— Смотри, Танюха, это не просто техника, это птица! Настоящий сокол, только с процессором внутри! — Валерий чуть не приплясывал вокруг кухонного стола, на котором возвышалась огромная белая коробка. Его глаза горели тем лихорадочным, безумным блеском, какой бывает у детей в новогоднее утро или у игроманов, сорвавших джекпот. — Ты посмотри на полиграфию! Тут даже коробка — произведение искусства. Сразу чувствуется уровень, а? Не китайский ширпотреб с рынка.
Татьяна стояла в дверном проеме, скрестив руки на груди. Её домашний халат, стиранный уже сотню раз, казался серым и безжизненным на фоне ослепительно белого картона, который муж гладил ладонью с нежностью, какой она сама не видела от него уже лет десять. В комнате пахло жареным луком и затхлостью — запах старых обоев, которые давно просили замены, но Валера называл это «винтажным уютом».
— Валера, — тихо произнесла она. Голос был сухим, как осенний лист. — Откуда у нас деньги на «уровень»? До зарплаты две недели. В кошельке три тысячи на продукты.
Валерий отмахнулся, не глядя на жену. Он аккуратно, кончиком ножа для хлеба, подрезал прозрачный скотч на упаковке. Звук разрезаемого пластика показался Татьяне оглушительным, словно треск разрываемой ткани.
— Ой, ну не начинай свою бухгалтерию. Деньги — это бумага. Сегодня есть, завтра нет. А эмоции, Тань, эмоции вечны! — Он откинул крышку коробки. Внутри, в черном бархатистом ложементе, лежал темно-серый, хищный на вид аппарат с растопыренными в стороны лучами пропеллеров. — Глянь! 4К разрешение, трехосевая стабилизация, дальность полета пять километров! Ты понимаешь, что это значит? Мы теперь мир увидим с высоты птичьего полета. Я блог заведу. Может, даже монетизируем потом.
Татьяна сделала шаг к столу. Её взгляд скользнул мимо сияющего дрона к приоткрытой дверце шкафа в коридоре. Там, на верхней полке, под стопкой постельного белья, лежал плотный конверт из крафтовой бумаги. Вернее, должен был лежать. Она проверила его пять минут назад, когда муж с гордым видом ввалился в квартиру с коробкой. Конверт был на месте, но он был пуст. Тонкий, невесомый, как насмешка.
— Валера, в шкафу лежали сто десять тысяч, — сказала она, и в её тоне не было вопроса. Это была констатация факта, холодная и тяжелая, как могильная плита. — Мы копили их восемь месяцев. По пять, по десять тысяч откладывали с каждой подработки.
— Ну взял, — легко согласился Валерий, осторожно вынимая дрон из коробки, словно это было яйцо Фаберже. — Не украл же, а взял из общего бюджета на нужды семьи. Разве развитие творческого потенциала главы семьи — это не нужда? Тань, ну ты посмотри на этот зум! Я читал форумы, это лучшая модель в сегменте. Я урвал его по акции, считай, даром достался!
Он поднял квадрокоптер над головой и изобразил звук мотора: «Вжжжух!». Его лицо, уже начавшее оплывать возрастным жирком, светилось инфантильным счастьем сорокалетнего мальчика. Он искренне не замечал, как лицо жены каменеет, превращаясь в маску античной фурии.
— На нужды семьи? — переспросила Татьяна. Она подошла вплотную к столу. — Валера, ты серьезно? Мы договорились вызвать мастера на следующей неделе. Ты забыл? Плиточник должен был прийти в понедельник. Трубы менять, Валера. Сбивать этот грибок со стен.
— Да сдался тебе этот мастер! — поморщился муж, наконец оторвав взгляд от игрушки. — Ну потерпит твоя ванная еще месяц-другой. Что с ней сделается? Плитка не развалится, трубы постоят. А лето уходит! Зелень, закаты, река! Когда снимать, если не сейчас? Зимой, что ли, сугробы твои серые фиксировать? Ты пойми, это инвестиция в качество жизни. Мы поедем на дачу к Петровичу, запустим его над озером... Красотища!
