Вера Никитична свернула за очередной угол, где тропинка между ржавыми гаражами уходила в густые заросли лопухов. Грунт под ногами был неровный, местами выбитый машинами ещё в те годы, когда весь этот массив считался нужным и оживлённым. Теперь — пустота. Гаражи стояли перекошенные, кирпич местами осыпался, железные створки висели на одной петле. Сквозь прорехи в стенах тянуло сыростью и старым машинным маслом.
Она шла так каждый выходной. Родители забирали внуков домой и ей оставалась привычная дорога к даче, к реке, к небольшому огороду, где росло всё, что она сажала последние десятилетия. Вера Никитична знала каждый поворот: где корень выпирает, где кирпичи под ногами рассыпаются, где тропа сужается так, что приходится боком пробираться между железом и крапивой.
На ней были колоши, серые, давно потерявшие форму. Шерстяные носки сами просились за иголку — пятки протирались. Юбка — мятая, ниже колена. Летом она не снимала кофту: тело то бросало в жар, то пробирало ознобом. Возраст брал своё. Гипертония разыгрывалась по настроению, и Вера Никитична не доверяла летней жаре. На голове — любимый платок, тот самый оренбургский, что муж подарил ей двадцать лет назад, ещё до того, как попал в больницу и его не стало.
Она выглядела странно для этого дня — солнце жарило отчаянно. Но ей было так спокойнее. Ноги не продрогнут, голова не закружится.
Когда она проходила мимо гаража с полуоткрытой железной дверью, изнутри донёсся смех, перебиваемый звоном бутылок. Трое мужиков сидели на старых автомобильных сиденьях, курили, обсуждали что-то громко, перескакивая с темы на тему. Здесь всё заброшено — но такие очаги жизни оставались. Кто автомастерскую ближе к городу держит, кто просто прячется от жён и пьёт дешевую водку среди ржавчины и пыли.
Она не смотрела в их сторону — только слегка потянула платок ниже на лоб и ускорила шаг. Мужики стихли на секунду, провожая её взглядами, но ничего не сказали. В их тоне было не хамство — скорее осторожность: её знали многие, и по местным меркам она была даже уважаемой. Своевольная, трудяга, язык острый, если довести.
Вера Никитична вышла к следующему повороту, где тропинка резко ныряла к кустам и остаткам бетонного забора.
*******************
Звук ударил резко, словно кто-то выдохнул боль прямо ей в лицо. Вера Никитична вздрогнула, остановилась, вслушалась. Скулёж — высокий, сорванный, отчаянный — рвал воздух на куски. Сначала подумала показалось: дальше тянулось тонко, с хрипом, с надрывом. Так у котельной кричит животное, так как когда уже не пытаются вырваться — когда зовут хоть кого-то.
Она шагала привычным путём и почти дошла до старой котельной, что пряталась между двух белых кирпичных гаражей. Полузасыпанная мусором, с провалившейся крышей, эта постройка давно никому не была нужна. Вера Никитична всегда проходила здесь быстрее, не задерживаясь: место было нехорошее, тёмное даже днём.
Но сейчас она остановилась, подтянула платок, прикрыла им щёки, будто от ветра. Скулёж повторился. Острее. Громче. Собака визжала так, что казалось — воздух вибрирует.
Она, прижимая локти к себе, осторожно углубилась в кусты. Крапива жгла ноги даже через толстые носки, цеплялась за юбку, но Вера Никитична шла, пока не оказалась у бетонного угла. Склонилась, выглянула.
И увидела.
На ржавой балке, что когда-то служила распоркой котельной, за заднюю лапу призванная висела вниз головой собака — дворовая, чёрно-рыжа, живот дёргался судорожно, голова почти касалась земли. Собака перебирала передними лапами по воздуху, будто молит, будто ищет опору.
Под балкой стояли четверо подростков. Вера пригляделась — лица смуглые, чёрные волосы, одежда похожа друг на друга: спортивные штаны, футболки, дешёвые кроссовки. Они переговаривались между собой на каком-то языке — резком, отрывистом, не русском. Трое смеялись, один держал в руках прут. Прут он водил по воздуху, будто примеряясь.
Собака завизжала особенно протяжно, хрип сорвался в вой. Подростки загалдели громче, кто-то пнул землю, кто-то ткнул пальцем в сторону животного.
