В истории Красной Армии есть черная дыра – трагедия лета 1937 года. Один суд, один день, один приговор. Как итог страна лишилась цвета своего военного мышления. В ночь на 12 июня был расстрелян Михаил Николаевич Тухачевский — маршал, видевший войну будущего, автор концепции «глубокой операции», ярый сторонник технического перевооружения армии.
Его гибель вместе с группой талантливых командармов, таких как Иона Якир и Иероним Уборевич, стала не просто личной трагедией, а хирургической операцией по удалению из армии самостоятельной, аналитической мысли.
«Дело Тухачевского» было сфабриковано, но его последствия оказались чудовищными.
Что же потеряла страна? И главное – как могла бы сложиться судьба Отечества, встреть оно июнь 1941-го под началом не уцелевших и выдвинувшихся в горниле чисток командиров, а «маршала будущего», то есть Михаила Тухачевского?
Что было важнее в час смертельной опасности – гениальная теория будущей войны или железная воля, отлитая в окопах реальных сражений?
Я попытаюсь сравнить двух самых непохожих, но величайших военных умов СССР: Михаила Тухачевского и Георгия Жукова.
История распорядилась так, что их судьбы не пересеклись на полях сражений Великой Отечественной. Теоретик будущего, «красный маршал» Тухачевский, был расстрелян в 1937-м. Практик выживания, «маршал Победы» Жуков, принял на себя всю тяжесть катастрофы 1941 года. Но что, если бы их роли поменялись? Чей ум, чей характер был бы спасительным для Красной Армии в ее самый черный год?
Аргументы за Тухачевского
Сторонники Тухачевского видят в нем трагического гения. Их аргументы строятся на его почти мистическом предвидении.
Теоретик, опередивший время
Еще в начале 1930-х Тухачевский, анализируя итоги Первой мировой и условия Версальского договора, сделал парадоксальный вывод. Он утверждал, что ограничения, наложенные на Германию, не ослабят, а укрепят ее военную мысль, заставив делать ставку не на численность, а на техническое превосходство и внезапность.
Его доктрина «глубокой операции» была детальным планом войны будущего, где главную роль играли не окопы и пулеметы, а массированные удары танковых соединений и авиации при теснейшем взаимодействии родов войск. Он мечтал о 50-100 тысячах танков, о парашютных десантах, о тотальном превосходстве в технике.
В июне 1941 года вермахт доказал, что Тухачевский мыслил в правильном направлении.
Реформатор, сражавшийся с кавалерийским прошлым
Его главными оппонентами были не немцы, а собственные маршалы вроде Буденного и Ворошилова, цеплявшиеся за опыт Гражданской войны. Тухачевский яростно ломал эту косность. Он настаивал на перевооружении, развитии ВВС и создании мощных, самостоятельных механизированных корпусов. Есть мнение, что именно его устранение замедлило и исказило этот процесс, приведя к неудачному разукрупнению тех же корпусов в 1939-м.
Будь он жив, армия к 1941-му могла бы быть лучше организована для той самой «войны моторов».
Интеллектуал, понимавший природу современного удара
В отличие от многих, он мыслил оперативно-стратегическими категориями. Его идеи о дезорганизации всего тыла противника, о непрерывности наступления, о роли внезапности – это был язык генералов вермахта.
Сторонники полагают, что человек, создавший эту теорию, лучше бы понял логику действий Гудериана и Манштейна в июне 1941-го и сумел бы парировать их не шаблонными контрударами, а адекватными ответными действиями.
Аргументы против Тухачевского
Критики Тухачевского видят в нем не столько гениального практика, сколько опасного мечтателя, чье влияние могло бы привести к еще более страшной катастрофе.
«Кабинетный» стратег без опыта большой войны
Все его теории не были проверены на практике управления фронтами в миллионы человек, когда развивается коллапс. Его высший командный опыт остался в эпохе Гражданской войны, где он, блестяще действуя против белых армий, потерпел тяжелое поражение под Варшавой в 1920-м – во многом из-за переоценки сил и недочета противника.
Жуков же к 1941-му имел бесценный и победоносный опыт командования на Халхин-Голе (1939). Там он не просто победил, а впервые в мировой практике провел операцию по глубокому окружению и уничтожению элитной японской группировки, блестяще скоординировав авиацию, танки и пехоту. Это была генеральная репетиция будущих сражений.
Тухачевский теоретизировал о глубокой операции, а Жуков ее уже реализовал.