Татьяна смотрела на него и чувствовала, как внутри, где-то в районе солнечного сплетения, развязывается тугой узел, сдерживавший гнев последние годы. Она видела перед собой не мужчину, с которым собиралась встретить старость, а паразита. Довольного, сытого паразита, который решил, что его минутная блажь важнее базовой гигиены и безопасности.
— Ты потратил все деньги, отложенные на ремонт ванной, на этот дурацкий квадрокоптер, чтобы снимать красивые закаты? Валера, у нас плесень на плитке и течет кран! Ты решил, что мы будем мыться в тазике, зато с видеосъемкой?
Валерий закатил глаза и цокнул языком, всем видом показывая, как ему тяжело общаться с настолько приземленным существом.
— Ну вот опять. Я ей про высокие технологии, про искусство, а она мне про плесень. Ты зациклена на бытовухе, Тань. Это, между прочим, признак деградации личности. Ты ничего не понимаешь в современной видеографии. Этот дрон — это свобода. А твой кафель — это клетка. Я, может, душу отвожу с этой штукой. Мне на работе, между прочим, нервы мотают будь здоров. Имею я право на хобби?
— Хобби за сто тысяч, когда у нас унитаз шатается? — Татьяна говорила тихо, но в этом шепоте было больше угрозы, чем в крике.
— Не утрируй. Унитаз стоит нормально. Подкрутить просто надо. Я подкручу, делов-то на пять минут, — Валера начал распаковывать пульт управления, срывая защитные пленки. — Ты лучше посмотри, какой здесь экран. Яркий, сочный! Мы с тобой такое кино снимем, Спилберг обзавидуется. Я уже придумал первый кадр: пролет над нашей пятиэтажкой, уход в облака... Символично, да? Прорыв из серости к свету!
Он нажал кнопку питания на дроне. Устройство коротко пискнуло и мигнуло зелеными и красными огоньками. Валера расплылся в улыбке, полностью игнорируя тот факт, что его жена стоит рядом с таким выражением лица, с каким обычно смотрят на раздавленного таракана.
— Ты действительно считаешь, что это нормально? — спросила она, не сводя глаз с мигающих лампочек. — Взять общие деньги, не спросив меня, и спустить их на игрушку?
— Да не игрушка это! — вспылил Валера, впервые повысив голос. — Сколько можно объяснять? Это профессиональный инструмент! И вообще, я мужик, я заработал, я решил. Что мне, на каждый чих у тебя разрешение спрашивать? Я эти деньги в дом принес, я ими и распорядился. А ты вечно недовольна. Купил бы шубу — орала бы, что дорого. Купил дрон — орешь, что ремонт нужен. Тебе не угодишь. Скучная ты, Танька. Душная.
Он отвернулся от неё и принялся синхронизировать пульт с коптером, бормоча под нос что-то про калибровку компаса. Для него разговор был окончен. Он победил в споре просто потому, что покупка уже совершена, деньги потрачены, а значит, жене придется смириться и, возможно, даже восхититься, когда она увидит первую картинку на экране.
Татьяна молча развернулась и вышла из кухни. Валера даже не посмотрел ей вслед, уверенный, что она пошла дуться в комнату или переваривать его «мужское решение». Но Татьяна направлялась не в спальню. Она шла в ванную, чтобы в последний раз убедиться, что её глаза не врут, и что масштаб катастрофы действительно несовместим с «красивыми закатами».
Татьяна не вернулась через минуту, и не через две. Валера, полностью поглощенный настройкой соединения между пультом и дроном, даже начал тихонько насвистывать какой-то бравурный мотивчик. На экране контроллера наконец-то появилась картинка: мутноватое изображение его собственной довольной физиономии и кухонного шкафа на заднем плане.
— Есть контакт! — победно шепнул он. — Ну что, детка, полетаем?
Но полетать «детке» было не суждено, по крайней мере, не сейчас. В дверном проеме снова возникла Татьяна. На этот раз её поза была другой. Она не стояла, прислонившись к косяку, она ждала. Ждала, как конвоир ждет заключенного на прогулку.
