— Откель у вас эта? — голос его стал тише, но в нём появилась стальная жила.
— Нашли, — уклончиво сказала Марья Степановна. — Что Вы можете сказать?
Старик помолчал,глядя куда-то поверх их голов, в серое небо.
— Раньше, при стариках, такую гвоздичку не просто так собирали, — начал он медленно, словно слова были тяжёлыми камнями. — Её «невестиным цветком» звали. Или… «цветком одинокой дороги».
Толя почувствовал, как по спине пробежали мурашки.
— Почему? — спросил он, едва выговаривая слова.
— Потому что дарили её той, на кого положили глаз, а она не отвечала. Или… той, кого высматривали себе в невесты, но боялись прямо сказать. Считалось, если парень высушит такой цветок и тайком подложит девушке, то… нити судьбы их свяжет. Насильно. — Старик помялся. — А ещё… а ещё были байки, что таким путём в старину забирали девушек, которые не по своей воле замуж шли. Как бы метку ставили: «Твоя дорога теперь — ко мне». Бредни, конечно, старушечьи.
Витя, слушавший из машины, хмыкнул. Но Марья Степановна и Толя не шелохнулись. В словах старика была жуткая, необъяснимая логика, идеально ложившаяся на их историю.
— А где она растёт? — повторила свой вопрос мать, но уже другим тоном — не просящим, а требующим.
Старик вздохнул,сдаваясь.
— На старых, непаханых межах. Где земля «поминальная». Где давно ничего не сеяли. И… и говорят, возле усадьбы Богучаровских, она за лесом, их много. Там земля столетиями не знала плуга.
Толя и Марья Степановна переглянулись.Электрический разряд понимания прошёл между ними.
— Усадьба далеко? Как проехать?
Старик вдруг испугался,замахал руками.
— Да вы что! Туда… туда не ездят. Место непростое. После революции последние Богучаровы сгинули, а усадьба… она стоит, но в ней духи нечистые. Да и недавно…
— Что недавно? — вцепился Толя.
— Да мужик один там объявился. Лет пять назад. Из городу, поди. Чудик. Говорят, родственник тех самых. Восстанавливает, мол, но народ стороной обходит. Взгляд у него… нездешний. И цветы эти он, слышно, собирает да сушит. Гербарии свои делает. Вы уж поезжайте, нечего тут…
Они поехали. Сердце Толи билось так, что звенело в ушах. У них было имя. Было место. Была страшная, иррациональная легенда, которая вдруг обрела плоть и кровь.
Дорога к усадьбе оказалась почти непроезжей. Витя ворчал, лавируя между колеями и выбоинами, поросшими бурьяном. Лес сомкнулся над ними, густой, тёмный, недобрый. Наконец, деревья расступились, открыв поляну.
Усадьба была большой, когда-то добротной, а ныне полуразрушенным помещичьим поместьем из тёмного кирпича. Часть крыши провалилась, окна были слепыми, но… дымок из одной трубы всё же шёл. И возле каменной ограды, рядом с покосившимися воротами, цвела целая полянка синих цветов. Ярких, живых, зловеще прекрасных.
— Вот оно, — прошептал Толя. — Его место.
Они вышли из машины. Тишина была абсолютной, давящей. Ни птиц, ни ветра. Только шелест травы под ногами. И тут из-за угла усадьбы вышел он.
Мужчина неопределенного возраста, в простой рабочей одежде, но чистый, опрятный. У него было невыразительное, бледное лицо и глаза… Глаза были самыми странными. Не безумные, не агрессивные. Абсолютно спокойные, глубокие, как лесное озеро, и такие же пустые. В них отражался мир, но, казалось, сам он был где-то очень далеко.
Он держал в руках плетёную корзинку, полную синих цветов.
— Вы к кому? — спросил он. Голос был тихим, ровным, без интонаций.
— Мы… ищем человека, — снова начала Мария Степановна, но на этот раз её уверенность дала трещину. Этот человек излучал нездешнее спокойствие.