Политический интриган с утопичными проектами
Его амбиции выходили далеко за рамки военного дела. Он вмешивался в вопросы индустриализации, предлагая фантастические, по мнению экономистов, планы выпуска танков, которые могли бы подорвать экономику. Его обвиняли в бонапартизме, в стремлении к единоличной власти.
В атмосфере 1941 года его сложные, конфликтные отношения со Сталиным (который ему откровенно не доверял) могли парализовать управление в самый критический момент. Жуков же, при всей своей жесткости и грубости, был «солдатом системы», чья воля и преданность делу спасения государства не вызывали у Сталина политических подозрений.
Склонность к гигантомании и риску
Доктрина Тухачевского была наступательной по духу, презирающей «могиканскую стратегию» обороны. В условиях июня 1941 года это могло стать фатальным. Вместо приказа на стратегическое отступление для сохранения армии (как позже, в еще более тяжелой ситуации, сделал Жуков, санкционировав оставление Киева по своей инициативе), Тухачевский, возможно, стал бы настаивать на продолжении лобовых контрударов.
Его ставка на легкие быстроходные танки БТ для глубоких рейдов на фоне общего хаоса и господства люфтваффе в воздухе могла бы привести не к победе, а к еще более чудовищным «котлам», где гибли бы последние мобильные резервы.
Жуков в 1941-м
Чтобы понять альтернативу, нужно увидеть, чем был Жуков в тот страшный год. Это не был полководец, побеждающий изящными маневрами.
Практик кризисного управления
В первый же день войны он летал на отчаянные переговоры в штаб Юго-Западного фронта, на месте пытаясь организовать хоть какое-то сопротивление. Его знаменитая директива №3, требовавшая от войск перейти в контрнаступление, часто критикуется как нереалистичная. Но в ней был жуковский прагматизм.
Он пытался хоть как-то перехватить инициативу, сорвать планы немцев, заставить их ввязываться в бои, а не свободно продвигаться вглубь страны.
Мастер «черной работы» войны
Его гений проявился не в наступлении, а в организации отчаянной, яростной обороны. Ельня (август-сентябрь 1941) – первое успешное советское наступление, отвоеванный клочок земли. Но важнее было другое: Жуков выстроил там жесткую, эшелонированную оборону и методично, ценой больших потерь, перемалывал наступающие немецкие дивизии, лишая вермахт его главного преимущества – темпа.
То же самое – оборона Ленинграда в сентябре. Он не придумал хитроумного плана спасения города, но запретил и думать об отступлении, завалив немцев трупами своих солдат, и остановил врага. В октябре 41-го под Москвой он делал то же самое: сколачивал из отступающих частей, ополчения, последних резервов новую линию обороны и приказывал стоять насмерть.
Железная воля, замещающая ресурсы
В 1941-м не хватало всего: связи, координации, обученных резервов, времени. Жуков компенсировал это своей личной волей, грубостью и безжалостной требовательностью. Он был «кризис-менеджером», которого бросали на самый тяжелый участок не для победы, а для остановки катастрофы. Его стратегией было выживание любой ценой.
Цена была чудовищной, но стратегия – работала.
Так кто же был бы нужнее в 1941-м – теоретик Тухачевский или практик Жуков
Если бы армия встретила войну в ином состоянии – лучше управляемой, с сохраненным командным составом, с отработанной доктриной, то, возможно, гений Тухачевского смог бы парировать удар более эффективно. Его ум мог бы предугадать направление главных ударов и подготовить адекватные ответные меры.
Но реальность 1941 года была иной. Тогда был хаос, развал управления, паника и стремительная потеря целых армий. В этой ситуации армии был нужен не визионер, а «военный хирург» со стальными нервами и руками, не боящимися крови. Нужен был человек, который мог бы не изящно фехтовать, а дубиной заколачивать дыры в разваливающемся фронте. Армии нужна была не передовая теория (ей было не до теорий), а элементарная воля к сопротивлению.
Парадокс заключается в том, что, устранив Тухачевского, система невольно расчистила путь Жукову – человеку, чьи качества в конкретных условиях 1941-го оказались бесценными.
Теория Тухачевского в итоге победила, так как ее отголоски хорошо видны в грандиозных операциях 1944-45 годов. Но внедрить ее в жизнь, провести армию через ад отступления к этим победам сумел именно Георгий Жуков со своей железной волей и беспощадным практицизмом.
А как вы думаете? Что было важнее в тот роковой момент – пророческий ум, предсказавший характер войны, или железная рука, способная удержать фронт от полного развала? Чья стратегия – теория будущего или воля настоящего – стала бы залогом спасения?
Оставляйте свои комментарии!