Солнечный луч сползал с подоконника кабинета терапевта, выхватывая из полумрака частицы пыли. За дверью, в коридоре, стих последний кашель, затихли неспешные шаги. В поликлинике маленького шахтерского городка Зареченска день клонился к вечеру.
— Следующий! — крикнула медсестра Валентина Петровна, женщина с суровым лицом, и вышла из кабинета. Она знала, что пациент этот — особенный, и оставила врача наедине с визитером.
В кабинет вошел мужчина. Он был высок, широк в плечах, его черная кожаная куртка была небрежно накинута на плечи, а поношенные джинсы с запахом бензина и дороги резко контрастировали с казенной чистотой белых стен и запахом хлорки.
— Здравствуйте, — сказал он низким, немного хрипловатым голосом и, не дожидаясь приглашения, опустился на стул, который жалобно заскрипел под его весом.
Анна — врач Анна Сергеевна — подняла глаза от заполненной карты. Свет от настольной лампы падал на ее руки, тонкие и нервные, и на золотое обручальное кольцо, которое она давно перестала замечать. Взгляд ее скользнул по лицу посетителя, задержался на скулах, на глубокой морщине между бровей, и… наткнулся на глаза. Глаза знакомые до боли, серо-стальные, как дымчатый кварц. В груди замерло, а потом заколотилось с бешеной силой. Анна инстинктивно прижала ладонь к груди под белым халатом, будто пытаясь унять эту внезапную тревогу.
— Костя? — вырвалось у нее шепотом, в котором смешались изумление и что-то еще, давно забытое, теплое и щемящее.
Константин — Костя, ее одноклассник, первая, сумасшедшая и чистая школьная любовь, человек, которого она не видела больше десяти лет. Тот, с кем они, держась за руки, убегали с последних уроков на старый карьер, чтобы смотреть, как садится солнце. Тот, кто обещал ждать и не дождался.
Перед ней сидел уже не безусый мальчишка, а взрослый мужчина, в лице которого была грубоватая, но странно притягательная сила. Он был красив, как и раньше. Анна на секунду забыла, где находится, и снова стала просто Аней.
— Ань… Анна Сергеевна, — поправился он, и углы его губ дрогнули в подобии улыбки, которая не добралась до глаз. — Здравствуй.
— Что… что привело тебя? — спросила она, собравшись, профессиональным тоном, откашливаясь. — На что жалуешься?
Он облокотился о стол, и его крупные, в царапинах и ссадинах руки легли рядом с ее тонкими пальцами. Слишком близко.
— Жалуюсь, — медленно проговорил он, не отрывая от нее взгляда, — на сердце. Сбивается с ритма. Дерет изнутри, прямо здесь. — Он ткнул себя пальцем в грудь. — Особенно когда вижу тебя. Вот как сейчас.
В дверь кабинета, не стуча, просунулась голова Валентины Петровны. Ее острый, всевидящий взгляд скользнул от смущенной Анны к мощной спине Константина.
— Ох, извините, не вовремя, — сказала она с преувеличенной небрежностью, но в голосе звенело любопытство. — Я, пожалуй, пойду. У меня там в подсобке дела. Все равно это последний пациент. — И скрылась, нарочито громко притворив дверь.
Тишина в кабинете стала густой, плотной, как туман над рекой осенним утром.
— Аня, — начал Константин, и его голос потерял оттенок иронии, став глухим и серьезным. — Я пришел не из-за сердца. Ты меня три месяца, как избегаешь. С того самого дня, как я вернулся с рейса и увидел тебя у магазина. Ты просто отвернулась. Мне нужно поговорить. Завтра снова ухожу в рейс, на север, на три недели. Мне нужно, ты слышишь? Я все знаю, что ты скажешь. Я женат, у меня дети. Да я сам все это сто раз себе говорил.
Его слова падали, как тяжелые камни, в тишину кабинета. Анна отвернулась, глядя в пыльное окно, за которым темнели крыши одноэтажных домов Зареченска. Школа, их школа, была видна отсюда, красное кирпичное здание с выбитыми стеклами в одном из крыльев. Судьба. Глупая, ироничная судьба.
