Дверь в новую камеру Сесиль отворилась беззвучно, пропуская внутрь суровую фигуру отца Эштевана. Он стоял на пороге, и его пронзительный взгляд медленно скользил по помещению — по окну, книгам, чистой постели — будто фиксируя каждую деталь этого неожиданного милосердия. На его лице не было ни гнева, ни раздражения, лишь холодная, сосредоточенная мысль.
— Я рад видеть, что условия вашего содержания улучшились, дитя моё, — его голос прозвучал ровно, без тени насмешки. — Утешает мысль, что Церковь проявляет заботу даже к тем, кто сбился с пути.
Сесиль, сидевшая на краю кровати с книгой в руках, медленно подняла голову. Сердце её бешено заколотилось, но она старалась не показать страха.
— Отец Эштеван, — тихо произнесла она.
Он вошел, оставив дверь приоткрытой, и занял место на единственном стуле, словно пастырь, пришедший навестить заблудшую овцу.
— Мы с вами прервали нашу беседу, — начал он, складывая руки на коленях. — И за время вашего уединения я много размышлял о вашей душе. Вы отвергаете обвинения в ереси, вы ссылаетесь на красоту Божьего творения. Но есть иной грех, быть может, ещё более коварный. Грех гордыни, выраженный в упрямстве. Упрямстве, что влечет за собой страдания других.
Он сделал паузу, давая девушке обдумать его слова.
— Я говорил с вами о служанке Марии, — продолжил он, и его голос стал мягче, почти сочувствующим. — Простой, набожной девушке, чье тело вы срисовывали в саду дома Алмейды. Её душа, чистая и невинная, ныне в великой опасности.
Сесиль похолодела.
— При чем здесь Мария? Она ни в чем не виновата!
— Не виновата? — Отец Эштеван приподнял бровь. — Она добровольно обнажилась перед вами, позволила запечатлеть свою наготу, став соучастницей в ваших… греховных помыслах. В глазах Церкви это — соучастие в грехе. Совращение и развращение чистой души. Её можно обвинить в пособничестве ереси.
Ужас, холодный и липкий, сковал Сесиль. Она уже видела испуганное лицо молодой служанки, втянутой в этот кошмар из-за её, Сесиль, просьбы.
— Нет… вы не можете… — прошептала она, и голос её дрогнул.
— Святая Инквизиция может всё, что угодно, для спасения душ и искоренения скверны, — бесстрастно возразил он. — Представьте её на допросе. Простую, необразованную девушку. Её душа не подкреплена учёностью и цитатами из Писания. Девушка не выдержит и часа. Она не будет упорствовать, в отличие от вас. И её судьба будет на вашей совести.
Инквизитор говорил спокойно, методично, выстраивая логическую цепь, разрыв в которой был лишь один — её упрямство.
— Но она ничего не сделала! — отчаянно воскликнула Сесиль, вскакивая. — Я умоляла её! Это я во всём виновата!
— Ваша вина уже установлена, — холодно парировал инквизитор. — Теперь решается вопрос о мере её искупления и о том, скольких ещё невинных вы увлечёте за собой в пропасть. Ваше признание, ваше искреннее раскаяние — это не только акт смирения для вас. Это акт милосердия по отношению к тем, кто стал пешками в вашей греховной игре.
Сесиль снова опустилась на кровать, чувствуя, как почва уходит у неё из-под ног. Все её доводы о красоте и искусстве разбивались о жестокую реальность: из-за её эскиза могла пострадать, быть замучена и казнена ни в чём не повинная девушка. Отец Эштеван мастерски сменил тактику, атаковав не её разум, а совесть.
— Подумайте, дитя моё, — его голос вновь стал мягким, убедительным. — Ваше упорство ведёт в ад не только вас, но и её. Ваше признание и покаяние спасут две души. Разве это не акт высшей христианской любви? Признайте, что в вашем стремлении запечатлеть красоту плоти вы поддались гордыне и заблуждению. Признайте это, и Церковь проявит милосердие ко всем участникам этой печальной истории.