— Пойдем, — коротко бросила она.
— Куда? Тань, ну дай разобраться с настройками, тут же куча параметров, — поморщился Валера, не отрываясь от экрана.
— Вставай. Сейчас же, — в её голосе зазвенела такая металлическая нота, что Валера невольно вздрогнул. Он поднял голову и увидел её глаза. В них не было слез, не было обиды. Там была ледяная, абсолютная пустота.
С неохотой, ворча под нос про то, что ему вечно не дают спокойно пожить, он положил пульт на стол и поплелся за женой. Она привела его к двери ванной комнаты, распахнула её настежь и включила свет. Лампа под потолком жалобно мигнула, прежде чем залить крошечное помещение желтоватым, болезненным светом.
— Смотри, — сказала Татьяна, указывая рукой внутрь, словно экскурсовод в музее ужасов. — Заходи. Не стесняйся. Это же твой дом. Твоя крепость.
Валера с опаской шагнул на порог. В нос ударил тяжелый, сырой запах плесени, смешанный с ароматом дешевого хлорного отбеливателя, которым Татьяна безуспешно пыталась вытравить грибок.
— Ну, ванная как ванная, — пожал плечами Валера, стараясь не смотреть на черные разводы в углах. — Старенькая, да. Но функциональная же. Вода течет? Течет. Смыв работает? Работает. Чего тебе еще надо для счастья?
Татьяна молча прошла внутрь и ткнула пальцем в угол над ванной. Там, на стыке плиток, разрослась колония черной плесени, похожая на карту какого-то зловещего архипелага. Грибок въелся в затирку, пополз по эмали, оставляя за собой склизкий след.
— Это, по-твоему, «старенькая»? — спросила она. — Валера, это черная плесень. Ей дышим мы. Ей дышу я, когда стираю твои носки. Ей дышишь ты, когда сидишь здесь с телефоном по часу. Это яд.
Валера пренебрежительно махнул рукой.
— Ой, ну не нагнетай. Плеснула бы «Белизной», делов-то. Подумаешь, пятнышко. В любой хрущевке такое есть, это вентиляция плохая, дом виноват, а не я.
Татьяна перевела палец ниже. Кран над раковиной был обмотан какой-то грязной тряпкой, которая уже насквозь пропиталась ржавой водой. С носика смесителя с монотонным, сводящим с ума ритмом падали тяжелые капли: кап... кап... кап...
— А это? — спросила она. — Этот кран течет уже полгода. Ты обещал починить прокладку в мае. Сейчас сентябрь. Счет за воду приходит такой, будто мы тут слонов моем. А тазик под раковиной?
Она ногой выдвинула из-под «тюльпана» пластиковый таз, наполовину заполненный мутной жижей. Сифон под раковиной подтекал, и вода сочилась прямо на пол, под линолеум, который в этом месте вздулся горбом и почернел.
— Валера, здесь гниет пол. Под нами соседи. Если это прорвет, мы затопим три этажа. И тогда твои сто тысяч уйдут не на дрон, а на ремонт чужих квартир. Ты об этом думал, «инвестор»?
Мужчина раздраженно передернул плечами. Ему было неуютно. Глянцевый мир, который он только что построил у себя в голове, с красивыми полетами и лайками в соцсетях, грубо разбивался о бытовуху. И виновата в этом, конечно же, была жена.
— Ну чего ты прицепилась к этому крану? — возмутился он. — Я же сказал: замажу герметиком! Куплю тюбик и замажу. В выходные. Чего ты трагедию строишь на пустом месте? Ты просто не умеешь радоваться жизни, Тань. Ты как крот, вечно в земле копаешься, грязь ищешь. А я хочу летать! Я хочу видеть горизонт, а не твой сифон!
— Горизонт? — Татьяна горько усмехнулась. Она подошла к ванне и провела рукой по шероховатой, стертой до чугуна эмали. — Валера, ты хочешь летать над помойкой. Ты живешь в помойке, которую сам же и создал своим бездействием. Ты украл деньги на ремонт, чтобы купить игрушку. Ты понимаешь, что ты просто эгоистичный ребенок?