У Веры Никитичны внутри всё сжалось. Ей стало холодно, будто солнце исчезло за тучей.
Она шагнула ближе, цепляясь за ветки. Хотела сказать — не знала что.
И в этот момент один из подростков поднял прут двумя руками и замахнулся.
****************
Он ударил по рёбрам. Прут вошёл боком, коротко и резко. Псина взвизгнула так, будто её распарывали живьём. Второй удар — сильнее. Третий — уже с размахом.
Рёбра хрустнули. Кровь потекла по шерсти, с каждым ударом кожа расходилась, оголяя серо-красную мякоть. Собака визжала не переставая — прерывисто, отчаянно, с хрипом. Слюна капала на землю.
«Сволочи. Господи…» — Вера Никитична прижала руку к груди. Терпеть это она больше не могла. Малолетние живодёры!
— Эй! Чяво ето тут вы делает, гады?! — крикнула она. — А ну прочь отсюда, вон пошли!
Удары прекратились. Собака повисла без сознания, кровь стекала с морды, лапы дёргались лишь по инерции.
— Эээ… ты, бабка, чё надо тебе? — произнёс один из подростков на ломаном русском. Тёмный, с чёрной густой чёлкой «под горшок». Прут в руках — как продолжение руки.
— Пошли вон, малолетние твари! — не унималась Вера. Она наклонилась, подняла с земли камень и бросила в них.
Вера Никитична женщина была дородная. большие груди чуть коснулись колен когда она поднимала камень.. Камень упал в пыль в метре от подростков. Не попала.
Но те почему-то замерли… посмотрели на неё иначе. Один даже языком провёл по губам, будто облизнулся.
Они начали подходить ближе.
— Вы это что удумали, гады? — сказала Вера, глядя на прут в руке одного из них. И подумал: … Меня, старуху, решили бить? Вот щенки… Надо бежать…
— Ты чё кричишь, бабка? — медленно сказал тот, что держал прут. — Много говоришь. Камнем кидаешься…
— Вы что, на старуху замахиваетесь, что ли?! — голос у неё сорвался. — Я вас в милицию сдам! Будет вам управа!
Она поняла, что дело худое, и развернулась, пытаясь идти как можно быстрее. Но едва успела сделать пару шагов, как по спине обрушилось горячим жгучим ударом. Прут вошёл в плоть так сильно, что она едва не упала.
**************
Она очнулась под глухим шумом вентиляции и ровным писком аппарата. Свет бил в глаза, и какое-то время Вера Никитична не могла понять, где находится. Лежала на спине, тело словно налили горячим свинцом — ни рукой, ни ногой не шевельнуть. В горле стоял кислый вкус кислорода, резинка маски давила на щёки.
Голоса звучали рядом, но не для неё. За стеклянной вставкой двери стояли двое: врач в белом халате и высокий мужчина в тёмной рубашке — её сын.
— Владимир Николаевич… — врач говорил спокойно, но в голосе пряталось напряжение. — У вашей матери множественные ушибы, серьёзная травма грудной клетки, два сломанных ребра, разрыв селезёнки. Мы остановили внутреннее кровотечение, но… состояние тяжёлое.
Сын молчал. Стоял неподвижно, словно удерживал себя, чтобы не вломиться в палату.
— И ещё, — продолжил врач. — Детали… изнасилования. Я передал сведения эксперту. Извините. Мы сделали всё, что могли.
У Веры Никитичны по щеке медленно скатилась слеза. Она слышала каждое слово. Хотела крикнуть, хотела сказать «я здесь», но губы не слушались. Тело оставалось каменным.
Врач открыл дверь и пропустил сына внутрь.
Владимир вошёл так, будто боялся шагнуть — высокий, широкоплечий, сорок два года. Волосы чуть тронула седина, под глазами тяжёлые тени. На нём была та самая рубашка, которую он носил на работу — выглаженная, строгая, но сейчас помятая, как после бессонной ночи. Он подошёл к кровати медленно, присел рядом.
— Мам, — сказал тихо, едва дыша. — Я тут.
Она смотрела на него, едва слышно шурша дыханием под маской.