— Здесь никого нет, кроме меня, — сказал мужчина. — Я Кирилл. Хранитель этого места.
Толя сделал шаг вперёд, прикрывая мать Нади спиной.
— Мы ищем Надю. Надежду. Ты её знаешь.
Кирилл Богучаров даже не моргнул.
— Надежда здесь, — сказал он просто, как о погоде. — Она пришла домой.
— Какой дом?! — сорвался Толя. — Это не её дом! Это её кошмар!
— Её прежняя жизнь была кошмаром, — поправил Кирилл всё тем же ровным тоном. — Суета. Шум. Люди, которые не видят души. Ты не видел её душу. Ты видел только… оболочку. — Он посмотрел прямо на Толю, и в этом взгляде не было ненависти. Была жалость. — Я увидел её сразу. Тогда, в университете. Она была как одинокий цветок среди бетона. Я дарил ей цветы, но она боялась своей настоящей природы. Мне пришлось… помочь ей вспомнить.
— Вспомнить что? — в голосе Марии Степановны зазвенела сталь.
— Что ее душа ближе к тишине, к этим камням, ко мне. Ведь её прабабушка, — он сделал паузу, наслаждаясь эффектом, — была горничной в этом доме и любила моего прадеда. Но их разлучили. Их дороги разошлись. Теперь нити сплетены вновь. Я получил знаки. Цветы указывали путь… её ко мне, а меня — к ней.
Это было безумие. Но это было связное, выстроенное в идеальную систему безумие.
— Где она, Кирилл? — Толя говорил сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как подступает ярость, способная смести всё. — Я хочу её видеть.
— Она отдыхает, — сказал Кирилл. — Путешествие и… осознание были для неё трудны. Она пьёт травяной чай. Он успокаивает, проясняет память. Когда она проснётся, она всё поймёт и будет благодарна.
Толя взорвался. Он рванулся вперёд, но сильная рука Вити схватила его за плечо.
— Не сейчас, парень, — тихо прошипел водитель. — Он не один.
Из тени за сараем вышли ещё двое. Молодые, крепкие, с пустыми лицами, похожими на лица самого Кирилла. Последователи? Наёмники? Безумцы?
— Я предлагаю вам уехать, — сказал Кирилл, и в его голосе впервые прозвучала не просьба, а лёгкое, но недвусмысленное повеление. — Вы нарушаете покой. Надежде нужно время. Когда она будет готова, она, возможно, захочет вас увидеть, чтобы… попрощаться со своим прошлым.
— Она моя дочь! — крикнула Мария Степановна, и её голос впервые дрогнул, затрескался от боли. — Отдай её!
— Я не отнимал, — укоризненно покачал головой Кирилл. — Я спас. Вы получили моё послание? Цветы? Это был знак. Знак того, что всё идёт правильно.
Он повернулся и пошёл к дому, не оглядываясь. Его люди стояли на месте, блокируя путь.
Витя тянул Толю к машине.
— Ты ничего не добьёшься сейчас силой. Их трое, а ты в истерике. Провалишь всё.
Толя, почти теряя сознание от бессильной ярости, позволил усадить себя в машину. Мария Степановна села сзади, её лицо было пепельно-серым. Она сейчас была в двухстах метрах от своей дочери и не могла ничего сделать.
Машина тронулась, выезжая с поляны. Толя обернулся. Кирилл остановился на крыльце, смотрел им вслед. В руках он всё так же держал корзинку с синими цветами. Символ его извращённой, страшной любви.
— Мы вызвали бы полицию, — хрипло сказал Толя, когда усадьба скрылась за деревьями. — Сказали бы… всё.