Их роман был светом для серой школьной жизни. Аня — отличница, тихая, с мечтами о большом городе и белом халате. Костя — сорвиголова, с золотыми руками, но с учебой не ладивший. Все думали, что они поженятся. Все, кроме Лены. Лены Соколовой из параллельного «Б» класса.
Лена была полной противоположностью Ане. Громкая, наглая, с перманентом цвета медного таза и в тугих джинсах, она с десятого класса положила глаз на Константина. Она охотилась на него. Караулила у раздевалки спортзала, «случайно» сталкивалась у выхода, громко хохотала его шуткам. Она часто повторяла своим подругам:
— Костя, никуда от меня не денется. Все равно моим будет.
Анна уехала. Сдала экзамены, поступила в медицинский в столице за полторы тысячи километров. Умчала ее туда «Ласточка», а Костя остался на перроне, маленький и почему-то вдруг беспомощный, машущий рукой. Он остался, потому что отец после очередного завала в шахте стал инвалидом, и кормить их двоих было некому. Мечты об институте рассыпались прахом. Он учился на водителя, мечтал о дальних рейсах, о деньгах, чтобы вытащить отца. Ждал Аниных писем, которые приходили все реже и пахли чужим городом.
А Лена никуда не делась. Она работала на винно-водочном складе, имела «левые» доходы и славу девушки с легким характером. Однажды, через год после отъезда Анны, друг Кости, Саня, праздновал получение прав. Собрались в единственном более-менее приличном кафе «Уголок». Лена примазалась к компании, уселась рядом с Костей и, пока тот отлучался потусить с ребятами на крыльце, лихо подмешивала ему в пиво дешевую, вонючую водку, и что-то еще. Костя, не привыкший к крепкому, опьянел быстро и незаметно для себя.
— Ты чего, братан, так наклюкался? — удивился Саня, глядя на друга, который клевал носом. — Щас такси вызову, доедешь?
— Я его отвезу! — тут же вспорхнула Лена. — Мне как раз по пути, я уже вызвала такси.
Ее быстрый, уверенный напор не оставил вопросов. Санек вздохнул, помог другу дойти до такси, и они умчались в ночь. Только повезла Лена Костю не домой, а к себе, в квартиру где жила вдвоем с матерью.
Мать ее работала в ночную смену санитаркой в больнице.
Что происходило той ночью, Константин помнил смутно, как сквозь густую, маслянистую пелену. Незнакомый запах, смех, навязчивые прикосновения. Утром он проснулся с раскалывающейся головой в незнакомой комнате, под розовым одеялом в цветочек, и почувствовал рядом чье-то дыхание. С трудом повернул голову и увидел Лену, с довольной улыбкой во всю ширину лица.
В этот момент дверь распахнулась, и на пороге возникла ее мать, Тамара Ивановна, в помятом халате.
— Ну надо же, — сказала она без эмоций, оценивающе оглядев сцену. — У нас гости. — И захлопнула дверь.
— Мама с ночной смены вернулась, — фривольно хихикнула Лена, обвивая руками шею Кости. — Проспали мы, конечно. Ну а кто после такой ночи не проспит? Костя… ты теперь мой. Ты же у меня первый, и мама видела. Ты же парень честный, не бросишь.
Он чувствовал себя обманутым и страшно слабым. От мысли о женитьбе его тошнило сильнее, чем от перепоя. Он все еще любил Аню, ждал ее, верил в чудо. Но давление было двойным: со стороны Лены, игравшей в обиженную невинность, и со стороны ее матери, которая начала рассказывать по всему району, какой Константин беспринципный соблазнитель. А через два месяца Лена, сияя, сообщила ему «новость» о своей беременности. Пришлось жениться. Он сломался. Написал Ане последнее, короткое и жестокое письмо: «Все изменилось, я женюсь. Не пиши больше».