— Я тебя прошу… не напрягайся. Врачи сказали — ты сильная. Ты выкарабкаешься. Я с тобой, — он положил руку ей на ладонь. — Я клянусь тебе, мам… я всех найду.
Он оглянулся, будто проверяя, закрыта ли дверь, и сказал уже хриплым, низким голосом:
— У нас вчера приказ был. Меня повысили. Теперь я старший следователь отдела. И я тебе обещаю: всем отделом будем искать. Всей областью. Мы этих тварей выкопаем. Из-под земли достанем.
Вера хотела моргнуть, хотела сжать его руку, но смогла только чуть сильнее вдохнуть.
В этот момент дверь осторожно приоткрылась, и в палату вошли двое — девочка лет девяти и мальчик постарше, лет двенадцати.
Внучка Алина сразу побежала к кровати, но замерла, увидев маску, аппараты, трубки.
— Бабушка… — голос сорвался. — Бабушка, что с тобой?..
Мальчик, Тимофей, стоял у двери. Лицо побелело, глаза блестели. Он выдавил:
— Мама сказала, что тебя… что тебе больно. Ты же… ты же встанешь?
Алина тихо всхлипнула, обхватила бабушкину руку обеими ладошками.
Вера хотела сказать им что-то мягкое, родное. Что бабушка рядом. Что всё будет хорошо.
Но горло стягивало болью, и она лишь закрыла глаза — не от бессилия, а чтобы не показать детям, как сильно ей больно.
Владимир стоял рядом, сжав кулаки так, что побелели костяшки.
— Мам, — сказал он, — ты только держись. Ради них. Ради нас всех.
— Мы с тобой, — повторила Алина.
И впервые за всё время Вера почувствовала, что внутри неё глухая пустота наполняется чем-то живым. Она не могла говорить. Но слеза снова скатилась по щеке.
Это было всё, что она могла им ответить.
******************
Владимир вышел из палаты, закрывая дверь так тихо. Коридор был длинный, выложенный серой плиткой, лампы над головой светили тускло. Он остановился возле врача.
Тот уже собирался куда-то идти, держа историю болезни под мышкой, но Владимир достал из внутреннего кармана сложенные купюры и положил ему в карман.
— Пожалуйста… — голос был хриплым. — Проследите за ней. За всеми процедурами. Она у меня одна. Вы сами видели, в каком она состоянии.
Врач кивнул. Взгляд стал серьёзнее, мягче.
— Мы сделаем всё возможное, Владимир Николаевич.
Владимир поднял глаза, задержался на секунду, словно пытаясь прочитать в лице врача хоть намёк на надежду, затем молча кивнул и пошёл дальше по коридору. Лицо каменное, плечи напряжены так, будто он вытягивал на себе большую беду не первый день..
Внизу, на крыльце, уже ждали жена и дети. У Алены — его супруги — глаза были красные. Алина прижималась к её руке. Тимофей стоял рядом, держа рюкзак на одном плече.
— Мы поедем, — сказала Алена тихо. — Автобус через пару минут. Позвонить, когда будешь свободен?
— Позвоню сам, — Владимир кивнул. — Езжайте. Я в отделение. Нужно собрать группу. Немедленно.
Он поцеловал дочь в макушку, сжал плечо сына — твёрдо, как взрослому — и выдохнул:
— Не переживайте. Бабушка сильная. А я займусь всем остальным.
Они ушли к остановке. Автобус уже притормозил, двери открылись рывком. Владимир стоял, пока машина не отъехала, затем развернулся и быстрым шагом направился к парковке — его уже ждали дела, которые нельзя откладывать.
*****************
Вера Никитична лежала неподвижно. Шея болела так, что повернуть голову было невозможно. Веки тяжелели. Лист простыни касался кожи, и этот лёгкий холод казался почти невыносимым.
Дверь приоткрылась.
Вошёл врач — тот самый, что говорил с её сыном. Он подошёл ближе, проверил показатели на мониторе, поправил капельницу. Наклонился, заглянул ей в лицо.
— Всё под нашим контролем, — сказал тихо, мягко. — Вам нужно отдыхать. Мы о вас позаботимся.
Он достал из кармана ампулу, вставил её в систему, медленно надавил на поршень. Прозрачная жидкость потянулась вниз по трубке.
— Это поможет вам поспать, — произнёс он. — Вам сейчас покой нужен сильнее всего.
