Друзья, теперь статьи можно не только читать, но и слушать. Подписывайтесь в нашу банду читателей и слушателей.
– Он поживёт у нас пару дней, – прозвучало из уст Никиты с будничным спокойствием, словно речь шла о погоде за окном или о закончившемся хлебе. Не просьба, а констатация факта. Никита всегда был воплощением милоты и удобства для окружающих. Удобства, которое все три года нашей совместной жизни неумолимо ложилось на мои плечи.
В этот момент я бережно пересаживала свою фиалку – единственное живое существо, этакий миниатюрный питомец, коему хватало места в стенах моей студии. Моей студии, приобретённой задолго до брака.
Я грезила, что вместе с мужем мы накопим на что-то более просторное, обретём хотя бы скромную однушку, а то и двушку. Но с Никитой эти мечты таяли, как дым. Его душа нараспашку служила магнитом для просителей, вечно одалживающих у него деньги, разумеется, без малейшего намерения их возвращать.
Обернувшись, я увидела Андрея, Никитиного ближайшего друга. Он возвышался в коридоре, огромный и неподвижный, словно платяной шкаф. Шкаф, коего у нас, к слову, не было – ставить попросту некуда.
– Здорово, Алёна, – буркнул Андрей и вторгся в квартиру.
Наша студия, и без того напоминавшая купе поезда, вмиг превратилась в тесную камеру хранения.
– Пару дней – это ведь так мало, – словно убеждая меня, промурлыкал Никита.
"Пару дней можно вытерпеть многое, – пронеслось у меня в голове. – Зубную боль, визит свекрови, даже нескончаемый ремонт у соседей сверху."
Но вслух я лишь молча кивнула. Никита озарился счастливой улыбкой. Он всегда так искренне, по-детски ликовал, когда всё складывалось по его сценарию, и при этом никто не устраивал скандалов.
Никита кинулся доставать раскладушку, пережиток бабушкиных времён. Ржавые пружины, словно хор комаров, обещали ночную серенаду. Андрей брезгливо и недоверчиво окинул взглядом это ложе, но промолчал. И это молчание, как я вскоре поняла, стало лишь предвестником грядущей бури.
Прошла неделя, затем вторая, а Андрей и не думал о том, чтобы съехать. Он не просто жил – он обживался.
Сначала у двери появились его огромные тапочки, сорок пятого размера, похожие на выброшенные на берег обломки ботинок с затонувшего корабля. Чуть позже – кружка с надписью «Лучший менеджер».
Сначала в комнату ворвался его запах – густой, землистый, мужской. Запах пренебрежения к дезодорантам и гелям для душа, мылу и воде, возведенный в ранг личного достоинства.
Он въелся в стены нашей студии, пропитал каждый угол. Я распахивала окна даже в промозглом октябре, когда ледяной ветер с Невы безжалостно пронизывал до костей. Тщетно. Этот приторный дух немытого тела был для меня мучением большим, чем ледяные сквозняки. Я нутром не выносила его смрадную ауру.
– Ален, а что на ужин? – прозвучало как небрежный приказ, когда в пятницу вечером Андрей, не отрываясь от мерцающего экрана телефона, произнес это фамильярное «Ален».
Он растянулся на скрипучей раскладушке, что жалобно стонала под его тяжестью, поглощенный бесконечной лентой новостей.
Это «Ален» резануло как пощечина. Словно мы прожили в браке долгие двадцать лет, и я, словно прикованная к плите, вечно хлопотала у очага, готовя ему ужин.
– Не знаю, – пробормотала я в ответ. – Что приготовишь себе ты?
Он оторвался от телефона, и взгляд его выражал неподдельное недоумение, даже оскорбленную обиду. На секунду я растерялась под тяжестью его удивления.
– Так ты же всегда готовила. А что сегодня случилось-то? Никита говорил, у вас в семье принято, что жена готовит.
Никита, благополучно скрывшийся под шумным душем, понятия не имел, что в его отсутствие он был назначен экспертом по семейным традициям. Он вообще никогда не умел говорить «нет», и, кажется, ничуть об этом не сожалел. Наоборот, его безграничная безотказность, должно быть, казалась ему верхом добродетели.
В этот раз скандала не последовало.
Я просто пошла на кухню и приготовила ужин – жалкое подобие супа из пакетика и бездушные сосиски. На большее не было ни сил, ни желания. Андрей умял три порции, буркнув, что завтра неплохо бы навернуть мяса, а то от этих сосисок изжога замучила.
На четвёртой неделе его притязания оформились в настойчивое требование о хорошей кровати. Дескать, кости ноют на проклятой раскладушке.
– Слушай, Никит, – изрёк он, развалившись в нашем тесном закутке, который мы по недоразумению именовали «кухней».
Его локти, словно якоря, захватили почти весь стол.
– Я так больше не могу, – простонал Андрей. – Спина в труху превращается. Мне необходима нормальная кровать. Срочно!
– Кровать? – переспросила я, хотя каждое слово врезалось в память.