— Я не ребенок! — рявкнул Валера, и эхо его голоса гулко отразилось от кафельных стен. — Я глава семьи! И я решаю, что нам нужнее — сраная плитка или новые впечатления! Мы в отпуске не были три года! Я заслужил этот дрон! Я пашу как проклятый на складе, дышу пылью, спину гну. Я имею право хоть раз в жизни купить то, что я хочу, а не то, что надо для хозяйства?
— Имеешь, — кивнула Татьяна. — На свои карманные деньги. Или на премию. Но не на общие сбережения, которые мы откладывали на аварийный ремонт. Ты вынул подушку безопасности и купил воздушный змей с камерой.
Она посмотрела на мужа с таким выражением, словно видела его впервые. Перед ней стоял не тот парень, за которого она выходила замуж пятнадцать лет назад. Тот Валера был веселым, но надежным. Он мог починить розетку, мог прибить полку. А этот... Этот обрюзгший мужчина в растянутой футболке, с бегающими глазками, превратился в капризного иждивенца, который считает, что мир ему должен.
— Да пошла ты, — бросил Валера, разворачиваясь к выходу. — С тобой бесполезно разговаривать. Ты только о деньгах и думаешь. Меркантильная. Никакого полета души. Я пойду дрон настраивать. А ты тут сиди со своей плесенью, раз она тебе роднее мужа.
Он шагнул в коридор, уверенный, что последнее слово осталось за ним. Он чувствовал себя оскорбленным гением, которого не поняла толпа.
— Погоди, Валера, — тихо сказала Татьяна ему в спину.
Он остановился, но не обернулся.
— Чего еще?
— Ключ.
— Какой ключ? — он недоуменно повернул голову.
— Разводной. Ты говорил, что он где-то в кладовке. Я хочу попробовать затянуть гайку на сифоне. Раз уж у «главы семьи» руки заняты пультом.
Валера хмыкнул. Его самолюбие было поглажено. Жена признала поражение и решила сама заняться грязной работой, пока он будет творить.
— В ящике с инструментами, на нижней полке. Красный такой, большой. Только не сверни там ничего, мастер-ломастер, — бросил он снисходительно и пошел на кухню, к своей драгоценной коробке.
Татьяна осталась в ванной одна. Она слушала, как капает вода. Кап... Кап... Кап... Каждая капля словно отсчитывала секунды до взрыва. Она медленно выдохнула, глядя на свое отражение в мутном, забрызганном зубной пастой зеркале. В отражении на неё смотрела уставшая женщина с серым лицом и темными кругами под глазами. Но в глубине этих глаз загорался холодный, страшный огонь решимости.
Она вышла из ванной и направилась к кладовке. Движения её были спокойными, даже немного механическими. Она знала, где лежит красный разводной ключ. Валера купил его лет пять назад, когда еще изображал из себя хозяина. Ключ был тяжелым, массивным, из хорошей стали. Инструмент. Оружие пролетариата. Или просто аргумент, который невозможно проигнорировать.
Она достала ключ, взвесила его в руке. Холодный металл приятно оттягивал ладонь. Приятная тяжесть. Тяжесть принятого решения. Она медленно пошла обратно на кухню, откуда доносилось радостное жужжание пропеллеров. Кино начиналось. Но режиссером в этом фильме будет уже не Валера.
В комнате стоял гул, напоминающий звук работающей бормашины, усиленный в несколько раз. Валера, высунув кончик языка от усердия, стоял посреди гостиной и, едва дыша, манипулировал джойстиками пульта. Серый пластиковый хищник висел в воздухе в метре от люстры, хищно поводя камерой-глазом. Потоки воздуха от четырех мощных винтов раздували старый тюль на окнах и поднимали с ковра многолетнюю пыль, которая тут же начинала танцевать в лучах света.
— Ты посмотри на стабилизацию! — кричал Валера, перекрывая шум моторов. — Мертвая хватка! Ни шелохнется! Это тебе не китайская поделка, это инженерный гений! Тань, ты идешь? Я сейчас попробую пролететь через дверной проем!