Вера попыталась моргнуть. Хотела спросить… что именно он вводит. Но язык не слушался, тело не подчинялось. Только тяжёлый, сухой вдох.
Мир начал тихо растворяться. Шум аппаратов стал мягче, будто ушёл в воду. Потолок расплылся, очертания поплыли.
Последнее, что она почувствовала — тёплая ладонь врача на её руке.
Потом тьма сомкнулась плавно, мягко, будто закрылись не веки — а вся больница отступила в темноту.
**************************
Прошло два месяца. Вера Никитична вернулась в свой домик в посёлке. После больницы прошла всего неделя, но чувствовала она себя неожиданно бодро: ходила сама, по хозяйству хлопотала понемногу, даже огород подкапывала — только спину беречь старалась.
Днём раздался стук в дверь. Вера вытерла руки о передник и пошла открывать.
На пороге стоял сосед Фёдор — лохматый, в старой шапке, набекрень сдвинутой, как всегда после обеда.
— Ты чего это, Никитична, сидишь, прозябаешь? — сказал он, пройдя внутрь. — Пошли-ка со мной во двор. Внуки у меня пляшут, веселятся. Разомнёшься малость.
Фёдор шагнул в комнату и замер.
В центре залы стоял новенький, чёрный, лакированный гроб. Пустой. Крышка прислонена сбоку. Вера стояла рядом, поправляла подушку внутри, будто готовила постель.
— Ты это что, мать, удумала? — спросил он, нахмурившись.
— Да вот, Федя, — Вера спокойно выпрямилась. — Подумала нынче: помру враз, а гроб-то свой и не увижу. Решила прикупить заранее.
Фёдор покачал головой.
— Ты это брось. Смерть в дом зовёшь.
— А тебе, Федька, не понять, — вздохнула она. — Я теперь от каждого шороха вздрагиваю. Каждый стук — будто снова там… между гаражами.
— Глупости ты говоришь, Никитична, — буркнул он. — Ты же сама туда сунулась. Тебе говорили ещё зимой: корейцы там поселились, беженцы эти. У них собаки — еда. Чего ты туда полезла?
Вера не ответила. Посмотрела на гроб, провела рукой по гладкому борту.
Потом взяла и начала аккуратно забираться внутрь.
— Ты чё делаешь? — вытаращился Фёдор.
— Примеряться надо, — спокойно ответила Вера. — В лежку-то в последнюю. Помоги лучше. Надо точно знать, удобно ли мне тут будет.
Фёдор фыркнул, но подошёл, подал руку.
— Вот ты даёшь, мать… Ладно. Давай. Ложись.
Она опустилась, взяла свечу, положила на грудь руки, перекрестив пальцы. Глаза закрыла — будто уснула.
Фёдор, глядя на это, достал телефон, чтобы сфотографировать на память и потом посмеяться.
В этот момент дверь в избу открылась.
На пороге стоял её сын Владимир — с детьми. Он вошёл, увидел мать, лежащую в гробу со свечой на груди… и стал серым, как пепел.
Он даже ничего не сказал — просто рухнул, как подкошенный.
— Ох ты ж горе… Окаянные мы с тобой, — пробормотала Вера, выбираясь из гроба.
Внуки завизжали, как испуганные птенцы, и метнулись прочь из комнаты — прямо к машине, где их мать уже доставала вещи.
Фёдор охнул, развёл руками:
— А я-то тут при чём, Никитична? Сын у тебя малохольный, что ли?.. Даром его в милицию взяли!
************************
— Мама… — Владимир сидел на старом диване, держась за голову. Лёгкий пакет со льдом сползал по виску — когда он падал в обморок, затылком ударился о дверной косяк. — Мы… не нашли тех, кто тебя избил.
Он выдохнул, как будто признался в собственном бессилии.
— Ты пойми, мам. Я весь отдел поднял. Всех. Мы искали и днём, и ночью. Но там этих… как собак нерезаных. Корейцы эти… беженцы. Живут в заброшенных гаражах, в бараках, кто где.
Вера Никитична стояла молча, сжав руки перед собой. Лицо — каменное.
