Ключ провернулся в замке, но дверь не открылась. Егор попробовал ещё раз — металл скрипнул, но засов не поддался. Он отступил, посмотрел на брелок «Лучший сын» — подарок матери. Дом тот же, серый двухэтажный, покрытый инеем. А замок другой.
За дверью женский голос крикнул:
— Мальчики, потише!
Щёлкнул замок. На пороге — незнакомка в халате с цветочным принтом, волосы волнами, маникюр свежий. Улыбка фальшивая, глаза ледяные.
— Вы к кому?
— Я Егор. Сын. Отец дома?
Женщина не отступила, прикрыла дверь плечом.
— А, Егор. Заходите, раз приехали. Я Кристина, жена вашего отца. Расписались две недели назад.
Жена. Две недели. Он звонил отцу в воскресенье — ни слова. Четыре года подряд они встречали Новый год вдвоём, с тех пор как мать ушла из жизни в том несчастном случае на дороге. Заваривали травяной сбор, листали альбомы до трёх ночи.
Внутри на вешалке — чужие яркие куртки. На полу вместо маминых тапочек — кроссовки. Сладкие приторные духи въелись в воздух. Наверху грохот, топот, удар мяча.
— Вадим и Семён, мои сыновья. Освоились уже. Мальчишки, знаете, энергичные.
Егор посмотрел на лестницу. Его комната с окном на яблоневый сад.
— Что там происходит?
Кристина поправила волосы, приготовилась к удару.
— Теперь детская. Мальчикам нужно место. Ваши вещи в коробках, в гараже. Павел Иванович сказал — заберёте.
Отец вернулся через полчаса. Егор сидел на кухне перед стаканом воды. Павел Иванович вошёл, стряхивая снег, увидел сына — лицо дёрнулось не от радости, а от неловкости.
— Приехал.
Не «сын», не «Егорка». Констатация факта.
— На Новый год. Как договаривались.
Отец прошёл к раковине, налил воды, пил долго, не оборачиваясь.
— Слушай, я хотел сказать, но не успел. У меня теперь другая жизнь. Кристина вернула мне вкус к жизни. Понимаешь?
— Нет.
— Тебе тридцать. Ты взрослый, живёшь в городе, работаешь. А я четыре года сидел в этом доме как в склепе. С Кристиной я снова чувствую себя живым.
Егор смотрел на чужого человека. Тот, кто рыдал у гроба, держал за плечи, говорил «мы теперь только друг у друга», исчез. Перед ним стоял незнакомец, который оправдывался без вины.
— Ты должен принять. Кристине нужны условия для сыновей. Вадим в спортивной секции, Семёну репетиторы нужны. Им комната нужна нормальная, а не закуток.
— Это моя комната. Дом моей матери.
— Дом мой. Я решаю, кто здесь живёт.
Егор встал. Руки дрожали, голос держался.
— Хорошо. Уеду. Но ты обещал быть поручителем по ипотеке. Документы до десятого января. Иначе потеряю задаток.
Отец отвернулся к окну, где падал редкий снег.
— Не смогу. Кристине деньги нужны на мальчиков. Репетиторы, сборы. Я не могу рисковать. Найди другого.
Егор кивнул. Внутри оборвалась нить — тихо, без треска.
— Понял.
Он пошёл к двери. Отец окликнул:
— Куда на праздник? Может, на диване останешься?
— К бабушке.
Павел Иванович кивнул с облегчением.
Ольга Ивановна открыла дверь, когда Егор поднимался по ступенькам. Сухонькая, жилистая, с глазами, от которых не скрыться. Посмотрела на внука — поняла всё.
— Заходи.
Егор сел за стол. Бабушка налила ему напиток, села напротив. Молчала, ждала. Он рассказал коротко: замок, Кристина, комната, отказ с поручительством.
Ольга Ивановна слушала неподвижно. Потом встала, подошла к телефону на стене. Старый дисковый аппарат. Набрала номер.
— Павел? Ольга Ивановна. Слушай внимательно, потому что повторять не стану. Ты предал сына покойной дочери. В Новый год выгнал, как последнего. Думаешь, так и останется?
Голос спокойный, ласковый даже. От этого слова били сильнее.
— Вычёркиваю тебя из завещания. Дом, деньги — всё Егору. Ты получишь ноль. И ещё: я всем расскажу. Родне, знакомым. И Анатолию. Пусть знают, с кем дело имеют.
Она повесила трубку, не слушая ответа.
Дядя Анатолий держал фирму по поставкам автозапчастей. Половина клиентов — частные мастерские, включая СТО Павла Ивановича. Когда Ольга Ивановна позвонила, он выслушал и сказал одно слово:
— Всё.
Через неделю Павел Иванович заказывал партию колодок.
— С вами больше не работаем.
— Толя, ты что? Мы столько лет…
— Столько лет ты был мужем моей сестры и отцом её сыну. А теперь? Никто.
Павлу Ивановичу пришлось искать других поставщиков — дороже, хуже. Прибыль таяла. Кристина требовала денег на курсы, одежду, ремонт. Её запросы росли, касса мастерской худела.