– Ну да, – подтвердил Андрей, одарив меня снисходительной улыбкой. – Можно даже что-нибудь бюджетное. Я тебе адрес магазина скину, выберешь.
Никита по-прежнему молчал, словно воды в рот набрал. Я чувствовала, как его тоже душит возмущение, но он боялся его выплеснуть.
– Андрей, – сказала я, понимая, что ждать рыцарского поступка от мужа бесполезно, – а ты вообще планируешь съезжать отсюда? Когда?
Андрей вскинул брови, изображая крайнюю степень удивления, и перевёл взгляд на Никиту.
– В смысле?
– В прямом, – отрезала я. – Прошёл месяц. Ты говорил, что заскочил на пару дней.
– Алён, ну чего ты начинаешь-то? – он растянул губы в приторной, тошнотворной улыбке.
Словно барин, снисходящий до капризов неразумной крепостной.
– Я же активно подыскиваю варианты. Сама знаешь, сейчас с жильём полная засада. Кризис!
–– Может, тебе помощь нужна? – процедила я.
Никита, словно очнувшись от спячки, робко попытался вмешаться:
– Алён, может, не сейчас?
– А когда, Никит? – мой голос звенел от ярости. – Когда он сюда жену притащит и начнёт плодиться, как кролик?
Андрей презрительно хмыкнул.
– Никит, приструни свою бабу, ладно? Чего она лезет, когда мужики тут вопросы решают? Не позволяй из себя половую тряпку делать. А то совсем на шею сядет и ножки свесит. Ну, чего молчишь? Или ты у нас «подкаблучник», что ли?
И мой Никита, с которым мы прожили три года, с которым мечтали о детях и собственном доме, вдруг потупил взгляд и пробормотал:
– Алён, правда. Давай потом.
Я резко встала из-за стола. Никита вжался в стул, как мышь, загнанная в угол, и смотрел на меня с ужасом, потому что знал – сейчас начнётся.
– Значит, так, мальчики, – отчеканила я каждое слово. – Это моя квартира. Я её купила на свои деньги ещё до того, как встретила Никиту. Три проклятых года я выплачивала ипотеку. Во всём себе отказывала! Никаких отпусков, никакой нормальной еды, одна гречка с сосисками!
— Ален, — пропищал муж, словно мышь, загнанная в угол.
— Не смей перебивать! — рявкнула я, обжигая взглядом. — Я еще не закончила.
Андрей расхохотался, как гиена.
— О, началось! Семейная драма! Бабий бунт во всей красе!
— Именно, — процедила я сквозь зубы. — Бунт! Собирайте свои манатки. Оба. Прямо сейчас.
Андрей с Никитой разом замолчали, словно громом пораженные. Самодовольная ухмылка сползла с лица Андрея, обнажив растерянность.
— Ты… серьезно? — пролепетал Никита, будто надеялся, что это дурной сон.
— Абсолютно, — отрезала я, словно гильотиной.
— Андрей мой друг! — взмолился муж. — Не могу же я его выставить на улицу!
— А я могу, — парировала я, — на правах хозяйки этого дома. И тебя с ним заодно! Так что выбирай. Но знай, назад дороги не будет. Переступишь порог — я тебя больше не впущу. Никогда.
Андрей окинул меня презрительным взглядом, полным яда и ненависти, и резко поднялся. Лицо его пылало багровым гневом, глаза сузились до злобных щелочек.
— Ну ты и истеричка! — выплюнул он. — Никит, пошли отсюда. Найдем место, где нас оценят. Одумается — сама приползет на коленях. Сейчас вон сколько баб одиноких, только и мечтают, чтобы на них внимание обратили.
Никита долго и тяжело смотрел на меня, словно пытался прочесть в моей душе то, что не мог сказать вслух. Но я не смогла разгадать этот странный взгляд. Потом он опустил голову и поплелся за Андреем, как преданный пес.
Входная дверь с грохотом захлопнулась, словно поставила точку в нашей истории. Фиалка на подоконнике вздрогнула, словно от испуга, и уронила один лиловый лепесток — символ увядшей любви.
С тех пор прошло три томительных дня. Никита не давал о себе знать, наверное, Андрей не позволял. А сегодня, под вечер, он вдруг позвонил, видимо, тайком от своего авторитетного друга. В его голосе слышались отчаяние и мольба.
– Ален, – пролепетал Никита голосом мальчишки, разбившего мамину любимую вазу и теперь не знающего, куда спрятать осколки. – Ален, прости, я сорвался. Андрей уже нашел комнату. Можно я вернусь?
За окном монотонно моросил октябрьский дождь, превращая город в размытую акварель, безнадежно испорченную небрежным росчерком.
– Нет, Никита, – ответила я. – Нельзя. Я подала на развод.
В трубке повисла долгая, тягучая тишина, такая, что я уже успела подумать о разрыве связи. Но затем до меня донеслось его прерывистое, частое дыхание, он всхлипывал, словно загнанный зверь.
Больше Никита не позвонил. Видимо, страх показаться тряпкой и подкаблучником оказался сильнее раскаяния.