Вероника всегда знала, что за все в жизни нужно платить. За красный диплом — бессонными ночами, за идеальную фигуру — голодными обмороками, за статус «папиной дочки» — вечным чувством вины. Но она не думала, что за любовь Кирилла — утонченного искусствоведа из «старой московской семьи» — придется заплатить не только гордостью, но и буквально переписать на него половину семейных активов. История о том, как одна вовремя случившаяся мигрень сэкономила миллионы долларов и миллионы нервных клеток.
***
— Ты правда собираешься надеть это на ужин к моим родителям? — Кирилл смотрел на мое платье так, будто я нацепила на себя мешок из-под картошки, украшенный стразами.
— А что не так? Это «Dior», коллекция этого года, — я одернула подол, чувствуя, как внутри начинает закипать привычная неуверенность. С Кириллом я всегда чувствовала себя слоном в посудной лавке.
— Вероника, «Dior» — это прекрасно для светской хроники. А для ужина в доме профессора Преображенского, прости господи, это вульгарно. Мама не выносит логомании. Надень что-нибудь… проще. Тот серый свитер.
— Серый свитер? В ресторан? Кирилл, у нас помолвка, а не поминки по моей самооценке!
— Не начинай, прошу тебя. У мамы мигрень, у папы давление. Давай не будем их провоцировать твоим… богатством.
Мы ехали в такси молча. Я смотрела на профиль Кирилла — точеный, аристократичный, идеальный — и думала, как же мне повезло. Дочь «цементного короля» из региона и он — столичная штучка, элита, голубая кровь. Мой папа строил им дачи, а они писали монографии о влиянии позднего барокко на ранний депрессив.
Ресторан был выбран ими. Конечно же, «старая Москва», никакой пошлости, только крахмальные скатерти и официанты, которые помнят еще Брежнева.
— Вероника, детка, ты похудела? Или это освещение такое… мертвенное? — Инесса Марковна, моя будущая свекровь, даже не встала для приветствия. Она протянула мне руку, вялую, как переваренная макаронина.
— Здравствуйте, Инесса Марковна. Это диета. Готовлюсь к платью.
— К платью… — она вздохнула, будто я сказала «готовлюсь к полету в космос». — Главное, чтобы платье не было важнее содержания. Кирилл, мальчик мой, ты заказал вино? Только не то, что в прошлый раз, у отца была изжога.
Ужин тянулся, как резина. Говорили о выставках, на которых я не была, о книгах, которые я не читала, и об общих знакомых, которых я не знала. Я чувствовала себя банкоматом, который случайно поставили в музей.
— Простите, мне нужно выйти. Голова разболелась, — я встала. Виски действительно ломило.
— Конечно, милая. Проветрись. Там есть диванчик в холле, возле гардероба, там тихо, — кивнул Аркадий Львович, отец Кирилла.
Я вышла в полумрак коридора. Но до гардероба не дошла. Заметила нишу за тяжелой портьерой, где стояло кресло. Плюхнулась в него, прикрыла глаза. Господи, как же я устала соответствовать.
Из зала доносился гул голосов, но вдруг дверь приоткрылась. Кто-то вышел покурить или поговорить. Это были они. Инесса Марковна и Кирилл.
— …Невыносимо. Она чавкает, Кирилл. Она ментально чавкает, даже когда молчит, — голос свекрови был злым, шипящим.
— Мама, потерпи. Осталось два месяца.
— Два месяца! Ты представляешь, что такое два месяца терпеть эту… торговку? У нее на лбу написано «колхоз».
— Мам, у нее на лбу написано «квартира на Остоженке» и «загородный клуб». И погашение отцовских долгов по клинике.
Я замерла. Дыхание перехватило. Я не просто притворилась спящей. Я превратилась в слух, в точку, в оголенный нерв.
— Я все понимаю, сынок. Но генетика! Ты подумал о внуках? Что если они пойдут в ее папашу? Будут сморкаться в занавески?
— Внуков не будет, мама. Мы это обсуждали.
— Как не будет?
— Так. Алина беременна.
— Что?!
— Тише ты. Алина беременна. Моя Алина. Та, которую вы с папой так любите. Мы просто ждем, пока Вероника подпишет бумаги на слияние активов перед свадьбой. Папа Вероники хочет сделать нам подарок — переписать на меня долю в бизнесе. Как только подпишет — мы разведемся.
— А неустойка? Брачный контракт?
— У нее отец — старой закалки, верит в «честное купеческое». Контракта не будет. Я убедил ее, что это недоверие к чувствам. Она же дурочка, мам. Влюбленная, провинциальная дурочка.
— Ох, Кирилл… Алина, конечно, чудо, но как же это грязно.