Он чувствовал себя пилотом истребителя, асом, покорителем пространства. Квартира, с её облезлыми обоями и скрипучим паркетом, вдруг перестала быть унылой клеткой. Через экран смартфона, закрепленного на пульте, он видел свой дом другим — технологичным полигоном для испытаний. Ему казалось, что он наконец-то вырвался из бытового болота. Он даже не заметил, как с журнального столика сдуло стопку неоплаченных квитанций за коммуналку, и они белыми птицами разлетелись по полу.
Татьяна вошла в комнату бесшумно, если не считать тяжелой поступи судьбы, которую Валера, увлеченный пилотированием, конечно же, не услышал. В её правой руке, опущенной вдоль тела, тускло поблескивал массивный разводной ключ с красной прорезиненной рукояткой. Тот самый «номер два», которым можно было закрутить гайку на магистральном трубопроводе или проломить череп медведю.
— Валера, посади дрон, — сказала она. Её голос был спокойным, но сквозь этот покой проступала такая жуть, что даже винты квадрокоптера, казалось, на секунду сбавили обороты.
— Да погоди ты! — отмахнулся муж, не отрывая взгляда от экрана. — Я калибрую гироскоп в условиях помех. Сейчас сделаем разворот на триста шестьдесят... Опа! Видела? Видела этот финт?
Дрон резко дернулся в сторону, едва не задев сервант с хрусталем — приданым Татьяниной матери. Валера хохотнул, довольный своей реакцией. Он был в эйфории. Ему было плевать на сервант, на пыль, на жену. Он был мальчишкой,
Он был мальчишкой, дорвавшимся до запретного плода, и этот плод был сладок. Он упивался властью над жужжащей машиной, искренне веря, что этот кусок пластика способен изменить их унылую жизнь, раскрасить её яркими фильтрами Инстаграма.
— Валера, я сказала: посади дрон, — повторила Татьяна, делая еще один шаг вперед. Ключ в её руке слегка качнулся, как маятник, отсчитывающий последние секунды мирной жизни.
— Да сажаю, сажаю! Сейчас, режим мягкой посадки, смотри, как он плавно идет... Как по маслу! — Валера, не отрывая глаз от пульта, направил квадрокоптер к журнальному столику. Аппарат послушно снизился, подняв вихрь из чеков и конфетных фантиков, и мягко коснулся лакированной поверхности. Пропеллеры начали замедлять вращение, превращаясь из размытых кругов в лопасти. — Ну? Каково? Тань, ты просто не понимаешь, это же будущее! Мы с тобой...
Он поднял сияющие глаза на жену, ожидая увидеть там если не восторг, то хотя бы смирение перед мощью технического прогресса. Но увидел он только разводной ключ, который взлетел вверх, на секунду завис в высшей точке замаха, ловя отблеск люстры на полированном боку, и с ужасающей скоростью устремился вниз.
— Кино будет коротким, Валера! — выдохнула Татьяна.
Удар был глухим и хрустким. Тяжелая сталь встретилась с дорогим композитным пластиком. Звук был тошнотворным — так ломаются кости. Корпус дрона, еще секунду назад бывший вершиной инженерной мысли, треснул пополам. Один из пропеллеров, еще продолжавший вращаться, с визгом чиркнул по столу и отлетел в сторону, ударившись о стену.
— ТЫ ЧТО ТВОРИШЬ?! — взвыл Валера. Голос его сорвался на фальцет, он выронил пульт, который с грохотом упал на пол. Мужчина бросился к столу, пытаясь закрыть собой останки своей мечты, но было поздно.
Татьяна не остановилась. В её действиях не было истерики, не было хаотичного размахивания руками. Это была работа. Тяжелая, грязная, необходимая работа — как отбивание мяса или выбивание ковра. Она замахнулась второй раз.
— Это твой кафель! — сказала она и опустила ключ на камеру дрона. Стеклянный глаз объектива, то самое «всевидящее око» за бешеные деньги, превратился в крошево из осколков и микросхем.
