Глава 4. Финал
— Уголовного состава в ваших действиях я не вижу, — сказал дознаватель наконец. — Нет прямых доказательств пособничества.
Он вертел в пальцах ручку, будто выбирал между бумагой и совестью. Потом вдруг положил ручку на стол, посмотрел на Колю и сказал устало, но по-человечески:
— Знаете, Осинцев… Я ведь когда-то был на фронте. И тоже людей вытаскивал. Не из пуль — из грязи, из страха.
Он вздохнул.
— Так вот. Если я сейчас подпишу бумагу, что вы укрывали преступника, я, может, и правильно сделаю. По закону. Но не засну потом, а спать я люблю.
Он встал, подошел к окну. Во дворе уже стояла толпа.
— Видите, — кивнул он. — Вон ваша защита. Вон доказательство, что вы врач, а не сообщник. Ваш поступок не объяснишь через протокол. Так что идите. Только впредь живите тихо, не нарывайтесь. Мир и так полон глупостей, не добавляйте еще.
На улице никто не кричал, и вроде даже не разговаривал. Все стояли и смотрели вверх, туда, где зашторено окно, за которым сидел их доктор.
— Как он нас спасал, так и мы его теперь! — вдруг проговорил совсем молодой парень.
Коля на днях сделал ему какую-то простую, но очень важную для мужчины операцию.
А в кабинете дознаватель обернулся и протянул руку — коротко, без официоза. Коля пожал.
— У меня нет оснований задерживать вас. Не доказано, что у вас скрывался именно Григорий Донской.
— Спасибо, — тихо сказал он.
— Не мне, — отмахнулся дознаватель. — Себе. Я просто не стану мешать судьбе идти, как ей положено. Езжайте домой. Люди ждут вас.
Когда Коля вышел во двор, толпа вздохнула одним сильным вздохом — сначала тихо, потом звук вырос в шепот облегчения и потом в громкую радость.
Люди обступили Николая и заговорили разом. Коля улыбался. Он слушал всех и не слышал никого.
Дед Семен пробрался к своему любимцу, обнял его так, что тот почувствовал, как хрустнули все косточки.
— Ну что, Колька, домой?
— Да, дед, поехали.
…Через неделю, когда деревня уже стихла, когда все стало на свои места, приехала Ульяна.
Красивая, в светлом пальто, в шляпке, с легким ароматом духов, которые в деревне пахли слишком ярко.
Коля увидел ее из окна и вдруг понял — не дрогнуло. Не дернулось сердце, как раньше. А ведь давно не виделись, да и он вообще не мечтал ее тут увидеть. А она вот она — идет.
Ни радости, ни боли внутри — только легкая грусть, как от песни, которую когда-то любил, но давно не слушал. А услышав вновь, понял — ничего особенного.
Он вышел ей навстречу. Она увидела, обрадовалась.
— Коля… привет. Я вот приехала. Соскучилась.
— Здравствуй, Пташка. Как ты? Проходи.
Она села, огляделась, чуть брезгливо.
— Коль, я за тобой, — сказала вдруг. — Я поговорила с нашим заведующим, тебя возьмут. Новая клиника. Коль… Тебе тут не место.
Снова брезгливый взгляд.
Он посмотрел в окно — за окном мальчишка катил колесо палкой, старик нес ведро с водой, где-то вдали тянулся дым от печей.
— Не могу, — сказал он просто. — Тут люди…
— Люди… — она тихо усмехнулась. — А я?
— Ты… — Коля помолчал. — Ты другая, Ульяна. Ты городская. До мозга костей!
Она встала, подошла ближе.
— Коль, я не могу без тебя. Хочешь, тогда я останусь? — прошептала она.
Он медленно покачал головой.
— Не надо, Ульяна. Езжай домой. У тебя своя жизнь, у меня — своя. Ты помнишь меня хорошим — таким и оставь. Здесь… здесь мое место. Тебе тут будет тяжело.
Она долго смотрела на него — будто впервые видела.
— Ты изменился, Коля.
— Нет, — улыбнулся он. — Я снова стал собой. Это я в городе временно был другим.
Она уехала тем же вечером. Автобус взял крутой поворот у леса и пропал.
А Коля стоял на дороге, пока шум мотора не стих окончательно. Потом вернулся к дому, где горел огонь в печи, и дед Семен чинил старую сеть.
— Уехала? — спросил дед, не поднимая глаз.
— Уехала.
— Ну и ладно, — сказал дед, тихо. — Видно, не твоя она.
— Видно, не моя, — повторил Коля.
— Вона Глашка Морозова по тебе сохнеть.
— И мне она нравится, — вспыхнул Николай.
— Вот и добре. Свадьба не за горами. Она девка хорошая. Наша.
Коля кивнул.
Они помолчали. Потом дед добавил:
— И ты теперь наш!
И в этих простых словах было больше тепла, чем в любых признаниях.
…Осень стояла поздняя. По утрам в траве лежал иней, а по вечерам в воздухе висел дым — не от пожаров, а от печей, от спокойной жизни, в которой все возвращается на круги своя.
Коля принимал больных, записывал в тетрадь заметки о давлении и пульсе. Жизнь текла ровно.
Иногда вспоминался дознаватель — его взгляд, в котором мелькнула не власть, а совесть. Иногда — Ульяна, ее удивленный взгляд. Но чаще — тишина. Та, в которой наконец-то можно было дышать.
И вот как-то пришло письмо — конверт без обратного адреса. Только корявым почерком написано: Доктору Осинцеву.
Он вскрыл. Простой клетчатый листок из школьной тетради. Несколько строк, написанных неровно, будто рукой, непривычной к письму:
«Здравствуйте, доктор.
Вы спасли меня тогда не только от смерти. В очередной раз, когда я хочу совершить что-то гадкое, не преступление, нет, вы не думайте, а просто — недостойное, то я вспоминаю о вас. А как бы поступил доктор?
Я вспоминаю, как вы не испугались и не выдали, а лечили по совести. И я теперь живу только по совести.
Так что вы спасли меня тогда не только от погибели тела, но и от погибели души».
Подписи не было.
Коля долго сидел с этим листком в руках и улыбался. Потом медленно сложил письмо, положил в книгу — между страницами старого учебника анатомии. И какое-то странное, ясное чувство вошло в сердце — будто где-то далеко, в тумане и дорогах, кто-то живет теперь спасенный им от элементарного аппендицита.
Он вышел на крыльцо.
Дед Семен сидел у печи, курил.
— Что, новости, Колян? — спросил, не поворачивая головы.
— Да, — ответил Коля тихо. — Хорошие.
Дед кивнул, не расспрашивая.
А в небо медленно поднимался дым — ровный, как дыхание мира, где все наконец заняло свое место.
Может показаться странным, но больше доктору Осинцеву за всю его врачебно-хирургическую жизнь оперировать аппендицит не доводилось.
А на Глашке Морозовой он женился перед Новым годом. Прожили они в деревне до глубокой старости, воспитав четверых детей, одиннадцать внуков. Жизнь дала им счастье видеть трех правнуков и одного пра-правнука.
А Пташка выходила замуж много раз — не сосчитать. Да все как-то не складывалось. Не единожды она вспоминала Кольку Осину… и кляла себя за то, какой же была дурой. Хорошего врачи из Ульяны тоже не вышло.
Татьяна Алимова