Часть 1. Наследство из пепла
В квартире пахло старой бумагой и сушёной лавандой — запах, который Инна помнила с детства. Теперь этот запах принадлежал ей, но радости в том не было ни на грош. В руках она сжимала связку ключей — холодный, ребристый металл, оттягивающий ладонь. Витя. Её Витя, с которым они, кажется, только вчера делили пластмассовый самосвал в песочнице и строили крепости из диванных подушек, больше никогда не войдёт в эту дверь. Он был её дядей лишь формально, по документам, будучи ровесником, с которым они росли бок о бок, как брат и с сестра.
Семён возился с замком входной двери, пытаясь смазать заедающий механизм. Он, мастер цеха по сборке мебели, не терпел, когда что-то работало неисправно.
— Инн, ты как? — глухо спросил он, не оборачиваясь.
— Нормально, — соврала она.
Внутри у неё была выжженная пустыня. Новость о гибели Вити на СВО пришла полгода назад, но туман в голове рассеялся только сейчас, когда нотариус будничным тоном зачитал завещание. Деньги — родителям, своим отцу и матери, чтобы не нуждались. А квартира — ей, Инне. «Пусть у тебя будет свой угол, Рыжик», — так он писал в письме, приложенном к документам. Никто в родне не знал, что Витя оставил такое распоряжение. Это было его тихое желание, его последняя воля.
— Надо бы обои содрать, — Семён выпрямился, вытирая руки ветошью. — Стены выровнять. Пол скрипит, зараза. Но ничего, руки есть, сделаем.
Они жили на съёмных квартирах четвёртый год. Переезжали с места на место, таская за собой коробки с нехитрым скарбом, терпели причуды владельцев, боялись лишний раз вбить гвоздь. И вот теперь — три комнаты. Сталинка с высокими потолками, требующая ремонта, но своя.
— Сём, — Инна подошла к мужу, уткнувшись лбом в его плечо. От него пахло древесной стружкой и машинным маслом. — Пообещай мне одну вещь.
— Какую?
— Никто, слышишь, никто не должен знать, откуда квартира. Скажем, наследство от дальней родственницы. Или что накопили, ипотеку взяли, а потом погасили... Нет, лучше наследство. Не хочу, чтобы имя Вити полоскали. Не хочу разговоров, дележа, обид его родителей. Это между мной и им.
Семён кивнул, обнимая её. Он был простым мужиком, без двойного дна. Если Инна просила — он делал.
— Добро. Могила.
Первые месяцы ушли на приведение жилья в чувство. Они работали по вечерам, сдирая слои газет со стен, обнажая штукатурку. Это был их тайный мир, их убежище. Инна училась дышать заново, закрашивая стены в светлые тона, изгоняя запах старости и горя.
Но шила в мешке не утаишь, особенно когда у тебя есть свекровь, обладающая нюхом ищейки и тактом асфальтоукладчика. Галина Петровна узнала о переезде случайно — увидела их с коробками у подъезда, когда проходила мимо, направляясь на рынок.
Часть 2. Троянский конь вежливости
Звонок в дверь прозвучал уверенно, требовательно. Так звонят люди, которые считают, что им должны открыть немедленно.
Инна, стоя на стремянке с кистью в руке, переглянулась с мужем.
— Мама, — одними губами произнёс Семён.
— Открывай, чего уж, — вздохнула Инна, спускаясь на пол.
Галина Петровна вошла, как адмирал на палубу корабля. Окинула взглядом просторный коридор, принюхалась к запаху свежей краски, провела пальцем по косяку.
— Ну, здравствуйте, партизаны, — провозгласила она. — Значит, вот где вы теперь гнездитесь?
— Здравствуй, мама, — Семён поцеловал мать в щёку. — Проходи, чайник как раз закипел.
Она прошла в кухню, не разуваясь, цокая каблуками по только что отциклёванному паркету. Инна стиснула зубы, но промолчала. Сейчас начнётся.
— Так, значит, — Галина Петровна уселась на единственный стул, оглядываясь. — Просторненько. Три комнаты? Для двоих? Не жирно ли?
— Нам в самый раз, — отрезала Инна, ставя на стол кружки.
— И откуда такое богатство? Неужто Семён заработал? Или ты клад нашла?
— Наследство, — коротко ответил Семён, следуя легенде. — От Инниной родни.