Через два месяца ушёл Василий Петрович, старый клиент. Троюродный брат Ольги Ивановны. Потом второй. Третий. Город небольшой — все всё знали. Бойкот работал безотказно.
Через полтора года Павел Иванович сидел на кухне перед договором купли-продажи дома. Цена смешная, но выбора не было. Долги, задолженности — всё навалилось разом.
Кристина сидела напротив, волосы не уложены, маникюр облез.
— Значит, продаём. А дальше?
— Снимем что-нибудь. Переждём.
Она усмехнулась криво.
— Переждём. Два года одно твердишь. Павел, я устала. Мальчикам нужна стабильность. А ты ничего дать не можешь.
— Кристина, подожди…
— Знаешь, я думала, ты обеспеченный. Дом, бизнес, всё при нём. А ты — пустышка. Даже сына предал ради меня. И что толку? Мне нужен мужчина, который содержит семью. А не тот, кто плачется про родню.
Она ушла наверх. Через три дня съехала с сыновьями. Забрала вещи, не оставив записки.
Егор встретил отца на дне рождения бабушки через два года. Ольга Ивановна позвала Павла Ивановича — не из жалости, из того жёсткого чувства справедливости, что заставляет смотреть человеку в глаза после того, как жизнь проучила.
Павел Иванович вошёл согнувшись. Куртка старая, ботинки стоптанные. Работал механиком на чужой станции, снимал однушку на окраине. Увидел Егора — замер.
— Сын.
Егор кивнул. Не обнялся, не протянул руку.
— Здравствуй.
Сидели за одним столом на разных концах. Павел Иванович почти не ел, всё время смотрел на сына украдкой. После ужина подошёл, когда Егор вышел на крыльцо.
— Можно на пару слов?
Егор обернулся. Лицо отца серое, измученное.
— Я всё понял. Поздно, но понял. Думал, имею право на новую жизнь. А просто предал единственное настоящее.
Егор молчал. Снег падал мягко, тихо.
— Прости меня. Не прошу простить сейчас. Просто знай — я понял.
Егор посмотрел на него долго. Этот человек учил его кататься на велосипеде, сидел у постели, когда болел. Но два года назад, в новогоднюю ночь, выбрал чужую женщину и её детей.
— Я не могу сказать, что всё забыл. Не могу обнять и сделать вид, что ничего не было. Ты выгнал меня из дома в Новый год ради новой семьи. Отказал, когда нужна помощь. А теперь у тебя ничего не осталось — и ты вспомнил про сына.
Павел Иванович сжал кулаки от бессилия.
— Знаю. Ты прав. Не прошу вернуть то, что было. Просто… не вычёркивай совсем. Пытаюсь измениться. Хожу к психологу, пытаюсь понять, как так ошибся.
— Хорошо. Время у тебя есть. Но близости нет. Могу здороваться на праздниках. Могу поддерживать связь. Но ты больше не тот, кому я доверяю.
Отец опустил голову, развернулся, пошёл внутрь. Спина сгорбленная, шаг тяжёлый.
Егор въехал в квартиру весной. Двухкомнатная, светлая, большие окна. Бабушка помогла с документами, стала поручителем. Пришла на новоселье с букетом, пакетами продуктов.
— Вот теперь у тебя дом. Настоящий. Который никто не отнимет.
Егор обнял её — маленькую, сухонькую, пахнущую лавандой и чем-то тёплым.
— Спасибо за всё.
— Не за что. Просто защитила внука. А твой отец пусть живёт с тем, что сделал. Карма не прощает предательства.
Они сидели на полу среди коробок, пили горячий напиток из термоса. Ольга Ивановна рассказывала про соседей, огород, как Анатолий звонил, спрашивал про Егора.
— А отец устроился механиком. Платят мало, но хоть что-то. Снимает на краю города. Кристина, кстати, уехала в другой регион с новым мужиком. Мальчишек бросила у матери.
Егор кивнул. Ничего не почувствовал — ни злорадства, ни жалости. Пустоту там, где была привязанность.
— Он получил то, что заслужил. Предал семью ради чужой бабы, а она его выкинула, как только деньги кончились. Справедливо.
Егор посмотрел в окно. Весна, зелень, солнце продолжали существовать несмотря ни на что.
Егор сидел на балконе своей квартиры вечером, смотрел на огни города. Телефон завибрировал — сообщение от бабушки: «Приезжай в воскресенье, испеку ватрушки. Без отговорок!»
Он улыбнулся. Вот она, настоящая семья. Не та, что предаёт ради новых иллюзий, а та, что стоит рядом, когда рушится всё.
Отец остался где-то на периферии — не вычеркнутый, но и не близкий. Уважительная дистанция. Егор не знал, простит ли когда-нибудь. Знал точно другое: никогда больше не пустит в жизнь тех, кто способен предать ради минутной слепоты.
А Павел Иванович продолжал работать, ходить к психологу, собирать осколки того, что сам разбил. Жить с грузом до конца. Это была его карма — не громкая, не эффектная. Тихая ежедневная расплата за то новогоднее предательство, когда он выгнал сына ради новой семьи.
Бабушка перевернула его жизнь одним звонком — и это оказалось справедливее любого суда.
Если понравилось, поставьте лайк, напишите коммент и подпишитесь!