Он поднялся, давая ей время на раздумья.
— Я оставлю вас. Помолитесь. Но помните: время, данное на размышления, не вечно. И с каждым часом возмездие становится всё ближе не только по отношению к вам.
Он вышел, и дверь с тихим щелчком закрылась за ним. Сесиль осталась одна в своей относительно комфортной камере, но стены её вдруг снова сомкнулись, давя грузом чудовищного выбора. Защитить своё искусство и свою невиновность ценой жизни другой женщины?
Или спасти Марию, оклеветав себя и всё, во что она верила? Впервые за всё время заключения её душа, некогда столь твёрдая, дрогнула, и в сердце закралось семя сомнения. Быть может, признание — это и есть единственный путь к спасению.
*****
Малый тронный зал в королевском дворце был куда менее помпезен, чем парадные покои, но оттого не менее внушителен. Здесь власть чувствовалась не в золоченых украшениях, а в толстых стенах, тяжелых дубовых панелях и портретах предков, чьи строгие взгляды, казалось, следили за каждым посетителем. Отдельное внимание привлекала большая, не так давно составленная карта мира, испещренная пока еще белыми пятнами и смелыми линиями португальских маршрутов.
Король Мануэл I, облаченный в темно-синий дублет¹, непринужденно сидел в резном кресле у камина. Эта кажущаяся простота была тонким расчетом. Дон Афонсу ди Алмейда, сохраняя безупречную осанку, стоял перед ним, тогда как Диогу, как полагалось младшему, находился чуть позади, давая отцу вести беседу.
— Мы благодарны вам за внимание, Ваше Величество, — начал дон Афонсу, его голос был ровным и почтительным, без подобострастия. — И спешим заверить вас в нашей преданности в это время новых начинаний.
Мануэл кивнул, его молодое лицо, еще не обремененное грузом лет правления, выражало живой интерес.
— Начинания требуют средств, дон Афонсу. И мудрых советов. Мой покойный кузен часто отзывался о вас как о человеке, чьё слово не расходится с делом. Говорите, я слушаю.
— Речь идет о крови королевства, Ваше Величество. О флоте, — старый дворянин сделал паузу, давая словам вес. — Верфи не должны простаивать. Однако последние месяцы переговоры с нашими партнерами из Бретани и Нормандии зашли в тупик. Их купцы проявляют… нерешительность.
Король нахмурился.
— Недостаток леса я ощущаю каждой монетой, что не поступает в казну. В чём же причина их нерешительности? Война в Италии затрудняет пути, но не перекрывает их полностью.
Именно тут Диогу, получив едва заметный знак от отца, сделал осторожный шаг вперед.
— Простите, Ваше Величество, если я осмелюсь… Но дело не только в этом. Иноземные купцы – люди суеверные. Их пугает не война, а… нестабильность. Они слышат рассказы о судебных процессах, кои творятся в нашем городе, и их это смущает. Им кажется, что их собственные люди, их искусные мастера, не будут здесь в безопасности. Они боятся не за свой товар, а за свою репутацию и свободу.
Мануэл откинулся на спинку кресла, его пальцы принялись барабанить по дубовому подлокотнику.
— Процессы… — протянул он, и в его глазах мелькнуло понимание. — Вы говорите о трибунале Святого Оффицио². Его власть проистекает от самого Рима. Рука светская здесь почти бессильна.
— Никто не дерзает оспаривать власть Церкви, Ваше Величество, — поспешил добавить дон Афонсу. — Речь лишь о нашем общем благополучии. О том, как Португалия видится извне. Один громкий процесс, одна история, попавшая в уши иностранных негоциантов, может перевесить десять выгодных контрактов. Создается впечатление не благоприятного для дел климата, а… опасного.
Король задумался, его взгляд скользнул по карте мира, по тем берегам, что ему еще предстояло покорить.