— Деньги не пахнут, мама. Особенно, когда ими оплачивают твою операцию в Швейцарии.
Я сидела в кресле и чувствовала, как по щекам текут слезы. Горячие, злые. Не от обиды. От осознания собственной тупости.
***
Я вернулась за стол через десять минут. Лицо умыла ледяной водой, губы накрасила так ярко, что Инесса Марковна поморщилась, будто съела лимон.
— Вероника, тебе лучше? Ты какая-то… возбужденная, — Кирилл заботливо пододвинул мне стул.
— О, мне гораздо лучше, любимый. Просто прозрение наступило. Знаете, бывает такое чувство, когда пазл складывается?
— Какой пазл? — насторожился Аркадий Львович.
— Жизненный. Я тут подумала… Инесса Марковна, вы ведь так мечтаете о внуках?
Свекровь поперхнулась водой. Кирилл замер с вилкой у рта.
— Ну… в перспективе, конечно, — выдавила она.
— Я просто подумала, что нам с Кириллом не стоит тянуть. Папа так хочет наследника. Он даже сказал, что перепишет на внука тот самый бетонный завод сразу после рождения. Представляете? Не на мужа, а именно на внука. Или на внучку.
— На… внука? — голос Кирилла дрогнул. — Но мы же договаривались… о доле в бизнесе… мне. Как партнеру.
— Передумали, милый! — я лучезарно улыбнулась и накрыла его холодную руку своей. — Папа решил, что семейные ценности важнее. Кровь — не водица, правда, Инесса Марковна? Генетика — страшная сила. Вдруг ребенок будет в дедушку? Умный, хваткий, но… сморкающийся в занавески?
Они переглянулись. В воздухе запахло жареным. И страхом.
Весь следующий день я провела в состоянии ледяного бешенства. Я не плакала. Я считала. Вспоминала каждый его взгляд, каждое «надень свитер», каждое пренебрежение. Алина? Значит, Алина. Та самая «подруга детства», «сестра», с которой они вместе ходили в музыкалку. Высокая, бледная, с томиком Бродского под мышкой. Идеальная пара.
Я позвонила отцу.
— Пап, привет. Ты занят?
— Для тебя, Ника, никогда. Что, денег надо? Или женишок обидел?
— Пап, мне нужен начальник твоей службы безопасности. И юрист. Тот, который злой.
— Ого. Что случилось?
— Я хочу проверить жениха на вшивость. И, кажется, у него там целый рассадник.
— Я знал! — гаркнул отец в трубку так радостно, что мне стало даже обидно. — Я знал, что этот хлыщ мутный! Сразу говорил: глаза бегают, ручки потные. Ника, выезжаю.
— Нет, пап. Не выезжай. Я сама. Мне нужно, чтобы ты подыграл.
***
— Ты какая-то странная в последнее время, — Кирилл ходил по моей квартире (которую купил папа, естественно) и нервно переставлял вазочки. — Избегаешь меня. В постели — «голова болит». Это месть за тот ужин?
— Что ты, милый. Я просто готовлюсь к свадьбе. Столько хлопот. Кстати, ты не мог бы дать мне паспорт? Нужно для оформления путевок. Я решила, что Мальдивы — это пошло. Мы полетим на Алтай. В палатках.
— На Алтай? В палатках?! Ты с ума сошла? У меня спина!
— Зато романтика! Комары, костер, медведи… И никакой связи. Полное единение душ. Ты же хотел, чтобы я стала проще?
Я видела, как его передергивает. Он ненавидел дискомфорт. Он был создан для шелковых простыней и кондиционированного воздуха.
Паспорт он дал. А еще я нашла его второй телефон. Пока он был в душе (он мылся по сорок минут, натираясь какими-то скрабами за мой счет), я, дрожащими руками, перерыла его сумку.
Второй телефон оказался самым обычным, дешевеньким смартфоном — без чехла, без пароля, даже без плёнки на экране. Кирилл так привык к тому, что я ему верю и не лезу ни в карманы, ни в телефоны, что даже не подумал его прятать. В сообщениях — только одно имя: «Аля».
- «Она невыносима. Тащит меня на Алтай. Я не выдержу».
- «Терпи, котик. Нам нужны деньги на роды в Майами. Ты обещал».
- «Я люблю тебя. Еще немного. Отец готовит дарственную».
Я сфотографировала переписку. Руки тряслись так, что снимки получились смазанными, но читаемыми.
Вечером я устроила скандал. На пустом месте.
— Почему ты не ешь мои котлеты? — заорала я, когда он отодвинул тарелку.
— Вероника, там чеснок. Я не ем чеснок на ночь.
