Риелтор Сергей Анатольевич нервно теребил пуговицу на воротнике рубашки, хотя вечер выдался прохладным. Сентябрь в этом году наступил резко, принеся с собой запахи прелой листвы и сырости. Старый дачный поселок «Сосновый Бор» затихал: дачники разъезжались, закрывая сезон, и только редкий лай собак нарушал звенящую тишину.
Мы стояли у калитки, разглядывая дом, который мог стать нашим, если бы не странное чувство тревоги, поселившееся у меня в груди с первой минуты. Сруб был внушительным, двухэтажным, потемневшим от времени, но крепким. Он стоял на самом краю поселка, упираясь задним двором в густой ельник. Окна первого этажа были заколочены грубыми досками крест-накрест, а вот мансардное окно под самой крышей зияло чернотой, словно выбитый глаз.
— Цена, Сергей Анатольевич, — медленно произнес я, переводя взгляд с дома на потеющего риелтора. — Она не просто низкая. Она подозрительная. За эти деньги сейчас даже бытовку приличную не купишь, а тут — капитальное строение, двенадцать соток, лес… В чем подвох? Фундамент поплыл? Грибок сожрал брус? Или с документами беда, и завтра объявятся наследники из мест не столь отдаленных?
Моя жена, Лена, дернула меня за рукав. В её глазах плескался восторг. Она всю жизнь мечтала именно о таком месте: подальше от людей, поближе к природе, чтобы можно было писать картины и выращивать гортензии.
— Дима, ну перестань искать грязь, — шепнула она. — Посмотри, какие наличники! Это же ручная работа, девятнадцатый век, не меньше. А веранда? Там же только стекла вставить и чай пить!
Риелтор поспешно кивнул, ухватившись за слова Лены как за спасательный круг.
— Ваша супруга права, Дмитрий. Дом уникальный. Документы чистейшие, я лично заказывал выписки из реестра. Продает племянник бывшего владельца, ему деньги нужны срочно, ипотека горит. Он здесь ни разу не был и быть не хочет.
— Почему не хочет? — я не унимался.
Сергей Анатольевич замялся, оглядываясь по сторонам, словно боялся, что нас подслушают сосны.
— Репутация, — наконец выдавил он. — Местные болтают всякое. Бывший хозяин, старик Прохоров, был человеком… сложным. Нелюдимым. Исчез пять лет назад при странных обстоятельствах. Вроде как в бега ударился из-за долгов. А потом дом начал жить своей жизнью. Соседи жаловались на звуки. Вой, шаги, свет, мелькающий на чердаке. Бабки местные крестятся, когда мимо проходят. Говорят — неупокоенная душа бродит.
Я громко фыркнул.
— Призраки? Серьезно? Сергей, мы в двадцать первом веке. Если тут ночуют бомжи или подростки устраивают вписки, мы поставим сигнализацию и заведем овчарку.
— Никаких бомжей, — твердо, почти обиженно сказал риелтор. — Полиция приезжала по вызовам раз пять. Все закрыто, замки не тронуты, пыль внутри лежит слоем в палец. Следов взлома нет. А звуки есть. Поэтому наследник и скидывает актив за копейки. Ему проще продать дешевле, чем платить налоги за «проклятый» дом.
Мы ударили по рукам в тот же вечер. Лена сияла, планируя, где поставит мольберт, а я радовался экономии семейного бюджета, хотя червячок сомнения все же грыз меня изнутри.
Переезд мы организовали через неделю, в пятницу вечером. Машина была забита под завязку: матрасы, коробки с посудой, инструменты, продукты. Мы планировали провести первые выходные в спартанских условиях, отмывая вековую грязь и обживая пространство.
Дом встретил нас запахом застоявшегося воздуха и старого дерева. Электричество обещали подключить только к понедельнику, поэтому мы вооружились мощными фонарями и свечами. Когда я сорвал доски с окон и открыл ставни, внутрь ворвался свежий лесной воздух, немного разгоняя мрачную атмосферу.
Мы выбрали для ночлега самую маленькую комнату на первом этаже, которая казалась наиболее уютной. Там стояла старая печь-голландка, которую я, рискуя задымить все вокруг, все-таки растопил. Огонь весело затрещал, отбрасывая причудливые тени на бревенчатые стены.