— Климат… — повторил он задумчиво. — Да, климат важен для роста. Сорняки, могут заглушить ростки процветания. — Он посмотрел на них, и в его взгляде появилась хитрая искорка. — Отец Эштеван… человек неутомимый в своем рвении. Порой такое рвение требует… нового поля для деятельности. Я слышал, в епархии Браги назрели вопросы, требующие внимания опытного и бескомпромиссного инквизитора. Длительная инспекционная поездка могла бы принести большую пользу вере и… позволила бы страстям здесь, в Лиссабоне, несколько поостыть.
Диогу едва сдержал вздох облегчения. Король не просто понял – он предложил решение. Элегантное и дипломатичное.
— Мудрое решение, Ваше Величество, — почтительно склонил голову дон Афонсу. — Церковь укрепит свои позиции на севере, а столица получит передышку, столь необходимую для деловой активности.
— Именно так, — Мануэл поднялся, давая понять, что аудиенция окончена. — Позаботьтесь о лесе, дон Афонсу. А я позабочусь о том, чтобы ничто не мешало вашим стараниям. Португалия должна процветать. И для роста нужен мир. Иногда его приходится создавать искусственно. Отец и сын отвесили низкие поклоны и вышли из зала.
*****
Пространство кабинета короля Мануэла I было не просто покоями — это был стратегический штабом Португальской империи. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь высокое стрельчатое окно, выхватывал из полумрака не золоченые безделушки, а детали будущего: развернутую на столе карту африканского побережья со смелыми пометками на полях, чертеж каравеллы и груды исписанных цифрами ведомостей.
Сам король, в дорожном плаще, наброшенном на плечи поверх дублета, стоял у этого окна, словно капитан на мостике своего корабля. Он обернулся на скрип открывшейся двери, и в его взгляде не было любопытства государя, принимающего просителя, — лишь нетерпение человека, ожидающего доклада. Молодой монарх отложил в сторону донесение от смотрителя королевских складов и встретил с почтением вошедшего.
Его Преосвященство дон Жорже да Кошта, архиепископ Лиссабона и примас Португалии, был человеком, чья власть проистекала не только из сана, но и из древности рода и несокрушимой уверенности в богоизбранности своей миссии.
— Ваше Величество оказало мне высокую честь этим внезапным приглашением, — голос архиепископа был ровным и глубоким, как колокол.
— Высокая честь — беседа с пастырем, на чьих плечах лежит бремя души всего королевства, — с лёгкой улыбкой ответил Мануэл, жестом приглашая его в кресло у камина. — Я ценю ваше время, Ваше Преосвященство. Потому и не стану ходить вокруг да около. Речь идёт о здоровье Церкви, а значит, и о здоровье Португалии.
— Здоровье — понятие многогранное, — осторожно заметил дон Жорже, устраиваясь в кресле. — Иногда оно требует горьких лекарств.
— Именно так, — кивнул король. — Искусство врача — в верной дозировке. Слишком слабое лекарство не исцелит недуг. Слишком сильное — убьёт больного. Я озабочен… одним симптомом. Здесь, в Лиссабоне.
Архиепископ внимательно смотрел на монарха, его пальцы медленно перебирали янтарные чётки.
— Симптомов много, Ваше Величество. Гордыня, стяжательство, вольнодумство…
— Я говорю о симптоме, имя которому — шум, — мягко прервал его Мануэл. — Шум, что мешает слышать голос разума. Шум, что отвлекает от великих целей, кои Господь уготовил нашему королевству. Вы ведь видели карту в тронном зале? Путь в Индию проложен. Но корабли не строятся из слухов и пересудов. Они строятся из леса, железа и… доверия. Доверия иноземных держав, чей корабельный лес есть кровь нашего флота.
— Доверие к власти Церкви — основа основ, — парировал архиепископ.
— Бесспорно. Но доверие к стабильности королевства — её каменная кладка, — парировал король. — И сейчас я вижу трещину. Один из самых ревностных слуг Церкви, отец Эштеван, в своём неутомимом рвении… создаёт избыточный шум. Его процесс над этой француженкой-художницей… Он на слуху у каждого негоцианта в порту. Они шепчутся, что в Лиссабоне можно лишиться свободы за несколько штрихов углём. Это охлаждает их пыл куда эффективнее, чем любой шторм в Бискайском заливе.