— Ах, ты не ешь чеснок! Ты брезгуешь мной! Ты брезгуешь моей едой! Ты, наверное, хочешь фуа-гра? А я — простая русская баба, я котлеты жарю!
— Прекрати истерику! Ты ведешь себя как торговка с рынка!
— Да! Я торговка! И я этим горжусь! А ты кто? Альфонс с дипломом искусствоведа?
Он замер. Лицо побелело.
— Что ты сказала?
— Что слышал. Сколько стоят твои услуги, Кирилл? Ночь любви — тариф «Стандарт»? Или у вас с мамой семейный подряд?
Он влепил мне пощечину. Звонкую, хлесткую. Я даже не пошатнулась. Только улыбнулась, чувствуя вкус крови на губе.
— Спасибо, — сказала я тихо. — Теперь у меня развязаны руки.
Я выгнала его. Вышвырнула его вещи в подъезд. Прямо на лестничную клетку. Коллекционные пластинки, дорогие рубашки, его любимый крем для лица.
— Пошла ты! — орал он, собирая носки. — Ты еще приползешь! Ты никому не нужна со своими деньгами и своим характером!
— Зато я не беременна от чужого мужа, — бросила я и захлопнула дверь.
***
Конечно, он не ушел навсегда. На следующий день начались звонки. Сначала с угрозами, потом с извинениями. Инесса Марковна звонила: «Вероничка, деточка, ну милые бранятся… Кирилл просто перенервничал. У него тонкая душевная организация».
Я не брала трубку. Я готовила удар.
Мой юрист, Игорь Петрович (тот самый, «злой», которого прислал папа), накопал интересное. Оказывается, клиника Аркадия Львовича — отца Кирилла — была не просто в долгах. Она была прачечной. Отмывали деньги, проводили левые операции. И долгов там было столько, что даже мой папа, увидев цифры, присвистнул.
— Доча, да они банкроты в кубе. Им не просто твои деньги нужны, им нужна «крыша». Мой ресурс. Чтобы их не посадили.
— Пап, давай их посадим? — спросила я, помешивая чай.
— Жестокая ты, Ника. Вся в меня, — папа довольно хмыкнул. — Но сажать — это долго. Давай лучше позорим?
Мы разработали план. Я согласилась на примирение. Сказала Кириллу, что была неправа, гормоны, нервы.
— Я так тебя люблю, Кирюша, — ворковала я в трубку. — Давай устроим ужин примирения? У нас. Я приготовлю… без чеснока. И позовем твоих родителей. И Алину.
— Алину? Зачем? — он напрягся.
— Ну, она же твоя подруга детства. Мне неудобно, что мы с ней не общаемся. Я хочу подружиться с твоим кругом. Хочу стать лучше, ради тебя.
Он согласился. У него не было выбора. Время поджимало, кредиторы дышали в затылок.
***
Я готовилась тщательно. Заказала еду из самого дорогого ресторана, переложила в свои кастрюли. Надела скромное бежевое платье. Сделала «интеллигентный» пучок.
Гости пришли вовремя. Инесса Марковна поджала губы, оглядывая квартиру. Алина оказалась именно такой, как я и представляла: тонкая, звонкая, с взглядом побитой лани. Живота еще не было видно, но она постоянно держала руку на талии.
— Как мило, Вероника, — пропела Алина. — Ты сама готовила?
— Старалась, — я улыбнулась. — Проходите. Кирилл, налей дамам вина. Ой, Алина, тебе же нельзя?
— Почему? — она вздрогнула.
— Ну как… Ты же на антибиотиках? Кирилл говорил, у тебя… что-то воспалилось.
— А, да… конечно. Сок, пожалуйста.
Мы сели за стол. Разговор не клеился. Все напряженно жевали утку.
— Алина, а вы чем занимаетесь? — спросила я невинно.
— Я реставратор. Иконы, старые полотна.
— Как духовно! Не то что мы, торгаши. А вы знали, что Кирилл пишет книгу?
— Книгу? — удивился Аркадий Львович.
— Да. «Как продать совесть и не продешевить». Мемуары.
Повисла тишина. Кирилл поперхнулся вином.
— Вероника, что за шутки? — строго спросила свекровь.
— А это не шутки. Инесса Марковна, как ваша печень? Операция в Швейцарии уже оплачена?
— Откуда ты…
— Из вашего разговора в ресторане. Две недели назад. Я не спала. Я все слышала. И про «ментальное чавканье», и про внуков, и про Алину.
Лица у них вытянулись. Алина вжалась в стул. Кирилл медленно поставил бокал.
— Ты все знала? — просипел он. — И продолжала этот цирк?
— Конечно. Я училась у лучших. У вас. Кстати, Кирилл, ты знаешь, что Алина беременна не от тебя?