— Стой! Дура! Ты что делаешь?! Это же сто тысяч! — Валера схватился за голову, бегая вокруг стола, боясь подставить руки под удар тяжелого инструмента. Он смотрел на уничтожение дрона так, будто Татьяна убивала живое существо, его ребенка, его надежду.
— А это твои трубы! — Третий удар пришелся на аккумуляторный отсек. Пластик брызнул во все стороны, обнажая серые внутренности батареи. — А это, Валера, наш текущий кран!
ХРЯСЬ!
Ключ впечатал остатки корпуса в столешницу, оставив на дереве глубокую вмятину. Дрон больше не напоминал футуристическую птицу. Теперь это была просто груда искореженного мусора, пахнущая паленым пластиком и озоном.
Татьяна тяжело дышала. Прядь волос выбилась из прически и прилипла к вспотевшему лбу. Она стояла над руинами, крепко сжимая рукоятку ключа, костяшки её пальцев побелели. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь сиплым дыханием Валеры.
Он рухнул на колени перед столиком, дрожащими руками сгребая пластиковое крошево. Его лицо исказилось гримасой боли, словно удары ключа пришлись не по технике, а по его ребрам.
— Ты... Ты больная... — прошептал он, глядя на обломки с невыразимой тоской. — Ты понимаешь, что ты наделала? Ты деньги уничтожила. Наши деньги. Ты сумасшедшая... Это же гарантия... Это же...
Он поднял на неё глаза, полные слез. Но это были не слезы раскаяния. Это были слезы обиженного ребенка, у которого злая мамка отобрала и сломала любимую машинку.
— Я не деньги уничтожила, — сказала Татьяна, и голос её был страшным в своем спокойствии. Она разжала пальцы, и разводной ключ с тяжелым стуком упал на ковер рядом с коленями мужа. — Я уничтожила твою наглость, Валера. Твою уверенность в том, что ты можешь вытирать ноги о мою жизнь.
— О какой жизни ты говоришь?! — заорал он, вскакивая с колен. Лицо его пошло красными пятнами. — Ты мне всю жизнь испортила своей бытовухой! Я хотел как лучше! Я хотел эмоций! А ты... Ты всё разрушаешь! Ты только ломать и умеешь! Ванная ей, видите ли, нужна! Да подавись ты своей ванной!
Он пнул ножку стола, но тут же взвыл от боли, схватившись за ушибленный палец.
— Посмотри на это! — он ткнул пальцем в кучу пластика. — Это были мои мечты!
— Твои мечты воняют плесенью, Валера, — отрезала Татьяна. Она смотрела на него с брезгливостью, словно обнаружила в супе таракана. — Ты потратил все наши сбережения, чтобы потешить свое эго. Ты оставил нас в гнилой квартире, чтобы снимать свои дурацкие полеты. Ты не мужчина. Ты паразит.
— Ах, я паразит?! — Валера задохнулся от возмущения. — Я работаю! Я деньги приношу! А ты... Да кому ты нужна со своим ремонтом? Скучная, старая баба! Я, может, для нас старался! А ты взяла и всё разбила! Ты мне должна теперь! Ты понимаешь? Ты мне должна сто тысяч!
Он наступал на неё, брызгая слюной, пытаясь задавить агрессией, испугать. Раньше это работало. Раньше Татьяна отступала, сглаживала углы, замолкала. Но не сегодня. Сегодня вместе с хрустом пластика что-то сломалось и в ней. Страх исчез. Осталось только холодное, ясное понимание того, что нужно делать дальше.
— Я тебе ничего не должна, — тихо произнесла она, глядя ему прямо в переносицу. — А вот ты мне должен пятнадцать лет жизни. Но этот долг я тебе списываю. По акции.
Она развернулась и пошла в коридор.
— Куда пошла?! Мы не договорили! — крикнул Валера ей вслед, но в его голосе уже слышалась паника. Он понимал, что происходит что-то необратимое, что привычный сценарий скандала сломан, как и его дрон.