Анна получила это письмо на третьем курсе. В тот же вечер она сказала «да» Максиму, своему однокурснику, который три года ходил за ней по пятам. Максим был другим — целеустремленным, прагматичным, сыном успешного столичного хирурга. Он дал ей уверенность, крышу над головой (квартиру купил папа), выход из тупика боли. Она думала: «Я не люблю его. Но, может, так и надо? Спокойно, без этой дурацкой тоски под ложечкой». Брак оказался холодным и пустым. Максим был «озабоченным карьеристом», как она мысленно его называла. Детей не хотел — «рано, надо встать на ноги», хотя «вставать» им не было нужды, деньги текли рекой от его отца. Он пропадал в больнице, а потом все чаще — «на конференциях». Она подозревала измены, но не имела сил даже на скандал.
Развал пришел банально и жестоко. В один из вечеров, когда Максим был на дежурстве, в дверь позвонили. На пороге стояла испуганная, но решительная девушка лет двадцати с небольшим, и ее округлившийся живот говорил сам за себя.
— Я к Максиму, — сказала она. — Вы его жена? Он обещал… Он сказал, что вы расстанетесь. У вас же нет детей…
Анна не плакала. Она чувствовала странное облегчение. «Ну конечно, — думала она, закрывая дверь. — Так и должно было случиться». На следующий день она подала на развод, и вернулась в Зареченск, к родителям. Устроилась в эту самую поликлинику. Зажила тихо, как в скорлупе.
А Константин жил в том же Зареченске, бабушкиной квартире Лены, с двумя сыновьями — Никитой семи лет и двухлетним Вовкой. Жизнь его стала тяжелой, унылой каторгой. Лена, получив свое, расслабилась окончательно и не работала. Деньги, которые он привозил из своих рейсов дальнобойщиком (он все-таки выучился и устроился в серьезную фирму), проматывались ею влёт. Она пила.
Не просто выпивала, а уходила в запои, особенно когда он был в рейсах. Дети оставались либо у ее матери, либо, что страшнее, одни. Мать покрывала дочь, боясь скандала и огласки, но все чаще звонила Косте и, плача, жаловалась:
— Костенька, она же детей забросила! Опять на два дня с этими своими алкашами сгинула! Вовка в мокрых штанах орал, я пришла, дверь заперта на ключ! Я заявление на нее напишу, в опеку!
Лена же, возвращаясь, была уверена в своей безнаказанности:
— Куда ты денешься, Костян? Два пацана на шее, ты их любишь. Я второго специально родила, чтобы ты не сбежал. Привязала, как говорится.
Он пытался говорить, ругаться, даже ударил кулаком по стене однажды, от бессилия. Они спали в разных комнатах уже года три. Он не мог вынести ее прикосновений с запахом перегара. Любовь к детям была единственным, что держало его в этом аду.
А недавно появилась мысль о том, что где-то здесь, в пяти минутах ходьбы, живет Аня. Вернулась, свободная.
И вот он сидел напротив нее, в этом убогом кабинете, и говорил, срываясь, путая слова.
— Я после рейса все решу, Ань. Разведусь. Это не жизнь, ты сама понимаешь. Я… я как в клетке. Дети… я их заберу, конечно. Но мне нужно знать одно.
Он помолчал, сжав кулаки так, что костяшки побелели.
— Я вижу, что к тебе Семенов, депутат местный, подкатывает. Мужик он темный, Ань. Он не для тебя. Держись от него подальше.
Анна откинулась на спинку стула, и в ее глазах вспыхнул холодный огонек.
— Ого, — протянула она. — Это ты-то мне советы даешь? Костя, у тебя жена и двое детей в соседнем доме. У меня своя жизнь, я свободна. И Семенов… он просто помогает родителям с ремонтом в доме. Он очень приятный мужчина.
— Приятный, — с горькой усмешкой передразнил он. — Ты не знаешь, что он из себя представляет. Только… обожди меня, ладно? Три недели и я все разрулю. Приду и поговорим по-настоящему.