Это был блеф. Чистой воды. Но я видела, как дернулась Алина.
— Что? — Кирилл перевел взгляд на «подругу». — Аля?
— Это бред! — взвизгнула Алина. — Кирилл, не слушай ее!
— А вот это — не бред, — я бросила на стол папку с документами. — Это выписка из клиники, где Алина наблюдалась месяц назад. Срок беременности — 12 недель. Кирилл, вы с ней спали три месяца назад?
Кирилл начал считать в уме. Я видела, как шевелятся его губы.
— Мы… мы не виделись три месяца. Ты была в командировке в Питере… — он смотрел на Алину с ужасом.
— Ну, командировка была бурной, видимо, — усмехнулась я. — А вот еще документик. Аркадий Львович, ваши долги выкуплены.
— Кем? — отец Кирилла схватился за сердце, на этот раз, кажется, по-настоящему.
— Моим папой. Теперь вы должны не банку. Вы должны «Бык-Строю». И поверьте, коллекторы у папы — не искусствоведы. Они не знают слова «барокко», зато отлично знают, как работать паяльником. Шучу. Просто заберут все: клинику, квартиру, дачу.
***
Начался ад. Инесса Марковна визжала, что я чудовище. Алина рыдала и кричала, что ребенок от Кирилла, просто «сроки сдвинулись». Кирилл сидел, обхватив голову руками, и раскачивался.
— Убирайтесь, — сказала я тихо. — Все. Вон.
— Вероника, мы можем договориться! — Аркадий Львович, растеряв весь аристократизм, пытался схватить меня за руку. — Мы же семья! Почти семья!
— У меня есть семья. Папа. И его коллекторы. А у вас есть пять минут до приезда охраны.
Они уходили позорно. Кирилл пытался забрать подаренный мне когда-то браслет (дешевый, кстати), но я не отдала. Сказала — моральная компенсация. Алина в дверях плюнула на мой ковер.
— Чтобы ты сдохла, сука богатая! — крикнула она.
— И тебе здоровья, мамочка! — крикнула я в ответ.
Когда дверь закрылась, я сползла по стене. Меня трясло. Не от страха. От адреналина. И от дикой, невероятной легкости. Я чувствовала себя так, будто сбросила с плеч мешок с цементом.
Позвонил папа.
— Ну что, дочь? Живы?
— Живы, пап. Они ушли.
— Долги я им прощу. Квартиру заберу, дачу заберу. А клинику оставим. Пусть работают. Отрабатывают. Санитарами.
— Пап, ты лучший.
— Я знаю. Приезжай в выходные, шашлык пожарим. И это… найдем тебе нормального мужика. Чтобы руки в мазуте, а не в креме.
— Нет, пап. Пока без мужиков. Я хочу побыть одна. И купить себе собаку. Большую и злую.
***
Прошло полгода.
Я сижу в кафе, пью кофе. Одна. На мне джинсы и свитер. Тот самый, серый, который так ненавидел Кирилл. Мне удобно.
Кирилл живет с Алиной в съемной однушке в Бирюлево. Алина родила. Мальчика. Говорят, рыжего. Кирилл — брюнет. Но они «счастливы». Наверное. Кирилл работает менеджером по продажам в папиной фирме (да, папа жесток). Продает цемент. Говорят, у него хорошо получается врать клиентам.
Инесса Марковна написала мне письмо. Длинное, на пяти листах. Просила прощения, взывала к милосердию и христианским ценностям. Просила вернуть фамильную брошь, которую, как она думала, я украла. Я отправила ей чек из ломбарда, куда Кирилл сдал эту брошь еще полгода назад.
Я не стала стервой. Я не стала железной леди. Я просто перестала пытаться казаться тем, кем не являюсь. Я Вероника. Люблю громко смеяться, есть чеснок и тратить деньги.
Иногда, по ночам, мне снится тот ресторан. Шум голосов, звон бокалов. И я снова сижу в кресле, притворяясь спящей. Но теперь я знаю: сон разума рождает чудовищ. А притворство рождает правду.
Вчера я познакомилась с парнем. В автосервисе. Он менял мне колесо. Грязный, веселый, с татуировкой на плече.
— Девушка, а вы замужем? — спросил он, вытирая руки тряпкой.
— Была почти. Не понравилось.
— А попробовать еще раз не хотите? У меня мама — повар в столовой, готовит такие котлеты — ум отъешь!
И я засмеялась. Искренне, громко.
— Хочу, — сказала я. — Только если с чесноком.
А как вы считаете, нужно ли было Веронике дожимать ситуацию и лишать их последнего, или великодушие — это удел сильных, даже если об тебя вытерли ноги?