Вечер прошел идеально. Мы пили вино, сидя на расстеленном матрасе, и строили планы. Лена рассказывала, как перекрасит стены в светлые тона, а я думал о том, как укреплю забор и проверю проводку. Тишина за окном была абсолютной, лишь изредка где-то ухала сова.
— Ты правда не боишься? — спросила Лена, прижимаясь ко мне. — Ну, того, что риелтор говорил. Про шаги.
— Леночка, страх — это отсутствие информации, — менторским тоном ответил я. — Старый деревянный дом — это живой организм. Он остывает ночью — дерево сжимается, скрипит. Ветер гуляет в дымоходе — вот тебе и вой. Мышки бегают под полом — вот тебе и шаги. Все объяснимо физикой.
Мы легли спать около полуночи. Усталость после рабочей недели и переезда навалилась тяжелым одеялом, и я провалился в сон почти мгновенно.
Разбудило меня не прикосновение и не холод, а звук. Глухой, ритмичный звук. Бум. Бум. Скрип.
Я открыл глаза, пытаясь понять, снится мне это или нет. В комнате было темно, лишь угасающие угли в печи давали слабый красноватый отсвет. Лена спала, тихо посапывая. Я прислушался. Тишина. «Показалось», — подумал я и уже хотел перевернуться на другой бок, как звук повторился.
Теперь он был отчетливее. Это были шаги. Тяжелые, медленные шаги прямо над нашими головами. Кто-то ходил по второму этажу или по чердаку. Доски скрипели под чьим-то весом, и этот вес был явно больше кошачьего.
Сердце пропустило удар и забилось где-то в горле. Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Не мыши. Не ветер. Человек.
Лена заворочалась и резко открыла глаза, словно почувствовав мое напряжение.
— Дима… — прошептала она едва слышно. — Ты слышишь?
— Тш-ш-ш, — я прижал палец к губам.
Наверху что-то упало. Звук был глухой, металлический, словно уронили тяжелый инструмент. А затем раздался вой.
Это был не ветер в трубе. Это был протяжный, тоскливый, вибрирующий стон, полный боли и отчаяния. «У-у-у-у-ы-ы-ы…» Он проникал, казалось, прямо в кости. Лена вцепилась в мою руку так, что ногти вонзились в кожу.
— Господи, это оно… Это призрак Прохорова, — её голос дрожал от ужаса. — Дима, мне страшно. Давай уедем.
Я сел на матрасе, стараясь мыслить рационально, хотя инстинкты кричали «беги». Если это человек, то кто? Бродяга? Наркоман? Или кто-то похуже?
— Сиди здесь, — шепнул я, нащупывая в темноте тяжелый полицейский фонарь, который я предусмотрительно положил у изголовья. — Запри дверь изнутри на щеколду.
— Нет! Не ходи туда! — взмолилась жена. — Вдруг он тебя убьет? Или… сведет с ума?
— Я должен проверить. Если это человек, я его прогоню. Если призрак… ну, с призраком фонарем не подкрадешься, тогда убежим.
Я вышел в темный коридор. Дом казался чужим и враждебным. Каждая половица под моими ногами предательски скрипела. Лестница на второй этаж находилась в дальнем конце, и путь к ней казался бесконечным.
Звуки наверху изменились. Теперь я слышал не вой, а странный ритмичный скрежет. Шкряб-шкряб. Шкряб-шкряб. Словно кто-то пилил камень тупой ножовкой.
Я поднялся на второй этаж, стараясь ступать по краям ступеней, где они меньше скрипят. Луч фонаря выхватывал пустые дверные проемы комнат. Никого. Звук шел с чердака. Люк туда был в потолке коридора.
Я остановился под люком, затаив дыхание. Скрежет прекратился. Тишина стала плотной, ватной. И вдруг, прямо над моим ухом, раздался звук, который разрушил всю мистику момента, но принес новую, куда более реальную угрозу.
— Апчхи! — громко, смачно чихнул кто-то наверху.
А следом раздался хриплый, прокуренный голос:
— Твою мать… Пылища вековая… Чтоб ты сдох, Прохоров, со своими тайниками…
Я замер. Призраки не чихают. Призраки не матерятся. И уж точно призраки не проклинают бывших хозяев за тайники. На моем чердаке сидел живой человек. И судя по звукам скрежета, он что-то искал. Что-то очень ценное, раз ради этого стоило годами изображать привидение.
