Голос Андрея, хриплый от бешенства и ночных сигарет, резанул по барабанным перепонкам, даже несмотря на то, что телефон лежал на тумбочке в метре от меня. Я специально включила громкую связь. Хотела услышать каждый оттенок этого знакомого до тошноты спектакля.
— Ты где, овца?! Почему ключ не подходит и зачем выкинула мои вещи в подъезд?! — его крик был настолько громким, что, казалось, шевельнул занавески в полутемной комнате.
Я сидела в глубоком кресле у окна, попивая остывший чай с бергамотом. За окном плыл предрассветный час, тот самый, когда ночь уже не властна, но день еще не осмелился вступить в права. Серое безвременье. Самое подходящее.
Вещи. Он беспокоился о вещах. О тех дубленках, дорогих часах, о коробках с непонятными гаджетами, которые копились в нашей гардеробной, как трофеи. Не о фотографиях, не о той смешной глиняной кружке, которую слепила для него на юбилей моя племянница. О вещах. Я молчала, глядя, как за окном просыпается большой спальный район. Зажигались окна на противолежащей высотке — ранние пташки, совы, засидевшиеся за компьютерами, мамы с младенцами. Обычная жизнь.
— Слышишь меня, стерва?! Сейчас откроешь, я тебе все зубы повыбиваю! — Его голос сорвался на визгливую ноту. Я представила его: стоит в полуразрушенном коробке из-под пиццы и старого хлама, который я аккуратно сложила у двери нашей — теперь уже только моей — квартиры. Наверное, в том дорогом кашемировом пальто, которое я ему выбирала. Лицо, красивое и холеное, теперь должно быть перекошено звериной гримасой. Все эти годы он был богом в своем маленьком мирке: дома — я, терпеливая, убирающая, готовящая, зарабатывающая. На стороне — молоденькая любовница, Алиска, которую он, конечно же, не любил, но которая льстила его увядающему эго. И вот его мирок, его сцена, рухнула. Декорации вынесли на помойку, а единственная зрительница ушла, не досмотрев спектакль до конца.
Он продолжал орать, сыпал угрозами, переходил на мат, потом снова возвращался к жалобам на вещи. Я подняла чашку, сделала медленный глоток. Теплота чая разлилась внутри, успокаивая последние, самые глубокие трепыхания страха. Страх ушел неделю назад, в тот момент, когда я, прячась в ванной, услышала, как он, разговаривая по телефону с той самой Алиской, ласково называл ее «овечкой». А меня — «овцой». В его устах это было не ласково. Это было про тупое, покорное стадо. Про меня.
И я поняла: все. Лопнуло. Терпение, длиной в восемь лет, оказалось не бесконечным. Оно просто ждало своего часа.
— Андрей, — сказала я наконец. Голос мой прозвучал непривычно ровно, спокойно, почти ласково. В трубке на секунду воцарилась тишина. Он не ожидал ответа. Он ожидал рыданий, оправданий, привычного лепета запуганной женщины. Молчание сбило его с ритма.
— Что?! — рявкнул он, уже без прежней уверенности.
— Ключ не подходит, потому что я поменяла замки. Вчера, днем. Очень хороший, дорогой замок, с броненакладкой. Рекомендовал частный охранник, — продолжала я тем же ровным, информативным тоном, будто рассказывала рецепт борща. — Твои вещи я не выкинула. Я аккуратно сложила их в коробки. То, что дорого тебе и нужно для работы — костюмы, документы, ноутбук. Это стоит в подъезде. Остальное… Остальное я, действительно, выкинула на помойку. Старое белье, носки, эти твои дурацкие статуэтки «на удачу» от партнеров. Хлам. Квартира освобождается от хлама.
— Ты… ты что себе позволяешь?! — он начал заводиться снова, но в его крике уже читалась растерянность. — Я сейчас вышибу эту дверь! Вызову полицию! Это моя квартира!
— Нет, Андрей, — перебила я его. В моем голосе впервые зазвучала сталь. Острая, отточенная за неделю тихих, ясных решений. — Это не твоя квартира. Это квартира моей бабушки, Евгении Петровны. Ты помнишь ее? Той самой, на похоронах которой ты опоздал на два часа, потому что «задержался на важной встрече». Домовая книга, право собственности — все на мне. Ты здесь лишь прописан. А с сегодняшнего дня — уже не прописан. Я сегодня же подам документы на выписку «в никуда». У тебя же есть где жить, правда?
Я сделала паузу, давая ему прочувствовать. Где-то в глубине души, там, где еще жила та, прежняя я, дрогнуло что-то похожее на жалость. Но это было далеко и негромко, как шум города за тройными стеклами.
— Любовный гнездышко у Алисы, на Китай-городе. Ту самую однушку, которую ты снимаешь уже второй год. За сто тысяч в месяц. Деньги, кстати, которые ты выводил с нашего общего счета, рассказывая сказки про «инвестиции в стартап». Я знаю адрес. Точный адрес. И у меня есть фотографии. И распечатки переписок. И даже милые аудиозаписи, где вы обсуждаете, какая я «занудная овца». Спасибо, кстати, за идею с облачным хранилищем. Пароль от твоего ноутбука, который ты ни разу не менял за восемь лет, — это дата рождения Алиски. Мило.
