирался в схемах.
— А вы умеете делать роботов? — загорелись у Кости глаза.
— Если постараться — можно попробовать, — осторожно улыбнулся он.
Через полчаса они уже втроём сидели на полу и собирали пазл. Саша спорил, куда вставить Европу, Костя упорно пытался прицепить Австралию к России, Аня внимательно следила, чтобы всё было правильно.
— А у вас дети есть? — вдруг снова спросила она.
Владимир глубоко вдохнул.
— Есть, — сказал он. — Три… очень важных для меня ребёнка.
Аня ещё минуту изучала его взгляд, потом кивнула, будто чем-то удовлетворённая, и вернулась к пазлу.
Ирина стояла у двери и смотрела на эту сцену. В груди всё ещё болело. Прощения пока не было. Была осторожность, как перед тонким льдом.
Но где-то очень глубоко зарождалась слабая надежда, что, возможно, их история не заканчивается там, где он ушёл и не вернулся. Что у этой раны может в итоге образоваться не только шрам, но и новый, пусть хрупкий, но живой мост. Между прошлым и будущим.
Через неделю она всё-таки решилась пойти к Марии Петровне.
Свекровь постарела так, словно прошли не шесть, а двадцать лет. Лицо осунулось, руки дрожали. При виде троицы у двери она сперва схватилась за сердце, потом заплакала.
— Господи, какие… какие же вы… — Она не нашла слов.
— Это бабушка? — шёпотом спросил Саша.
— Да, — кивнула Ирина.
С того дня в их жизнь вернулись не только Владимир, но и его мать — уже без прежней жёсткости, с раскаянной нежностью к внукам.
И всё равно, по вечерам, укладывая детей, Ирина иногда спрашивала себя: правильно ли она делает, что впустила этого человека обратно хотя бы на сантиметр? Не повторится ли всё сначала — только больнее?
Ответа не было. Был только каждый следующий день.
Владимир не исчез. Приходил раз-два в неделю: забирал детей из сада, чинил сломанные стулья, читал сказки. Интереса к лёгким деньгам больше не проявлял: после тюрьмы любые «серые схемы» вызывали у него почти физическую тошноту.
Однажды, спустя несколько месяцев такого осторожного общения, Саша, рассматривая старую фотографию на полке, вдруг спросил:
— Мам, а это кто?
На снимке был Владимир, ещё молодой, в их до-детские времена.
Ирина посмотрела на сына, потом на фотографию, потом на стоящего у плиты Владимира, который что-то помешивал в кастрюле.
Пришло время.
— Это ваш папа, — спокойно сказала она. — Просто вы узнали его немного позже, чем должны были.
Дети одновременно перевели взгляд на Владимира. Тот замер с ложкой в руке.
— Ты наш папа? — прошептала Аня.
Он медленно кивнул.
— Да. Я ваш папа. И очень виноват перед вами.
Секунд пять в кухне стояла тишина. Потом Костя неожиданно важно заявил:
— Тогда ты будешь приходить ещё чаще. Нам нужен тот, кто умеет делать роботов.
Саша ничего не сказал, только подошёл ближе и чуть-чуть, совсем несмело, обнял его за пояс. Аня вздохнула и строго добавила:
— Но ты больше не исчезай. Это условие.
Ирина смотрела на них и понимала, что впереди всё равно будет непросто. Что она, возможно, так и не сможет снова полюбить его как мужа. Что доверие — штука, которую очень легко разбить и очень долго собирать заново.
Но внутри становилось немного легче от одного простого факта: тайна исчезновения Владимира больше не висела над их жизнью чёрным провалом. Тьма была названа по имени.
А там, где вещи называют своими именами, у света всегда появляется шанс.