Глаза свекрови сверкнули хищным блеском. Она быстро подсчитала квадратные метры, район, высоту потолков и примерную стоимость.
— Ты квартиру купила? Отлично, Алёна как раз в городе в вуз поступила, поживёт у тебя, — обрадовала свекровь невестку, даже не сделав паузу. — А то общежитие — там же клопы, наркоманы, грязь. А тут у вас хоромы, танцевать можно. Детей у вас всё равно нет, куда вам столько места?
Инна замерла с чайником в руке. Кипяток едва не плеснул на стол.
— Нет, Галина Петровна, — твёрдо сказала она. — Мы только въехали. У нас ремонт. Пыль, грязь.
— Ой, да что там твоя пыль! Алёночка девочка неприхотливая, она и помочь может. С обоями подсобит, полы помоет. Она у меня золотая. Да, Сёма?
Семён замялся, отводя взгляд.
— Мам, ну тут правда пока не совсем...
— Что не совсем? — перебила мать, и в её голосе зазвенел металл. — Родная сестра будет по чужим углам мыкаться, когда у брата три комнаты пустуют? Семья — это когда помогают друг другу, Семён. Или ты забыл, кто тебя кормил, ночей не спал?
Началась осада. Галина Петровна звонила каждый день. Она уговаривала, стыдила, плакала в трубку, жалуясь на давление и переживания за дочь. Она давила на Семёна, напоминая ему о долге старшего брата. Семён мрачнел, огрызался, но под напором матери начал гнуться.
— Инн, ну может, правда? — начал он однажды вечером, глядя в пол. — Она ненадолго. Первый семестр, пока не освоится. Комнату дальнюю выделим. Она тихая.
— Семён, я хочу покоя. Это мой дом, — Инна чувствовала, как внутри поднимается волна глухого раздражения. Не ярости, нет, а тягучей, липкой злости.
— Ну я тебя прошу. Мать житья не даст. Ты же её знаешь. Она меня поедом ест. Давай пустим, с условиями. Строго.
Инна смотрела на мужа и видела его усталость. Видела, как он разрывается между ней и матерью. И, в конце концов, сдалась.
— Хорошо. Но запомни: никаких прописок. Никаких гулянок. Порядок и тишина. Если что-то пойдёт не так — она вылетит отсюда быстрее пробки.
— Спасибо, родная! — Семён просиял. — Я ей всё объясню. Она будет как мышка.
Часть 3. Метастазы наглости
«Мышка» въехала через неделю. Алёна, двадцатилетняя девица с пухлыми губами и вечно скучающим взглядом, притащила с собой три огромных чемодана и фикус.
— Приветики! — бросила она, вваливаясь в коридор и бросая грязные кроссовки прямо посередине прохода. — Ну и райончик у вас, пока доберёшься...
Первое время она действительно старалась держать марку. Здоровалась, убирала за собой чашку, сидела в отведённой комнате. Инна даже начала думать, что зря накручивала себя. Но режим «демо-версии» закончился быстро.
Всё началось с мелочей. Грязная тарелка, оставленная на столе. Волосы, забившие слив в ванной. Забытый свет в коридоре, который горел всю ночь.
— Алёна, убирай за собой сразу, пожалуйста, — спокойно просила Инна.
— Ой, да, сейчас, забыла, — отмахивалась золовка, не отрываясь от телефона. Тарелка оставалась стоять до вечера.
Потом начался шум. Алёна любила слушать музыку, пока собиралась на учёбу. Басы пробивались сквозь стены, заставляя вибрировать стёкла в серванте.
— Сделай тише! — требовала Инна.
— Да ладно тебе, день же, можно, — огрызалась Алёна, но звук убавляла. На пару делений.
Инна жаловалась мужу. Семён проводил воспитательные беседы.
— Аленька, имей совесть, Инна устаёт, — бубнил он.
— Ой, Сёма, она просто придирается! Я ничего такого не делаю! — Алёна хлопала ресницами, изображая невинную жертву. — Подумаешь, кружку не помыла. Царица какая.
Через два месяца Алёна освоилась окончательно. Она чувствовала себя хозяйкой. Брала шампунь Инны без спроса, съедала продукты, купленные на ужин, и, что хуже всего, начала смотреть на Инну с нескрываемым презрением.