— Я за сумкой, — бросила Татьяна через плечо. — Ищи свой чемодан, Валера. Тот, с которым ты к маме ездишь, когда у тебя «тонкая душевная организация» страдает. У тебя есть десять минут.
— Что? — Валера опешил. Он стоял посреди разгромленной комнаты, сжимая в руке обломок пропеллера. — Какой чемодан? Ты меня выгоняешь? Из моего дома? Да ты не имеешь права! Это общая жилплощадь!
— Имею, — донеслось из коридора, сопровождаемое звуком открываемой антресоли. — Потому что я лучше буду жить с текущим краном, чем с идиотом, который спускает бюджет в унитаз. Собирайся. Время пошло.
Валерий метался по спальне, как загнанный в клетку зверь, только зверь этот был облезлым, шумным и совершенно лишенным грации. Он то и дело хватал с полок какие-то вещи — старый жесткий диск, стопку футболок, зарядные устройства — и швырял их в раскрытое нутро чемодана. Это был спектакль одного актера, рассчитанный на единственного зрителя, но зритель этот стоял в дверном проеме и молчал.
Татьяна наблюдала за сборами мужа с пугающим равнодушием. Внутри у неё было пусто и гулко, словно в выгоревшем доме. Ни жалости, ни страха одиночества, ни даже злости уже не осталось. Только свинцовая усталость и желание, чтобы этот шумный, потный, пахнущий обидой мужчина поскорее исчез с её территории.
— Ты пожалеешь, Танька! Ох, как ты пожалеешь! — бубнил Валера, запихивая в боковой карман чемодана свой любимый одеколон, запах которого Татьяна ненавидела уже лет пять. — Думаешь, легко сейчас мужика найти? Нормального, не пьющего, с идеями? Да за мной очередь выстроится! Я, может, только расцветать начал, а ты меня в болото тянула!
Он выпрямился, держа в руках скомканные джинсы, и посмотрел на неё с вызовом. Его лицо лоснилось, редкие волосы прилипли ко лбу. Он ждал, что она заплачет, бросится ему на шею, начнет умолять остаться. Ведь так было всегда. Сколько раз он уходил «к маме» после крупных ссор, чтобы через три дня вернуться победителем, которого встречали борщом и извинениями?
— Носки под кроватью не забудь, — ровным голосом напомнила Татьяна. — Те, что ты неделю назад снял. Маме твоей сюрприз будет.
Валера задохнулся от возмущения. Он швырнул джинсы в чемодан и с силой захлопнул крышку. Молния заела, и он, выругавшись, дернул её так, что собачка осталась у него в руках.
— Да и черт с ним! — рявкнул он. — Видишь? Всё рушится! Это карма, Таня! Это тебе за твою злобу! Я ухожу в новую жизнь, слышишь? В яркую, свободную жизнь! А ты оставайся тут со своим грибком! Гнийте вместе!
Он подхватил чемодан, который теперь не закрывался до конца, и из щели торчал рукав рубашки, словно белый флаг капитуляции, который Валера отказывался признавать. В другую руку он сгреб останки дрона — искореженный корпус, лопасти, обломки камеры. Он прижал этот пластиковый мусор к груди, как мать прижимает спасенное дитя.
— Ключи, — Татьяна протянула ладонь.
— Что? — Валера остановился в прихожей, уже обутый в один ботинок.
— Ключи от квартиры. Положи на тумбочку.
— Да подавись ты своими ключами! — он выудил связку из кармана и швырнул её на пол. Металл звякнул о плитку, выбив маленькую щербинку. — Я себе заработаю на такую квартиру, что ты локти кусать будешь! Я еще посмотрю на тебя, когда приползешь прощения просить! «Валерочка, вернись, кран течет, полку прибить некому»... А Валерочки нет! Валерочка занят высокими материями!
— Прощай, Валера, — Татьяна открыла входную дверь и отступила в сторону, освобождая проход.