Осознание того, что наверху находится живой человек, подействовало на меня отрезвляюще. Страх перед потусторонним исчез, уступив место холодной, липкой тревоге за нашу безопасность. Уголовник, прячущийся на чердаке заброшенного дома, — это гораздо хуже, чем полтергейст. С призраком можно договориться или пригласить священника, а с отчаявшимся человеком, загнанным в угол, — вряд ли.
Я медленно, шаг за шагом, отступил назад к лестнице, стараясь не издать ни звука. Спустившись, я скользнул в нашу комнату. Лена сидела на матрасе, бледная как мел, сжимая в руках кочергу.
— Ну что? — одними губами спросила она.
— Собирайся. Быстро и тихо, — скомандовал я шепотом, начиная натягивать джинсы. — Никаких фонарей, никакого шума.
— Ты кого-то видел? Это призрак?
— Хуже. Там мужик. Вполне живой. Матерится и чихает. Ищет какой-то тайник Прохорова. Нам нужно валить отсюда и вызывать полицию.
Лена кивнула, отбрасывая оцепенение. Мы оделись за минуту. Вещи бросили — черт с ними, жизнь дороже. Я взял ключи от машины, Лена схватила сумочку с документами. Мы выскользнули через заднюю дверь, которая вела прямо в сад.
Ночная прохлада ударила в лицо. Луна освещала заросший участок призрачным светом. Мы, пригибаясь, перебежали к воротам, где стояла наша машина. Я уже протянул руку к ручке двери, как вдруг двор озарился ослепительным светом фар.
Прямо перед воротами, перекрывая единственный выезд, затормозил старый, покрытый ржавчиной и грязью УАЗ-«буханка». Мотор ревел натужно и злобно.
— Назад! — крикнул я Лене, толкая ее в тень кустов сирени.
Из УАЗа выпрыгнули двое. Крепкие мужчины в камуфляжных костюмах «горка». В руках у одного я заметил короткий охотничий карабин «Сайга», у второго была монтировка. Они двигались уверенно, по-хозяйски.
— Эй, хозяева! — рявкнул тот, что с карабином. Голос у него был грубый, властный. — Выходите, разговор есть! Мы знаем, что вы не спите!
Бежать было некуда. Забор был высоким, а лес за домом — непроходимая чаща ночью. К тому же, они нас уже заметили. Я вышел из тени, подняв руки на уровень груди. Лена встала за моим плечом.
— Что вам нужно? — спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Мы только купили этот дом. У нас нет денег, все на сделку ушло.
Мужчина с карабином подошел ближе. В свете фар я разглядел его лицо: мясистое, с глубоким шрамом, пересекающим бровь и уходящим на щеку. Глаза были холодными и пустыми.
— Деньги твои нам без надобности, мужик, — усмехнулся он, сплевывая под ноги. — Нас интересует то, что в доме. И тот, кто там засел.
— Вы про того, на чердаке? — догадался я. — Забирайте его. Мы вообще не знали, что он там.
— Умный, — кивнул Шрам. — Только вот свидетели нам не нужны. Колян, вяжи их.
Второй, Колян, поигрывая монтировкой, двинулся к нам.
— Ребята, не делайте глупостей, — начал я, отступая. — Мы уедем, забудем все…
— Поздно, — отрезал Шрам.
В этот момент окно на чердаке с треском распахнулось, осыпая крыльцо осколками стекла.
— Шрам! Гнида ментовская! — раздался сверху истеричный вопль.
Мы все подняли головы. В проеме окна торчала всклокоченная голова с длинной бородой. Человек размахивал обрезом двустволки.
— Валерка! — заорал Шрам, вскидывая карабин. — А ну спускайся, крыса ты тыловая! Отдай общак, и, может быть, живым уйдешь!
— Хрен тебе, а не общак! — визжал Валерка. — Я пять лет тут гнил! Я каждый кирпич зубами грыз! Я нашел! Слышишь, нашел! Это моё!
— Что он нашел? — прошептал я, пользуясь тем, что внимание бандитов переключилось.
— Какая разница, — шепнула Лена. — Бежим, пока они орут.
Но убежать мы не успели. Валерка выстрелил. Дуплет грохнул, как пушечный выстрел. Дробь ударила по крыше УАЗа и по земле у ног бандитов. Шрам мгновенно открыл ответный огонь. Пули начали крошить обшивку дома, выбивая щепки.
— Ложись! — я сбил Лену с ног, накрывая собой. Мы вжались в сырую землю за бетонным кольцом старого колодца.