— А эту кофту ты где брала? На распродаже для пенсионерок? — язвительно интересовалась она, жуя яблоко.
Инна молчала, сжимая зубы так, что желваки ходуном ходили. Она не хотела скандала. Она терпела ради Семёна. Но воздух в квартире становился свинцовым.
Часть 4. Бунт на корабле
Гром грянул в пятницу вечером. Инна вернулась с работы, мечтая о тишине и горячем душе. Но вместо тишины её встретил грохот музыки и запах дешёвых сигарет. В прихожей громоздилась гора чужой обуви.
В комнате Алёны шло веселье. Три девицы и какой-то прыщавый парень сидели на кровати, на полу, пили пиво и ржали так, что закладывало уши.
— ЭТО ЧТО ТАКОЕ? — голос Инны перекрыл музыку.
Компания затихла. Алёна, развалившаяся в кресле с банкой в руке, лениво повернула голову.
— О, явилась. Девочки, знакомьтесь, это моя невестка. Вечно всем недовольная.
— Я спрашиваю, что здесь происходит? — Инна шагнула в комнату, чувствуя, как кровь приливает к лицу. — Я разрешала приводить гостей?
— А я что, в тюрьме? — взвизгнула Алёна. — Это моя комната! Имею право!
— Вон отсюда. Все. НЕМЕДЛЕННО! — Инна указала на дверь.
— Э, тётя, полегче, — подал голос парень. — Мы тут культурно отдыхаем.
— Я тебе не тётя. ПОШЁЛ ВОН!
Когда гости, бормоча проклятия, выкатились из квартиры, Алёна устроила истерику. Она звонила матери, кричала, что её унизили перед друзьями.
Через час на пороге стояла Галина Петровна. Она не просила объяснений. Она сразу перешла в нападение.
— Ты что себе позволяешь, милочка? — она нависла над Инной, как скала. — Девочка учится, у неё стресс, ей нужно общение! А ты устроила деревенский базар! Выгоняешь друзей, позоришь семью!
— Галина Петровна, мы договаривались... — начала Инна, но свекровь её перебила.
— Договаривались они! Мы тебя в семью приняли, как родную, а ты нос воротишь? Квартиру получила и возомнила себя барыней? Да если бы не мой Семён, ты бы так и скиталась по клоповникам! Ты должна ноги мыть моей дочери и воду пить за то, что она скрашивает твою серую жизнь!
— Мама, перестань, — вяло попытался вмешаться Семён, который стоял в дверях, не зная, куда деть руки.
— А ты молчи, подкаблучник! — рявкнула на него мать. — Жена твоя — эгоистка. Ни детей родить не может, ни с роднёй ужиться. Тьфу!
Инна смотрела на них и понимала: это конец. Семён молчал. Он просто стоял и слушал, как его мать поливает жену грязью. Внутри у Инны что-то оборвалось. Тонкая нить, державшая её терпение, лопнула с сухим треском.
Часть 5. Очищение огнём
Утро началось не с кофе. Инна вышла из спальни, набросив халат, и направилась в ванную. Голова раскалывалась после бессонной ночи. В коридоре было тихо, но эта тишина казалась обманчивой.
Дверь в комнату Алёны была приоткрыта. Инна машинально скользнула взглядом по щели и остановилась.
Из комнаты вышел мужчина. Не тот прыщавый юнец, что был вчера. Это был взрослый мужик, волосатый, пузатый, в одних заношенных семейных трусах. Он почесал волосатую грудь, смачно зевнул и, увидев Инну, ухмыльнулся.
— Чё вылупилась? Туалет где?
Мир вокруг Инны качнулся. Этот запах перегара, это сальное лицо, эти трусы в её доме...
— ААААААА! — Инна не закричала. Она завизжала. Это был визг раненого зверя, визг абсолютного ужаса и предельного отвращения. Она прижала руки к лицу, сползая спиной по стене.
Из спальни вылетел Семён, заспанный, в одних шортах.
— Инна! Что?!
Он увидел жену, бледную, как мел, трясущуюся, указывающую пальцем в коридор. Повернул голову.
Мужик в трусах, ничуть не смутившись, стоял, уперев руки в бока.
— Слышь, братан, баба твоя больная, что ли? Орёт, как резаная.
Из комнаты высунулась заспанная Алёна, кутаясь в одеяло.
