Я привела себя в порядок перед зеркалом, поправила волосы и усмехнулась собственному отражению. День рождения Артёма. Снова поедем к его матери, снова будет этот праздничный стол, эти разговоры. Серёжа уже ждал у двери, крутил в руках новую машинку — откуда она взялась, я не знала.
— Мам, пошли скорее! — он дёргал меня за рукав.
Артём вышел из комнаты, застёгивая рубашку.
— Ты готова? — спросил он, и в голосе прозвучало что-то вроде предупреждения. — Давай сегодня без… ну ты понимаешь. Без подколок.
Я кивнула, натягивая куртку.
— Конечно. Я всегда готова к семейным посиделкам.
Он посмотрел на меня с сомнением, но промолчал.
Квартира свекрови встретила нас ярким светом люстры и густым запахом жареного. Валентина Николаевна стояла у входа в нарядном платье, с брошью на груди. Она сразу же подхватила Серёжу на руки.
— Ой, мой золотой! — она прижала его к себе. — Как я по тебе соскучилась!
Серёжа засмеялся, обнимая бабушку за шею. Валентина Николаевна бросила на меня быстрый взгляд — оценивающий, с лёгкой усмешкой.
— Ольга, проходи, садись, — сказала она, отпуская внука. — Ты, наверное, устала, как всегда. Работы много?
Я сняла куртку и повесила её на вешалку.
— Нормально, — ответила я. — Жить можно.
— Ну конечно, конечно, — она погладила Серёжу по голове. — Главное, чтобы дети не страдали.
Я почувствовала, как пальцы машинально потянулись к пряди волос — старая привычка. Скрутила её на палец, разжала. Артём уже прошёл к столу, где сидела родня — его сестра, тётя, пара двоюродных братьев. Все повернулись ко мне, закивали головами.
— Оль, привет! — крикнула сестра мужа. — Ну как ты? Всё считаешь свои цифры?
Смех. Я улыбнулась.
— Цифры не врут, в отличие от людей, — сказала я, садясь на край дивана.
Валентина Николаевна поставила на стол очередное блюдо и присела рядом.
— Ольга любит всё усложнять, — сказала она, обращаясь к родне, но глядя на меня. — Вот я в её годы проще относилась к жизни. Главное — семья, а не эти… подсчёты.
Артём налил себе воды, отвёл взгляд в сторону. Серёжа сидел рядом со мной, теребил пуговицу на рубашке.
— Бабушка сказала, что ты просто устала, — тихо произнёс он, не поднимая глаз. — И что не надо ругаться зря.
Я замерла. Посмотрела на него, потом на Валентину Николаевну. Она улыбалась, гладя внука по плечу.
— Дети всё чувствуют, — сказала она мягко. — Серёженька у нас умный мальчик. Правда, золотой?
Серёжа кивнул. Я сжала губы, снова скрутила прядь волос на палец. Тяжесть легла где-то в затылке, давила на виски.
— Ну ладно, — сказала я. — Поздравим именинника?
Валентина Николаевна хлопнула в ладоши.
— Конечно! Артёмушка, иди сюда!
Стол был накрыт так, будто ждали министра. Салаты, нарезки, торт в три яруса. Все сидели плотно, плечом к плечу. Звенели бокалы, кто-то громко смеялся. Я сидела и смотрела, как Валентина Николаевна наливает Серёже сок, как она шепчет ему что-то на ухо. Он кивал, прятал глаза.
Что она ему говорит? Что он знает, чего не знаю я?
— Ольга, ты что, не ешь? — спросила тётя Артёма. — Совсем худая стала.
— Работа, — ответила я коротко.
— Ну да, работа, — Валентина Николаевна вздохнула. — Жаль, что некоторые мамы не умеют радоваться за детей. Я бы на твоём месте больше времени проводила с сыном.
Я подняла глаза. Она смотрела на меня с лёгкой усмешкой.
— Я провожу с ним достаточно времени, — сказала я ровно.