Он постоял секунду на пороге, набирая воздух для последней, уничтожающей фразы, которая должна была сжечь её душу дотла. Но, взглянув в её глаза — сухие, темные и абсолютно чужие, — он вдруг сдулся. Весь его пафос вышел, как воздух из пробитого шарика. Он что-то буркнул под нос, сплюнул на лестничную площадку и начал с грохотом спускаться по ступеням, задевая чемоданом перила.
Татьяна закрыла дверь. Щелкнул замок. Два оборота.
Тишина навалилась на квартиру мгновенно. Она была плотной, ватной, звенящей в ушах. Татьяна прислонилась спиной к двери и медленно сползла на пол. Она сидела на холодном линолеуме, обхватив колени руками, и слушала. Слушала, как затихают шаги мужа на лестнице. Слушала, как где-то за стеной работает телевизор у соседей. Слушала, как бьется её собственное сердце.
Ей казалось, что она должна чувствовать горе. Пятнадцать лет — это не шутка. Это кусок жизни, в котором были и поездки на море, и смех, и планы. Но горя не было. Было странное, непривычное чувство легкости, смешанное с запахом пыли и озона от сгоревшей электроники. Словно ей ампутировали гангренозную конечность: больно, страшно, но ты точно знаешь — теперь организм не умрет.
В тишине раздался знакомый звук.
Кап... Кап... Кап...
Ванная. Кран продолжал свой монотонный отсчет, безразличный к человеческим драмам.
Татьяна поднялась. Ноги немного дрожали, но с каждым шагом уверенность возвращалась. Она прошла в гостиную. Посреди комнаты, на ковре, лежал красный разводной ключ. Орудие преступления. Инструмент освобождения.
Она подняла его. Тяжелый. Надежный.
Затем она пошла в ванную. Свет всё так же тускло мигал, плесень в углу всё так же скалилась черными пятнами, а вода всё так же сочилась из крана и подтекала под сифон. Разруха никуда не делась. Но теперь это была её разруха. И только ей решать, что с ней делать.
Татьяна присела на корточки перед раковиной. Она подставила таз поудобнее, вытерла лужу на полу старой тряпкой. Затем, поудобнее перехватив ключ, она нашла нужную гайку на сифоне.
— Ну, давай, — прошептала она самой себе. — Сама.
Металл губками обхватил пластиковую гайку. Татьяна напряглась, прикусив губу. Гайка не поддавалась, прикипела, словно сопротивлялась переменам так же, как и Валера. Татьяна нажала сильнее, до белизны в костяшках.
— Давай же!
Ключ сорвался, больно ударив её по пальцу. Татьяна зашипела, сунула палец в рот, чувствуя вкус крови и железа. На глазах выступили слезы — первые за весь этот безумный вечер. Но это были слезы не от боли, а от ярости. Живой, созидательной ярости.
Она снова накинула ключ. На этот раз аккуратнее, жестче.
— Пошла! — выдохнула она, налегая всем весом.
Гайка скрипнула и неохотно, но повернулась. Еще пол-оборота. Еще. Татьяна подтянула соединение, проверила пальцами. Сухо.
Она перевела взгляд на смеситель. С кран-буксой будет сложнее, там нужна прокладка, нужно перекрывать стояк. Но она справится. Завтра. Или вызовет мастера на те деньги, что останутся от зарплаты. Теперь эти деньги никто не украдет на игрушки.
Татьяна села на край ванны. Впервые за полгода в ванной было тихо. Вода больше не капала. Этот звук, который сверлил ей мозг месяцами, исчез.
Она посмотрела в зеркало. Отражение всё еще было уставшим, под глазами залегли тени, на щеке виднелось грязное пятно. Но женщина в зеркале улыбалась. Слабо, уголками губ, но улыбалась.
— Ну вот, — сказала Татьяна своему отражению. — Высокий полет закончился. Начинается нормальная жизнь.
Она встала, выключила свет в ванной и пошла на кухню ставить чайник. Впервые за долгие годы она будет пить чай именно из той кружки, которая нравится ей, а не из той, что не жалко. И впереди был целый вечер. Тихий, спокойный вечер без жужжания пропеллеров и пустых разговоров. Вечер, когда можно просто быть собой…