Они вышли из поликлиники вместе, когда уже совсем стемнело. Простояли еще час у ее подъезда, в холодной, пронизывающей октябрьской темноте, кутаясь в куртки. Он не решался прикоснуться к ней, она не приглашала войти. Он ушел, пообещав позвонить.
Константин уехал на север, в рейс за оборудованием для шахт. Анна жила работой, пытаясь не думать ни о Косте, ни о настойчивых, но пока что джентльменских ухаживаниях Семенова, который действительно был человеком с дурной репутацией.
А через четыре дня после их разговора, посреди обычного приема, дверь в кабинет Анны распахнулась без стука. На пороге стояли две женщины в строгих костюмах и участковый, знакомый всем в городе, Петрович.
— Анна Сергеевна, извините за вторжение, — сказала одна из женщин, показывая удостоверение. — Служба опеки. Нужна ваша помощь как врача. Срочный вызов в дом №14 по Шахтерской, квартира 3. Соседи сообщают, что двое детей вторые сутки одни, плачут. Мать не отвечает. Нужно осмотреть детей на месте, зафиксировать состояние.
Сердце Анны упало. Шахтерская, 14, кв. 3. Это адрес Константина и Лены.
— А мои пациенты? — автоматически спросила она.
— Мы договорились с заведующей, вас подменят, — ответила вторая женщина. — Дело не терпит. Едем?
На месте царила атмосфера мелкой, бытовой трагедии. У подъезда толпилось несколько бабулек-соседок. Одна, та самая тетя Валя, с лицом, искаженным беспокойством и любопытством, сразу набросилась на них:
— Да вон, на третьем этаже! Опять эта Ленка сгинула! Позавчера вечером ушла, детишек заперла. Плакали, плакали, сейчас затихли, страшно стало! Я и матери ее звонила — та говорит, не знает, мол, где. Да она знает, покрывает!
— Дверь открывать будем? — спросил Петрович у сотрудниц опеки, уже доставая рацию.
— Вскрывать, — коротко кивнула старшая.
Пришел дворник с ломом и молотком. Дверь, старую и покосившуюся, вскрыли с душераздирающим скрежетом. Запах, ударивший в лицо, заставил Анну подавиться: прокисшая еда, грязное белье, перегар. В прихожей валялись пустые бутылки из-под дешевого портвейна, обрывки пакетов от чипсов, разбросанная детская одежда. В крошечной комнате на кровати спал Вовка. Лицо его было в слезах и размазанной каше. Рядом, на стуле, сидел Никита. Большие, испуганные серые глаза — точь-в-точь отцовские — смотрели на вошедших без слез, с каким-то уже взрослым, леденящим спокойствием отчаяния.
— Мама ушла, ее нет уже давно — тихо сказал он. — А мы голодные.
Анна, не помня себя, бросилась к Вовке, ощупала лоб, шею, послушала дыхание. Ребенок был с виду здоров. Она обернулась к сотрудницам, которые, сморщившись, осматривали квартиру, фотографируя на телефон антисанитарию и пустой, зияющий холодильник с одной баночкой старого майонеза.
— Детей изымаем немедленно, — констатировала одна из них. — Поедут в приют, пока…
— Нет! — голос Анны прозвучал так резко и властно, что все обернулись. Она встала, прижимая к себе сонного Вовку, который бессознательно уткнулся носом в ее халат. — Я их забираю их к себе. Пока их отец не вернется. Я врач, я знаю, что делаю. Константин… их отец, он в рейсе. Он скоро будет, а пока они поживут у меня.
Женщины из опеки переглянулись. Петрович вздохнул, но в его глазах мелькнуло облегчение. Тетя Валя ахнула:
— Аннушка, да ты что? Зачем тебе это нужно?
— Я врач, — повторила Анна твердо. — И я знаю их отца. Составьте акт, я все подпишу. Забираю под личную ответственность.