— Конечно, конечно, — она махнула рукой. — Просто дети к тем тянутся, кто их понимает. Правда, Серёж?
Серёжа кивнул, не глядя на меня.
— Бабушка сказала, что мама много работает и устаёт, — повторил он тихо. — Поэтому она ругается.
Родня засмеялась. Кто-то сказал:
— Ну, дети не врут!
Я почувствовала, как пальцы сжались в кулак под столом. Сердце ударило резко, больно. Я посмотрела на Артёма — он держал чашку двумя руками, смотрел в окно.
— Артём, — позвала я.
Он не повернулся.
— Давайте без этого, Оль, — сказал он тихо. — У мамы праздник.
Я откинулась на спинку стула. Прядь волос снова оказалась в пальцах, я дёргала её, почти рвала.
— Министра счастья назначим? — сказала я с усмешкой. — С годовой премией. Валентина Николаевна, вы согласны?
Она посмотрела на меня долгим взглядом.
— Ты всегда такая колкая, Ольга, — сказала она мягко. — Может, просто расслабиться? Мы же семья.
Тишина повисла над столом. Все смотрели на меня. Я почувствовала, как руки задрожали.
— Конечно, — сказала я. — Семья.
Встала и вышла в коридор.
Ванная комната была маленькой, с холодным кафелем на стенах. Я закрыла дверь, включила воду, села на крышку унитаза. Дышала медленно, пыталась успокоиться. За дверью доносились голоса.
— Опять ушла, — сказал кто-то. — Вечно ей с нами не по себе.
— Ну что ты хочешь, — ответила Валентина Николаевна. — Она такая. Всё принимает близко к сердцу.
Я достала телефон. Руки дрожали. Открыла переписку с Серёжей — он иногда писал мне, когда был у бабушки. Пролистала сообщения. Остановилась.
"Бабушка сказала, не говори маме про деньги. Скажи, это подарок".
"А что сказать, если мама спросит?"
"Бабушка дала мне сто рублей, но сказала молчать".
Я замерла. Прокрутила дальше. Оповещения о переводах с моей карты — небольшие суммы, но регулярные. Клиника, аптека, "на всякий случай". Я никогда не переводила Валентине Николаевне деньги.
Она взяла мою карту? Или Артём дал ей данные?
Я сжала телефон в руках. Холод прошёл по спине, руки стали липкими. Я посмотрела на себя в зеркало — размазанная тушь, бледное лицо.
Она учит его врать мне. Она втягивает его в свои игры.
Я вытерла лицо холодной водой, выключила кран. За дверью снова звучали голоса, смех. Я глубоко вдохнула.
Всё. Хватит.
Я вернулась за стол. Валентина Николаевна смотрела на меня с лёгкой улыбкой.
— Ну вот, пришла, — сказала она. — Мы тут как раз говорили про честность в семье. Как важно доверять друг другу.
Артём сидел напротив, не поднимая глаз. Родня кивала, поддакивала.
— Да, — сказала я. — Честность. Очень важная тема.
Валентина Николаевна наклонилась к Серёже.
— Правда ведь, Серёженька? Мы с тобой всегда честны друг с другом?
Серёжа кивнул.
— Бабушка сказала, что мама иногда сердится просто так, — сказал он тихо.
Я достала телефон. Положила его на стол. Валентина Николаевна посмотрела на меня с удивлением.
— Что ты делаешь? — спросила она.
— А давайте сегодня, — сказала я спокойно. — Про честность.
Открыла переписку. Начала читать вслух.
— "Бабушка сказала, не говори маме про деньги. Скажи, это подарок". — Я подняла глаза. — Это Серёжа пишет мне. Вернее, не мне. Бабушке.
Тишина. Валентина Николаевна побледнела.
— Ты что несёшь? — прошептала она.
— Дальше, — продолжила я. — "А что сказать, если мама спросит?" И вот оповещения о переводах. Клиника. Аптека. Я не делала этих переводов. Но карта моя.