Начался настоящий ад. Сверху палил безумный отшельник, снизу поливали огнем бандиты. Крики, мат, грохот выстрелов — тихий дачный поселок превратился в зону боевых действий.
— Валерка, патроны кончатся, я тебя живьем шкуру спущу! — ревел Шрам, перезаряжая карабин. — Прохоров мертв, его доля теперь наша!
— Прохоров меня кинул! — орал в ответ «призрак». — Он сказал: «Сиди тихо, охраняй, приду — поделю». А сам сдох! А я тут как собака! Я жрал комбикорм, я воду дождевую пил! Сумка моя!
Вдруг сверху, из окна чердака, вылетел тяжелый предмет. Это был старый кожаный саквояж, раздутый и потертый. Он шлепнулся в высокую траву метрах в десяти от дома с тяжелым, глухим звуком.
— Подавитесь! — завопил Валерка. — Жрите!
Колян, забыв об осторожности, рванул к сумке. Жадность пересилила инстинкт самосохранения.
— Стой, дурак! — крикнул Шрам, но было поздно.
Валерка выстрелил снова. Колян взвыл и схватился за плечо, падая рядом с сумкой.
В этот момент я заметил что-то страшное. Одна из пуль Шрама, видимо, угодила в старую проводку или искру дала о сухой мох меж бревен. Угол дома, под самой крышей, начал куриться, и через секунду там вспыхнуло веселое оранжевое пламя. Сухое дерево, не знавшее пропитки, занялось мгновенно.
— Пожар! — крикнула Лена.
— Бежим к лесу! — скомандовал я. — Им сейчас не до нас.
Мы поползли, а затем, согнувшись в три погибели, побежали в сторону черной стены ельника. Позади раздавались крики боли и ярости, но теперь к ним добавился треск пожираемого огнем дома.
Мы бежали, не разбирая дороги, ветки хлестали по лицам, ноги путались в высокой траве. Остановились мы только на старой просеке, когда легкие уже горели огнем. Дом за нашими спинами превратился в гигантский факел, освещающий верхушки сосен зловещим багровым светом.
Я дрожащими пальцами достал телефон. Здесь, на возвышенности, появилась сеть.
— 112... Полиция... Сосновый Бор... Стрельба, пожар... Скорее!
<h3>Глава 3: Пепел и золото</h3>
Спецназ и пожарные приехали через двадцать минут, но для нашего дома это было слишком поздно. Он полыхал, как гигантский погребальный костер, выбрасывая в небо снопы искр. Жар чувствовался даже на опушке леса, где мы сидели, укрытые пледами, которые нам выдали медики.
Бой закончился быстро. Когда приехал ОМОН, стрелять было уже некому. Шрам пытался уйти лесом, но его взяли с тепловизором через сто метров. Колян лежал у той самой сумки, истекая кровью, но живой. А Валерка…
К нам подошел следователь, усталый мужчина с серым от недосыпа лицом. Он курил, глядя на догорающие руины.
— Ну что, дачники, — хрипло сказал он. — Считайте, второй день рождения у вас сегодня.
— Что с ними? — спросил я, обнимая Лену, которую все еще била крупная дрожь.
— Бандиты упакованы. А ваш «домовой»… Валерий Кузнецов, он же Валерка Крыса. В федеральном розыске пять лет. Выпрыгнул он. Когда крыша занялась, деваться ему некуда было. Ноги переломал, ожоги сильные, но врачи говорят — выживет. Сейчас везут в районную под конвоем.
— А из-за чего все это? — спросила Лена. — Что в сумке?
Следователь усмехнулся, докурил сигарету и бросил окурок под ноги.
— Пойдемте, покажу. Это надо видеть. Редко такое бывает в нашей глуши.
Он подвел нас к полицейскому УАЗику, на капоте которого лежал тот самый саквояж. Он был прострелен, опален огнем, но замок выдержал. Рядом криминалисты выкладывали содержимое.
Я ожидал увидеть пачки денег — доллары, евро, может быть, старые рубли. Но на темном металле капота тускло поблескивали тяжелые, желтоватые бруски неправильной формы. Некоторые были завернуты в промасленную ветошь, другие лежали так.
