Когда я влюбилась, мне было 22. Московская студентка, обычная, живая, с головой, полной планов. Я мечтала о работе, о развитии, о том, что жизнь сложится красиво — пусть и неожиданно.
И вот появляется он — тихий, добрый, надёжный парень из Ирана. Теплее, чем многие вокруг. И я поверила: если человек хороший, значит, всё получится.
Я ошиблась.
Не в человеке — в масштабе того мира, куда я летела с чемоданом и надеждой.
И эта история — о том, как я шаг за шагом теряла себя, пока однажды не поняла: если я останусь, меня сотрут полностью.
Привет, меня зовут Наташа, сейчас мне 23. И я сбежала.
Добро пожаловать в дом, где нет твоих дверей
Когда мы приехали в Хорремабад, я увидела огромный семейный дом — гордость свёкра.
Три этажа. Двор. Густой аромат специй из кухни. Мужчины обсуждают работу. Женщины — хозяйство.
Нам выделили отдельный этаж — «ваше пространство».
Но пространство оказалось условным.
Ключ от нашей квартиры был у свёкра.
И у свекрови.
И у пары родственников — «на всякий случай».
Я никогда не забуду первый раз, когда свёкор открыл дверь без стука и спокойно вошёл прямо в нашу спальню.
Он не хотел ничего плохого. Думал, что заботится, что проверяет, всё ли хорошо.
Но в тот момент у меня внутри что-то хрустнуло.
Это была не сцена — не конфликт — это был тихий, липкий страх:
у меня нет границ.
Ни одной.
Я существовала в доме, где даже собственная комната не принадлежала мне.
Утро, в котором ты не хозяйка — ты персонаж, которого оценивают
Моё утро было похоже на упражнение для нервов.
Дверь открывается.
Тень в проёме.
Голос:
— Ты ещё спишь?
Я чувствовала себя школьницей, которую застали за чем-то постыдным — только я ничего не делала.
Я просто лежала.
Семейные правила были как воздух: неизбежные, плотные, не обсуждаемые.
Проснулась?
Спускайся.
Гости пришли — улыбайся.
Есть дела — помогай.
Нельзя уйти, нельзя закрыться, нельзя быть просто собой.
Невестки. Их трое. Но только одна — иностранка, за которой следят особенно
Если вы думаете, что женская конкуренция — это миф, то вы никогда не жили в большой традиционной семье.
У мужа было трое братьев.
Двое женаты.
И вот я — третья невестка. Единственная не местная.
Старшая — хозяйка ролей. Она не командовала, она намекала.
Средняя — идеальная исполнительница.
Я — новая, «диковинная», та, за которой нужно приглядывать.
Когда я сидела, старшая вставала и делала всё сама — как бы показывая: «Вот как правильно».
Если я подавала чай чуть иначе — замечание.
Если улыбнулась не тогда — замечание.
Если сказала что-то откровеннее, чем принято — уже вечером это знали все.
Они не были плохими.
Просто каждая мелочь — жест, фраза, поворот головы — была частью правил, которых я не знала.
А незнание — всегда повод для разговора.
Я была среди людей, но как будто в одиночной камере, где тебя слышат — но не понимают.
Улица, на которой я боялась быть собой
Хорремабад красивый. Горный. Пахнет хлебом и специями.
Но для меня улица была испытанием.
Сначала я ходила блондинкой.
Потом перекрасилась — лишь бы не привлекать внимания.
Дети кричали мне вслед.
Женщины оглядывались.
Мужчины смотрели слишком пристально.
Однажды водитель попутки — обычной маршрутной машины — решил, что моя вежливая улыбка означает приглашение.
Он начал предлагать «пообщаться» ближе.
И я вылетела из машины на ходу, лишь бы уйти.
А в бассейне женщины посмотрели на меня так, будто я нарушила древний порядок, когда сказали:
— Это не купальник. Это бельё.
Мне казалось, что я — ошибка в чужой системе координат.
Одиночество, которое давит сильнее горной жары
Даже выучив язык, я не могла никому рассказать о своём внутреннем состоянии.
Если расскажешь одной — узнают пять.
Если скажешь честно — всё вернётся в виде искажённой истории.
У меня не было ни подруги, ни единомышленницы, ни человека, которому можно было бы доверить мысли.
Связь с родителями — только через редкий Skype.
Письма маме — длинные, отчаянные — были моей псевдотерапией.
И только много лет спустя, найдя те письма, я увидела — насколько больно мне было тогда, просто я не позволяла себе это признать вслух.
Работа? Да какая работа. Ты — дома, и точка
Я мечтала жить активно. Строить карьеру. Творить.
Но там моя роль была прописана заранее:
Готовить.
Встречать мужа.
Помогать семье.
Участвовать в бесконечных приёмах гостей.
Муж работал в семейном магазине сантехники. По сути — грузил товар.
Денег хватало ровно на то, чтобы жить в доме семьи.
Каждое утро я чувствовала, что становлюсь тяжелее.
Не телом — жизнью.
И потом одна фраза разрушила всё
После года в Иране я прилетела в Москву — просто проведать родителей.
Сосед в самолёте улыбнулся и спросил:
— Домой прилетели?
И меня будто ударило.
Да.
Я прилетела домой.
А в Иран я возвращалась бы уже не домой.
А как гостья.
И я поняла:
если я вернусь туда навсегда — потеряю себя до конца.
Возвращение
Когда я сказала мужу, что хочу уехать, он долго молчал.
А потом сказал то, что спасло меня:
— Я тоже устал. Поехали.
Мы собирали документы.
Говорили семье.
Объясняли.
Уезжали тяжело — но вместе.
Теперь мы приезжаем туда как гости.
Нас там любят, ждут, угощают.
И каждый раз свёкор говорит:
— Оставайтесь. Живите с нами.
А я улыбаюсь вежливо и думаю:
если бы я когда-то осталась, меня бы больше не было.
Иногда человек уходит не потому, что хочет другой страны, а потому, что хочет вернуть себе собственный голос; подписывайтесь, ставьте лайк и напишите — вы бы выдержали жизнь без личных дверей и своих границ?