Артём поднял голову.
— Оль, что происходит?
— А то, что твоя мать учит нашего сына врать, — сказала я ровно. — И тратит наши деньги, не спрашивая.
Валентина Николаевна схватилась за грудь.
— Я… я только о внуке заботилась! — её голос дрожал. — Ты же вечно работаешь, тебе некогда! Я хотела помочь!
— Помочь? — я усмехнулась. — Доводить детей до лжи — это у вас, видно, семейное.
Родня зашумела. Кто-то встал из-за стола.
— Оля, зачем ты это делаешь?! — крикнула сестра Артёма. — Ты семью рушишь!
— Вам — семья, а мне — правда, — ответила я. — По-разному, выходит.
Артём схватил меня за руку.
— Зачем ты портишь праздник? — его голос был глухим. — Мы могли обсудить это дома!
Я высвободила руку.
— Нет, Артём. Не могли.
Встала. Взяла Серёжу за плечи.
— Собирайся, — сказала я ему тихо.
Он посмотрел на меня испуганно.
— Мама, что случилось?
— Ничего, — ответила я. — Мы уходим.
Валентина Николаевна рыдала, закрыв лицо руками. Родня кричала, пыталась остановить меня. Артём стоял посреди комнаты, бледный.
— Оля, стой, — сказал он.
Я обернулась. Посмотрела ему в глаза.
— С этого дня я молчу только о своём, — сказала я спокойно. — Это вас больше не касается.
Взяла куртку Серёжи. Надела свою. Серёжа молча подал мне руку. Я открыла дверь. За спиной остались крики, рыдания, шум. Я не обернулась.
В машине было тихо. Серёжа сидел на заднем сиденье, держал в руках машинку, которую подарила бабушка. Я завела двигатель, но не тронулась с места. Руки дрожали. Телефон звонил — снова и снова. Я не брала трубку.
Серёжа наклонился вперёд.
— Мама, — сказал он тихо. — А мы к бабушке больше не поедем?
Я посмотрела на него в зеркало заднего вида. Его глаза были большими, испуганными.
— Нет, Серёж, — ответила я. — Теперь поедем только домой. Туда, где спокойно.
Он кивнул, откинулся на сиденье. Я закрыла глаза, глубоко вдохнула. Холодный руль под ладонями, стекло запотело. За окном моросил дождь. Я включила дворники, выехала со двора.
Некоторые спектакли заканчиваются без аплодисментов. Ничего, живём дальше.
Дома было тихо. Я закрыла дверь, сняла куртку. Серёжа прошёл в свою комнату, достал лего. Я осталась в коридоре, прислонилась лбом к двери. Телефон снова зазвонил. Я выключила его, убрала в ящик.
— Мама, поиграем? — крикнул Серёжа из комнаты.
Я подняла голову. Разогнула плечи.
— Сейчас, Серёж, — ответила я. — Сейчас я уже могу.
Прошла к нему. Он сидел на полу, собирал башню из кубиков. Я села рядом, взяла один кубик, положила сверху. Серёжа улыбнулся.
— Мам, а мы теперь всегда будем вместе? — спросил он.
Я погладила его по голове.
— Да, — сказала я. — Всегда.
Он кивнул и продолжил строить. Я смотрела на него, чувствовала, как напряжение медленно уходит. Тишина больше не давила. Она просто была. И в ней можно было дышать.
Наконец-то тишина без упрёков — роскошь, которую я себе всегда запрещала.
Я встала, подошла к окну. За стеклом темнело. Город светился огнями. Я положила ладонь на холодное стекло.
Я не жалею.
Серёжа позвал меня снова. Я обернулась, улыбнулась ему. Впервые за много лет — без сарказма, без усмешки. Просто улыбнулась.
А вы бы смогли уйти, если бы поняли, что близкие используют вашего ребёнка для своих игр?
Поделитесь в комментариях, интересно узнать ваше мнение!
Поставьте лайк, если было интересно.