— Ой, ну чего вы опять начали? Это Вадик. Он у меня остался. Имею право приводить мужчин в свою комнату! Личная жизнь, слышали такое?
Семён смотрел то на жену, которую била крупная дрожь, то на наглую морду «Вадика», то на сестру, в глазах которой не было ни капли стыда, только вызов.
И тут Семёна накрыло. Это было не раздражение. Это была ледяная, белая ярость, от которой проясняется зрение. Он вдруг увидел всё: грязь на полу, чужого мужика, унижение жены, наглость сестры. Он понял, что предал Инну, позволив этому цирку войти в их дом.
Он не сказал ни слова. Шагнул к Вадику.
— Слышь, ты чё... — начал было мужик.
Семён молча врезал ему в солнечное сплетение. Короткий, тяжёлый удар. Вадик охнул, согнувшись пополам, хватая ртом воздух. Семён схватил его за шею, как нашкодившего кота, и поволок к входной двери.
— Ты что делаешь?! Отпусти его! — взвизгнула Алёна, бросаясь на брата. — Ты ненормальный! Мама!
Семён отшвырнул её пустым движением плеча. Она отлетела к стене.
— Убирайся, — прорычал он, открывая дверь.
Вадик попытался упереться ногами в косяк, что-то вякнул про «разобраться». Семён с разворота ударил его в челюсть. Хрустнуло. Тело обмякло. Семён пнул его под зад, и мужик кубарем выкатился на лестничную клетку, путаясь в своих ногах.
— Вещи, — скомандовал Семён, оборачиваясь к сестре. Его лицо было страшным — спокойным и мёртвым.
— Ты не посмеешь... — прошептала Алёна, пятясь. — Я маме позвоню!
— ВЕЩИ! — рявкнул он так, что с полки упала ваза и разбилась вдребезги.
Он влетел в её комнату. Хватал всё, что попадалось под руку: одежду, ноутбук, косметику, тот самый фикус. Он не складывал это. Он просто сгребал всё в охапку и вышвыривал в коридор, а потом пинками гнал этот ворох к двери.
— Сёма, пожалуйста, не надо! — Алёна рыдала, пытаясь поймать летящие джинсы. — Куда я пойду?!
— К чёрту! Иди к чёрту! — орал Семён, швыряя чемодан на площадку. Он схватил сестру за локоть и жёстко вытолкнул её следом за вещами.
— Чтоб духу твоего здесь не было!
Алёна пыталась просунуть ногу в дверь, визжа про права и милицию. Семён с силой захлопнул дверь перед её носом. Щёлкнул замок.
Наступила тишина. Мёртвая, звенящая тишина, нарушаемая только всхлипами Инны, которая всё так же сидела на полу.
Семён стоял, тяжело дыша, его грудь ходуном ходила. Руки тряслись. Он посмотрел на свои сбитые костяшки. Потом подошёл к телефону, который лежал на тумбочке, и набрал номер.
— Алло, сынок? Что там у вас стряслось, Алёнка звонила, кричит... — голос Галины Петровны звучал тревожно и визгливо.
— Слушай меня внимательно, мама, — Семён говорил тихо, но от этого голоса даже воздух в комнате, казалось, стал холоднее. — Алёну я выгнал. Вместе с её хахалем. Если ты или она ещё раз появитесь на пороге моего дома, если вы хоть раз позвоните Инне... Забудьте этот номер. У меня больше нет сестры. И если ты не угомонишься — то и матери тоже нет.
— Семён! Да как ты... Ты с ума сошёл! Это всё она, змея, тебя настроила! Прокляну!
— Иди ты к лешему, мама, — сказал он и нажал отбой. Потом занёс номер в чёрный список.
Он повернулся к Инне. Подошёл, опустился перед ней на колени. В его глазах стояли слёзы, но это были слёзы очищения.
— Прости меня, — прошептал он, прижимая её к себе. — Прости, что я был слепым идиотом. Больше никто нас не тронет. Никто.
Инна обхватила его шею руками, зарываясь лицом в его плечо. Дрожь отпускала. Впервые за эти месяцы она чувствовала, что этот дом — действительно их крепость. И что дядя Витя, глядя на них откуда-то сверху, наверное, одобрительно кивнул бы. Сор из избы вымели. Теперь можно было жить.
Автор: Елена Стриж ©