Она увела мальчиков с собой. Вела их за руки по темным улицам Зареченска к родительскому дому. Дом ее родителей, старенький, но ухоженный, светился в темноте теплым желтым светом.
Мать Анны, открыв дверь и увидев эту троицу, на мгновение остолбенела. Ее взгляд метнулся с лица дочери на испачканные, испуганные детские лица. Женщина понял все без слов. Она знала, чьи это дети. Знала про Ленку, и про Аннину давнюю, незаживающую рану.
— Входите, родные, входите, — только и сказала она, отступая в коридор. — Отец, поставь-ка самовар! И яичницу пожарь, побольше!
— Мама, папа… — начала Анна, пока Никита и Вовка, разутые и растерянные, стояли посреди чистого ковра.
— Ничего, дочка, ничего не говори, — перебил отец, выходя из кухни с полотенцем в руках. Его мудрые глаза были полны тихой грусти и одобрения. — Места всем хватит. Раз сердце велело — значит, так надо. Садитесь, ребятишки, будьте как дома.
До возвращения Кости оставалось три недели. В то время как он гнал свою груженую «Сканию» через полстраны, Аня снова научилась смеяться — над тем, как Вовка размазал кашу по всему лицу, как Никита, освоившись, рассказывал ей секретики. Она купала их в ванне, читала на ночь сказки, штопала их поношенные вещи и покупала новые. Ее родители, словно помолодев, возились с мальчишками, как с собственными внуками, которых у них не было. Дом наполнился криками, смехом, топотом ног и тем самым живым теплом, которого так не хватало Анне все эти годы.
Константин вернулся поздно ночью. Первым делом он рванул домой — в пустую, опечатанную опекой и прокуренную квартиру. На столе лежала официальная бумага об изъятии детей и короткая, от соседки, записка: «Костя, дети у Анны Сергеевны, у врача. Живут у ее родителей. Все в порядке».
Он прибежал к их дому, когда уже светало. Постучал, не в силах ждать. Дверь открыл Аннин отец, в накинутой куртке.
— Заходи, — просто сказал он. — Только тише, мальчишки спят.
Константин вошел в дом. И увидел картину, от которой у него перехватило дыхание и сдавило горло. В большой комнате, на диване, под одним одеялом, спали его сыновья. Чистые, умытые, в свежих пижамах. Вовка сопел носиком, прижавшись к Анне. Она спала с краю и ее рука, тонкая и белая, покоилась на спинке Вовки. Защищала даже во сне.
Костя не сдержался. По обветренной щеке скатилась тяжелая, мужская слеза. Аннин отец положил руку ему на плечо.
— Ты не расстраивайся, сынок, но Ленку твою… вчера забрали менты. Она вернулась и ее поймали с наркотой. Сядет надолго.
Дальше все было не просто, но как-то неимоверно правильно, как падает на свое место последний пазл головоломки. Константин развелся. Лену лишили родительских прав, дети остались с отцом.
А с Анной… с Аней они ничего не решали словами. Просто в один из вечеров он подошел к ней, стоявшей у плиты, взял за руку и прижал ладонь к своей груди, к тому самому месту, на которое жаловался в кабинете.
— Чувствуешь? — спросил он хрипло. — Спокойно. Впервые за много лет. Только когда ты рядом.
Она не ответила. Просто обняла его, прижалась лицом к груди, пахнущей дорогой и домом, и заплакала. От счастья и усталости. От того, что наконец-то все стало на свои места.
Теперь они живут в Зареченске. Константин устроился на местное предприятие, чтобы не уезжать надолго. Анна продолжает работать врачом. Их дом — тот самый родительский, который они постепенно перестраивают и расширяют — полон жизни. Никита и Вовка зовут Анну мамой. А год назад у них родилась дочка, Сонечка, с серо-стальными, как дымчатый кварц, глазами отца и спокойной, светлой улыбкой матери.
Судьба, оказалось, не всегда иронична. Иногда она просто делает большой, мучительно долгий круг, чтобы привести людей туда, где они должны были быть.