— И что? — спросила Мария Степановна. Её голос был усталым до глубины души. — Он говорит, она здесь «добровольно». Под действием каких-то трав. У него есть последователи, которые подтвердят эту сказку. Полиция приедет, постучит, поговорит с «адекватным» мужчиной, который говорит тихо и вежливо. И уедет. А потом… — она закрыла глаза, — а потом он может её увезти ещё глубже. Или сделать что-то хуже. Он не агрессивен. Он убеждён. И это в тысячу раз страшнее.
— Так что же делать? — в отчаянии спросил Толя.
— Теперь мы знаем главное, — тихо сказала Мария Степановна, открывая глаза. В них снова горел тот самый стальной огонь. — Мы знаем, где Надя и знаем, что она жива. Мы видели его глаза. С ним нельзя говорить языком силы. Его храм — эта усадьба. Его ритуал — эти цветы. Значит, нужно найти слабину в ритуале. Ошибку в мифе.
Теща посмотрела на Толю, и её взгляд был невыносимо тяжёлым.
— Ты готов, Толя? Готов разговаривать не как разъярённый муж, а как… как часть этой его дурацкой сказки? Потому что по-другому её оттуда не вытащить. Надо зайти в его мир и разрушить его изнутри.
Толя смотрел в окно на мелькающий лес. Где-то там, в полумраке старого дома, была его Надя. Затуманенная, напуганная, но живая. И чтобы до неё добраться, ему предстояло совершить немыслимое — понять безумца и найти в себе слова, которые окажутся сильнее его больной веры.
****
Они вернулись в город не для того, чтобы сдаться. Они вернулись за оружием. Их оружием были не кулаки и не крики, а тишина, знание и фотографии. Толя провел в квартире мучительные часы, листая общие альбомы — цифровые и старые, бумажные. Он выискивал не постановочные улыбки, а миг между кадрами. Надя, морща нос от дыма от костра. Надя, засыпающая с книгой на диване. Надя, злая и прекрасная, с метлой в руках во время субботника. Жизнь. Обычная, шершавая, чудесная жизнь.
Мария Степановна занималась другим. Через старые связи, через подруг, через цепь полузабытых знакомств она узнавала о Кирилле Богучарове. Сведения были обрывочными, как осколки разбитого зеркала. Тихий, странный мальчик, помешанный на истории рода и ботанике. Говорили, его семья считала его «не от мира сего», но не уродцем, а скорее избранным — тем, кто «помнит». После смерти родителей он продал городскую квартиру и уехал «восстанавливать родовое гнездо». О нем говорили: «безобидный чудак». До этого момента.
— Он не считает себя похитителем, — сказала Мария Степановна, когда они снова ехали по темной дороге к усадьбе, на рассвете. Витя за рулем молчал, но в его взгляде, пойманном в зеркало, читалась готовность ко всему. — Он — хранитель. Спаситель. В его системе координат мы — злодеи, пришедшие разрушить идиллию.
— Значит, надо сыграть по его правилам, — тихо ответил Толя. Он держал на коленях старую картонную папку. — Показать ему, что его сказка — неполная.
На этот раз они оставили машину в километре от усадьбы, заросшей лесной дорогой. Подошли пешком, как воры, но не к парадному входу, а к заднему фасаду, где окна первого этажа были ниже, а запоры — старее. Витя, оказавшийся человеком с неожиданными навыками, справился со скрипучей ставней за десять минут. Внутри пахло пылью, сыростью и… травами. Сухими, горьковатыми.
Они оказались в темной кладовой. Луч фонарика выхватывал банки с засушенными растениями, старые книги, свернутые ковры. И густую, звенящую тишину. Толя шел первым, сердце колотилось где-то в горле. Он не знал, что страшнее: найти ее или не найти. И он нашел.
Через полуоткрытую дверь он увидел комнату. Ее освещала одна настольная лампа, стоявшая на резном деревянном сундуке. В комнате была кровать, а на ней, под грубым, но чистым шерстяным одеялом, лежала Надя.
Она была бледной, почти прозрачной. Глаза были открыты, но взгляд был мутным, устремленным в потолок, где танцевали тени. Она дышала ровно и медленно, как во сне наяву. Рядом на табурете стояла кружка с темным отваром.