— В той котельной… — продолжил Владимир, — нашли целый чёртов собачий приют. Они там живьём собак варят, понимаешь? Кастрюли, котлы… Мы всё описали, всех подняли. Кого смогли — опросили. Кого нужно — депортировали обратно. Бумаги в миграционку отправили.
Он потер лоб, словно пытаясь стереть усталость.
— Но там… одна коррупция. Через день — смотришь: они опять тут. Опять стихийно вернулись. Живут там же, где и были. Никто их толком не контролирует.
Вера Никитична тихо цокнула языком.
— Вот так, значит? — сказала она. — Ты мне обещал. Говорил, найдёшь. Мать родную пожалел бы хоть. А я теперь как на дачу одна пойду? Ты думал об этом?
Владимир отвёл взгляд. С минуту молчал, потом заговорил тихо, будто оправдывался:
— Если честно… ты ещё легко отделалась. Ты же выздоровела. На ноги встала. А то, что они с тобой сделали… ну… ты понимаешь… На старости лет, конечно… неприятно. Но всё же не самое страшное.
Он не договорил. Голос стал тонким, неуверенным.
Вера медленно повернулась к нему.
— Вот это да… — сказала она хрипло. — Вот это сынок у меня вырос. Ты что, головой слишком хорошо об дверь приложился? Или у тебя мозги вытекли, когда падал?
Владимир поднял глаза, но уже поздно.
— А ну-ка собирайся. Вон отсюда. Быстро. Чтобы я тебя и близко не видела. И сорванцов своих забирай, нечего им тут делать. Валите отсюда всей гурьбой. Ох, плохо же я тебя воспитала…
Она уже почти кричала — срывалась на резкие слова, на грубость, на мат. Не потому что злилась — потому что больно было так, что словами не удержать.
Владимир хотел что-то сказать, но дети, стоявшие в дверях, уже поняли, что лучше уйти. Он поднялся, растерянный, обиженный, но больше — сломленный. Собрал вещи, увёл внуков, не оглядываясь.
Дверь хлопнула.
Комната стала пустой и холодной.
Фёдор стоял всё это время в углу, переминаясь с ноги на ногу. Шапку держал в руках — сжал её так, что та потеряла форму.
— Ну… — протянул он, не зная, куда себя деть. — Никитична… я, может, пойду? Или как? Может, тебе воды? Или присесть надо?
Он шагнул было ближе, но остановился.
Она стояла у стены, тяжело дышала, с красными глазами, будто вот-вот расплачется
Фёдор вздохнул.
— Ты скажи… что мне делать-то, а?..
********************
На следующий день, ближе к обеду, Фёдор колол дрова для баньки — хотел затопить, внучат искупать.
Но план сорвался, когда в калитку ломанулась почтальонша, запыхавшаяся, глазами бегая.
— Фёдор Ильич! — крикнула она. — Там видели… Нюрку вашу… в гаражи пошла! С каким-то мужиком!
Фёдор даже не положил топор — как держал, так и побежал вместе с ней.
Гаражи были на другом конце посёлка — тянулись через поле к реке, разделяя город и наш поселок.
Вера, услышав шум, тоже припустила следом — держась за сердце, но не отставая.
Добежали.
Перед гаражами толпились пацаны — грязные, перепуганные, сбивчиво тараторили:
— Мы в прятки играли! — выкрикнул один.
Другой, постарше, оттолкнул мелкого:
— Да помолчи ты! Тётя Вера, здрасьте… Мы играли. Нюрка вода была, искала нас. Мы прятались.
Самый младший добавил:
— А я в гараж залез!
— Молчи, сказал! — старший стукнул его по плечу.
Он повернулся к Фёдору:
— Потом смотрим — какой-то косой мужик Нюрку за руку ведёт. В сторону котельной. Мы испугались и за ними. А там… будто праздник устроили. Людей набралось.
Фёдор не стал слушать дальше — рванул вперёд, перепрыгивая через железки, обходя кучи мусор. Под его босыми ногами мелькали осколки, ржавые пластины; пару раз он порвал ступню, но даже не почувствовал.
Вера плелась позади, задыхаясь.
Когда они свернули к котельной, она остановилась первой.
Картина была почти та же, что и прошлый раз — только людей стало больше.
На той же ржавой балке висела за лапу привязанная собака — дёргалась, скулила.