— Самородное золото, — пояснил следователь, беря один брусок в руку. — Прохоров, бывший хозяин, в девяностые и нулевые «крышевал» нелегальных старателей. Скупал у них песок и самородки за бесценок, переплавлял кустарно в такие вот чушки и прятал. Этот «клад» тянет на пожизненное для всех участников. И на безбедную жизнь где-нибудь на островах, если бы у них мозгов хватило.
— И оно все это время было в стене? — поразилась Лена.
— Да. Кузнецов дал первые показания, пока ему обезболивающее кололи. Он знал, что золото замуровано в кладке печной трубы. Стена капитальная, в три кирпича, еще советской закалки. Прохоров умер внезапно, инфаркт, никому ничего сказать не успел. А Валерка знал примерное место. Но он был в розыске, светиться не мог. Инструмент электрический не включишь — соседи услышат. Вот он и жил там пять лет. Как крыса. Ковырял стену вручную. Зубилом, стамеской, да даже ложкой. Заматывал молоток тряпками, чтобы не стучал. Выл от безысходности, когда ничего не получалось.
Я перевел взгляд на пожарище. Дом сгорел дотла, рухнули перекрытия, обуглились бревна. Но посреди этого черного хаоса одиноко и гордо возвышалась кирпичная печная труба. Она выстояла. И сейчас, в свете прожекторов пожарных машин, в ее боку зияла огромная, неровная дыра — результат пятилетнего, маниакального труда человека, потерявшего человеческий облик ради металла.
— Представьте себе, — продолжал следователь, словно читая мои мысли. — Пять лет в темноте, в холоде, в страхе. Питался краденым с соседних дач, зимой мерз, летом задыхался. Слышал, как вы тут вино пьете, смеетесь, планы строите. И ненавидел вас. Потому что вы живете, а он существует. И все ради чего? Чтобы в итоге выбросить это золото в грязь и сгореть заживо?
— Мистика оказалась страшнее, чем мы думали, — тихо сказала Лена. — Люди страшнее призраков. Призрак хотя бы не стреляет.
— Это точно, — кивнул следователь. — Ну, с домом понятно — восстановлению не подлежит. Сделка ваша будет аннулирована через суд, раз такое дело. Деньги вам, скорее всего, не вернут — племянник-то наверняка уже потратил задаток, а взять с него нечего. Но участок останется за вами. Земля тут хорошая, дорогая.
Утро вступало в свои права. Небо над лесом светлело, окрашиваясь в нежно-розовые тона, так контрастирующие с черной гарью и грязью вокруг нас. Мистика ночи развеялась. Осталась только суровая реальность уголовного дела.
Мы стояли у машины, глядя на то, что должно было стать нашей мечтой.
— Дима, — Лена взяла меня за руку. Ее ладонь была холодной и грязной от сажи. — Знаешь, я подумала… Я не хочу здесь жить.
— Я тоже, Лен. Слишком… тяжелая энергетика, если говорить твоими словами.
— Нет, дело не в энергетике, — она покачала головой. — Просто я поняла, что стены — это не главное. Мы искали «готовое гнездо», дешевое, красивое. А получили чужие тайны и чужую грязь. Давай продадим этот участок. Как есть, с пепелищем. Кто-нибудь купит под снос.
— А что потом? — спросил я.
— А потом купим просто поле. Чистое поле, где никто не жил, никто не прятал золото и никто не умирал. И построим дом сами. Пусть маленький, пусть каркасный, но свой. С нуля. Где каждый гвоздь будет наш.
Я улыбнулся впервые за эту безумную ночь. Чувство облегчения накрыло меня теплой волной.
— И без чердаков, — добавил я.
— И без каминов с секретами, — согласилась Лена.
Мимо нас проехала скорая помощь с включенной мигалкой. В заднем окне я на секунду увидел силуэт Валерки. Он лежал на носилках, весь в бинтах, прикованный наручниками к поручню. Мне показалось, что он смотрит на лес, на верхушки сосен, которые он видел только через грязное стекло слухового окна последние пять лет.
Он получил свободу от своего золотого плена, но теперь его ждала настоящая тюрьма. И почему-то мне кажется, что в камере ему будет спокойнее, чем на том чердаке, наедине со своей жадностью.
Мы сели в машину следователя, чтобы ехать в отделение давать показания. Позади догорали остатки легенды о «доме с привидениями», а впереди была долгая, нудная, но такая прекрасная и безопасная жизнь. Золото осталось лежать на капоте полицейского УАЗа — холодное, тяжелое и абсолютно бесполезное для тех, кто разучился жить.