Тишина в трубке стала густой, тяжелой, как болотная жижа. Я слышала только его прерывистое, хриплое дыхание.
— Зачем… — он попытался что-то сказать, но голос сломался.
— Не перебивай, — сказала я мягко. — Я еще не все сказала. Работа, Андрей. Твоя должность вице-президента в «Северсталь-Инвесте». Очень солидно. Твой начальник, Аркадий Викторович, — человек старых правил. Семьянин. Две взрослые дочери. Ненавидит скандалы и обожает гонять в бильярд по четвергам. Я отправила ему письмо. Очень вежливое, корректное. От несчастной, преданной жены. С вложением. Не всеми фотографиями, конечно, только самыми… показательными. И вырезкой из переписки, где ты рассказываешь Алиске, как «развел этого старикашку Аркашку на премию». Он прочитает его сегодня утром, часов в девять. Думаю, тебе стоит подготовиться.
Я замолчала, дав ему время. Секунды тянулись, как смола. Где-то в подъезде, наверное, он стоял на коленях среди своих коробок с «трофеями». Картинка была настолько яркой, что я чуть не улыбнулась.
— И последнее. Самое важное. Помнишь, три года назад ты уговорил меня стать соучредителем твоего ООО «Альфа-Консалт»? Говорил, для доверия партнеров, чтобы все было «как у людей», семья-компания. Я тогда спрашивала, зачем, у меня же своя работа. А ты говорил: «Просто подпиши, овца, не умничай». Я подписала. И вот теперь, будучи соучредителем, имея доступ ко всем документам, я обнаружила столько интересного… Фиктивные контракты, вывод активов, неуплата налогов в особо крупном размере. Знаешь, мой новый юрист — очень хороший специалист, он сразу сказал: «Марина Викторовна, здесь пахнет не просто увольнением. Здесь пахнет реальным сроком». Но он жестокий человек, этот мой юрист. Предложил пойти в прокуратуру сразу. А я… я пожалела тебя. Пока.
Я сделала последний, самый долгий глоток чая. Он был уже совсем холодным, горьким. Но эта горечь была чистой, отрезвляющей.
— Поэтому вот что будет дальше, Андрей. Ты уходишь к своей Алиске. Ты выселяешься с моей жилплощади навсегда. Ты не пытаешься звонить мне, моим родителям, нашим общим знакомым с историями о том, какая я стерва. Потому что если я услышу хотя бы намек на это — все материалы полетят и Аркадию Викторовичу, и в налоговую, и в прокуратуру. А еще — в паблик, который ведет Алиска. У нее, я посмотрела, двадцать тысяч подписчиков. Думаю, им будет интересно узнать, как их кумир «кошечка Алиса» несколько лет спала с женатым мужчиной, зная, что у него есть семья. Ее карьера бьюти-блогера, думаю, переживет это с трудом.
Я ждала. В трубке было тихо. А потом я услышала звук. Глухой, мягкий стук. Будто кто-то тяжело опустился на пол. А потом еще один звук — приглушенное, животное хрипение. Не крик, не рыдание. Так может звучать только воздух, вырывающийся из легких, когда мир, который ты считал своим прочным владением, в одно мгновение рушится в мелкий, острый бисер, ранящий ладони.
— Ты… ты не имеешь права… — прошептал он. В этом шепоте не было уже ни злобы, ни угроз. Только леденящий, абсолютный ужас.
— Имею, — просто ответила я. — Восемь лет я не имела права на уважение, на правду, на спокойный сон. Теперь буду иметь. Это справедливо.
Я взглянула на часы. Пять утра. Рассвет уже разливал по небу первые, бледные розовые краски. Новый день. Мой день.
— Мои условия я изложила четко. Юрист свяжется с твоим юристом для оформления всех необходимых документов о разделе активов и закрытии ООО. На моих условиях. Не пытайся хитрить. Ты теперь знаешь, овца — не так проста, как кажется. Всего доброго, Андрей.
Я положила трубку. Тишина в комнате была теперь совсем иной — чистой, просторной, наполненной светом грядущего утра. Я подошла к окну, распахнула его. В лицо ударил холодный, свежий воздух, пахнущий снегом, бензином и свободой.
Внизу, у подъезда, я разглядела темную фигуру. Он сидел на коробках, сгорбившись, уткнув голову в колени. Маленький, беспомощный. Бывший бог рухнувшего мирка.
Я закрыла окно, отгородившись от прошлого. Заварила новый чай. Сегодня предстояло много дел: встреча с юристом, звонок в агентство недвижимости (квартиру надо срочно продавать, здесь слишком много теней), поход в салон — сменить цвет волос, который он так «обожал».
«Овца»… Да, возможно, я и была ею. Покорной, тихой, следующей за пастухом, ку бы он ни вел. Но даже овца, загнанная в угол, видящая гибель своего стада, может оказаться не овцой. А горным козлом, который бьет рогами так, что летят камни. Или волчицей, защищающей свою территорию.
Я была просто человеком. Женщиной, которая слишком долго молчала. И которая, наконец, обрела свой голос. Тихий, спокойный и беспощадный, как рассвет после самой долгой ночи.