Под ней тлел костёр, на кирпичах стоял котёл с горячей водой.
— Э, суки, вы что делаете?! — крикнул Фёдор, уже занося топор.
Несколько мужчин — то ли корейцев, то ли иных — стояли у девочки и что-то ей на своём ломаном русском толковали.
— Эээ, спокойно, там да! — поднял ладони один, в смешной меховой шапочке. — Ты слушай, старый. Мы двочка хотим показать. Как у нас праздник делают.
Фёдор шагнул ближе.
— Какого хрена вы вообще к ребёнку подошли, твари? — топор он держал так, что не было сомнений — если приблизятся, ударит.
— Старый, слушай, — другой замахал руками, криво улыбаясь. — Не надо ругаса, ладно? Зачем ругаса? Дружить хотим. Ребёнку играть будем. Ничего плохой не делать.
Фёдор перевёл взгляд на Веру.
Она тихо кивнула, пальцем указывая в сторону этих двух:
— Точно они, — прошептала. — Те самые. Что тогда… на меня напали.
— Забирай Нюрку, — сказала она. — И пошли. Пока не поздно.
— Эээ, нет! — выкрикнул мужик в шапочке. — Никакой не ходи сюда! Ваша девочка играть будет! Идите домой, не переживай, сатрика! Всё хорошо!
Фёдор пошёл на них, прижимая топор к груди, чтобы мгновенно сорваться в удар.
— Нюрка! Иди сюда, внучка! Немедленно!
Девочка обернулась на лице слезы.
Она одной рукой пыталась убрать чужие пальцы со своего плеча — те сжимали сильно, до боли.
— Нет! — выкрикнула парнишка появившийся из за угла. — Я никуда не хочу! Мы играть хотим! Это ребёнок! Старый — уходи!
*********************
Фёдор сделал два быстрых шага вперёд — будто всё тело само решило, что думать некогда.
Первый из мужчин стоял ближе всех, держал в руке металлический прут и лишь начал замахиватся, но поздно.
Топор вошёл в ключицу с хрустом.
Мужик взвыл, прут выпал, пальцы выгнулись, как сломанные ветки. Он рухнул на бок.
Фёдор сразу же рубанул второго — того, что стоял ближе к девочке.
Удар пришёлся под рёбра.
Тело дернулось, будто его стукнули током. Мужик осел на землю, захлёбываясь, хватаясь ладонями за разрезанный бок.
Кровь шла горячая, тёмная.
Из раны выползли петли кишечника — он беспомощно пытался затолкать их обратно, но пальцы проскальзывали, и он булькал кровью, пытаясь вдохнуть.
Толпа завизжала, кто-то побежал, кто-то схватился за камни.
Из-за группы «иностранцев» показался третий глаза налились злобой.
В руках у него был пистолет — маленький, грязный, но вполне настоящий.
Фёдор только повернул голову.
И в следующее мгновение раздался первый выстрел.
Гулкий хлопок отдавался в металле котельной.
***********
Следователи прочёсывали котельную и прилегающие гаражи до позднего вечера, но ничего, кроме растерзанной собачатины, тел двоих, тела Фёдора и изуродованного тела Веры, обнаружить не удалось: ни следов девочки, ни её одежды, ни капли крови, указывающей, куда её могли увезти. Мальчишки в своих показаниях повторяли одно и то же — всё началось с того, что Нюрку увёл незнакомый мужчина; они проследили, увидели скопление людей и костёр у котла, а дальше взрослые уже сами побежали её спасать. Почтальонша подтверждала: девочку действительно уводили за руку. На этом всё заканчивалось — после выстрелов она будто растворилась. И когда Владимир закрыл планшет со всеми записанными показаниями, стало ясно лишь одно: Фёдор и его мать погибли сразу, а Нюрка исчезла без следа, так что теперь отделу предстояло не только расследовать массовое убийство, но и искать пропавшего ребёнка, не имея никакого направления — только страх и тишину пустых гаражей, где всё случилось.
НРАВЯТСЯ МОИ ИСТОРИИ, ПОЛСУШАЙ БЕСПЛАТНО ИХ В МЕЙ ОЗВУЧКЕ.
Я НЕ ТОЛЬКО ПИШУ НО И ОЗВУЧИВАЮ. <<< ЖМИ СЮДА