— Надь… — имя сорвалось с губ Толи шепотом, полным такого облегчения и новой боли, что он едва не рухнул на колени.
Она медленно повернула голову. Ее глаза нашли его, сфокусировались с трудом.
—Толя? — ее голос был слабым, безжизненным, как эхо из глубокого колодца. — Ты… как ты здесь? Тебя же не должно быть.
— Я пришел за тобой, — он шагнул к кровати, но Мария Степановна осторожно взяла его за локоть.
— Надя, доченька, — сказала мать, и ее голос, всегда такой твердый, зазвенел, как тонкое стекло. — Мы идем домой.
Надя медленно покачала головой.
—Дом… Здесь дом. Кирилл… объяснил. Мне нужно было прийти сюда. Я так устала там. Все было громко, пусто. А здесь… тихо.
Она говорила чужими словами. Видно было, как внутри нее борется воля с каким-то химическим спокойствием, наведенным травами.
— Он дает мне чай. От него… все становится ясно и не больно. Я помню теперь. Прабабушку… эту усадьбу… — она замолчала, и в ее глазах блеснула искра прежнего, живого страха. — Но иногда… иногда я просыпаюсь и не понимаю, где я. И мне страшно. А он говорит, что это «духи прошлого» беспокоят, что скоро пройдет.
— Это не духи, Надя! Это ты! Твое настоящее «я»! — Толя упал на колени у кровати, стараясь поймать ее взгляд. — Он тебя травит! Он украл тебя!
Дверь в комнату бесшумно открылась.
В проеме стоял Кирилл. Он был без своей корзинки, в простой домашней рубахе. На его лице не было ни гнева, ни удивления. Была лишь глубокая, оскорбительная печаль.
— Вы вторглись, — сказал он тихо. — В наш дом. В ее покой. Я чувствовал беспокойство в стенах. Они помнят шаги чужаков.
Толя вскочил, заслоняя собой Надю. Витя напрягся у двери, готовый к действию.
— Мы забираем ее, Кирилл. Сейчас.
— Ее нельзя «забрать». Ее можно только отпустить, если она захочет, — поправил он, входя в комнату. Его движения были плавными, почти невесомыми. Он подошел к кружке, понюхал. — Отвар ромашки и мелиссы для Нади, чтобы успокоить смятение души после долгого пути. Это не яд, как вы говорите, а помощь.
— Ты похитил ее с заправки! — выкрикнул Толя, теряя хватку над собой.
— Я освободил ее, — возразил Кирилл, и в его глазах вспыхнул настоящий, горячий огонь убежденности. — Я ждал много лет, следил. Видел, как она увядает в том каменном мешке, в том шуме. Она тебе говорила о цветах? О взгляде? Это были крики о помощи, которые ты не услышал! А я услышал. И в тот день, когда вы свернули на эту дорогу… я знал. Это был знак. Мои люди просто… помогли ей перейти из одного мира в другой. Безболезненно.
«Мои люди». Значит, была группа. Стройная, чудовищная операция.
— Ты сумасшедший, — прошептала Мария Степановна.
— Нет, — Кирилл посмотрел на нее с искренним недоумением. — Я — единственный здравомыслящий. Я восстанавливаю связь времен. Разорванную нить. Она, — он кивнул на Надю, которая смотрела на них, как зритель на непонятную пьесу, — она часть этой истории. Ее душа тосковала по этим стенам. Я дал ей приют.
Толя глубоко вдохнул. Вспомнил слова матери. Говори на его языке….
Уважаемые читатели, на канале проводится конкурс. Оставьте лайк и комментарий к прочитанному рассказу и станьте участником конкурса. Оглашение результатов конкурса в конце каждой недели. Приз - бесплатная подписка на Премиум-рассказы на месяц.
Победители конкурса.
«Секретики» канала.
Самые лучшие и обсуждаемые рассказы.