Дон Жорже нахмурился. Он понял направление мысли короля.
— Отец Эштеван — муж великой учёности и неподкупной веры. Он видит угрозу там, где другие видят лишь суетные картины. Ересь часто рядится в одежды искусства.
— Я не оспариваю его рвение, — голос Мануэла стал тише, но твёрже. — Я предлагаю направить этот очищающий огонь туда, где ересь не рядится, а открыто шествует. Меня информируют, что в архиепархии Браги³… назрели серьёзные вопросы. Влиятельные семейства, укрывающие «новых христиан», тайные сходки, насмешки над таинствами. Там нужна рука твёрдая, ум острый и бескомпромиссность, коей так славится отец Эштеван. Здесь же, в столице, под бдительным оком Вашего Преосвященства, страсти могут… поостыть. Дабы не мешать благим начинаниям короны.
Наступила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине. Архиепископ понимал всё с полуслова. Это был не приказ, но тончайший ультиматум. Король предлагал сделку: он не вмешивается напрямую в дела Инквизиции, но «шум» должен быть устранён. А отец Эштеван получал почётное назначение и возможность проявить своё рвение вдали от дворца и торговых путей.
— Брага… — задумчиво протянул дон Жорже. — Да, проблемы там есть. Старые, запущенные. Местный епископ слишком мягок. Человек с авторитетом отца Эштевана мог бы навести там порядок. Длительная инспекционная поездка… действительно, могла бы принести немало пользы.
— И успокоить столичные нервы, — добавил Мануэл. — Позволив моим дипломатам и вашим священникам делать своё дело, не отвлекаясь на… излишние страсти. Португалии нужен мир, Ваше Преосвященство. Мир для молитвы и мир для строительства кораблей. Иногда миру надо помочь восторжествовать.
Архиепископ медленно поднялся, его лицо было совершенно бесстрастным.
— Церковь всегда стремится к миру и порядку. Я обдумаю ваши слова, Ваше Величество. Возможно, миссия отца Эштевана на севере действительно может стать проявлением высшей мудрости и… заботы о благе всей португальской паствы.
— Я в этом не сомневался, — король тоже встал, его улыбка стала теплее. — И будьте уверены, Ваше Преосвященство, что корона всегда помнит тех, кто с пониманием относится к её насущным нуждам. Новые монастыри, пожертвования… Время великих свершений требует и великой щедрости.
Они обменялись почтительными поклонами — два властителя, разделившие сферы влияния в тишине кабинета. Когда дверь закрылась за архиепископом, Мануэл снова подошёл к карте. Он провёл пальцем по линии африканского побережья к Мысу Доброй Надежды. Его королевство было кораблём, и он только что попытался устранить течь, грозившую затопить его ещё в гавани.
Алексей Андров. Седьмая глава книги "Художница из Руана"
Друзья, напишите, будет ли интересно прочитать продолжение?
Сноски к Главе 7
...облаченный в темно-синий дублет¹ — дублет был короткой стёганой курткой, плотно облегавшей торс, основой мужского костюма знати XV–XVI веков. Его покрой и цвет имели символическое значение. Тёмно-синий цвет ассоциировался с благородством, властью и рассудительностью. Выбор королём Мануэлом не парадного, а относительно скромного дублета для аудиенции был неслучаен: это подчёркивало его деловой, прагматичный настрой и новую, менее церемонную форму правления по сравнению с предшественниками.
...трибунале Святого Оффицио² — официальное название инквизиции в Португалии. Дословно переводится с латыни как «Священная Служба» (лат. Sanctum Officium)
...в епархии Браги назрели вопросы³ — Брага, древнейшая архиепархия Португалии, чей глава исторически носил титул Примаса, была мощным религиозным и политическим центром.