Оговариваюсь на этом берегу: по обозначенной в заголовке теме я уже высказывался в различных статьях. Однако в данном случае я полагаю, что есть прямая необходимость попытаться свести сказанное в одно место и рассмотреть аргументы и доводы наиболее общим образом.
Тем более, что уже опять и снова начали защищаться даже диссертации, в которых обосновывается различие между «относительными» и «абсолютными» правами. Научным руководителем одной из таких диссертаций, между прочим, стал известный Е.А. Суханов.
Да, я могу сослаться, разумеется, на диссертацию О.С. Иоффе, которую он защитил ещё в 1947 году (тема: «Правоотношение по советскому гражданскому праву». Кстати, именно из этой диссертации впоследствии появился классический труд, который, разумеется, знают все юристы). В этой диссертации как раз подход к разделению прав на абсолютные и относительные подвергается просто уничтожающей критике (кстати, О.С. Иоффе был одним из самых активных противников разделения гражданского и так называемого «хозяйственного» права), причём приводятся, между прочим, и вполне логические доказательства. Ну, классик... всё-таки. Но я этого делать не буду. Не буду прятаться за спины классиков, хотя и напомню, что научное знание — непрерывно, и если что-то было установлено в науке как истинное, то в дальнейшем необходимо либо прямо опровергать эту истинность, либо указывать на какие-то уточняющие обстоятельства, когда работают иные закономерности. Но и то и другое нао делать вовсе не на основании потусторонних рассуждений. Всё же наука вообще и юриспруденция — в частности занимается не столько явлениями как таковыми, сколько спокойным в этих явлениях, то есть... да-да, всё верно: закономерностями. Ну, правда, если науку не проституировать в угоду интересам того или иного правящего класса. Это — да, серьёзная оговорка.
Но прежде, чем мы перейдём к рассмотрению абсолютных и относительных прав, напомним себе, что такое право вообще.
Право это...
Если мы отбросим одно из значений этого термина, указывающих, собственно, не на право, а на систему регулирования, например: лесное право, морское право, международное частное право, конституционное право, то останется только следующее:
право есть единичная воля, взятая как всеобщая.
Тот же, кто имеет волю, всегда субъектен, а если эта воля не ограничена только внешними определениями, то есть способна брать и себя как иное, то мы говорим о рефлексии воли на себя, а вот это уже порождает не просто субъекта, но и личность. То есть любое лицо, то, что способно распространять свою волю на вещи (несубъектное, безвольное, несвободное), то есть определять эти вещи, причём как для-иных (владение), так и для-себя (пользование) всегда субъектно именно поэтому, но лицо — это ещё и такой субъект, который может определять собственную волю в вещи (распоряжаться ею).
Собственно, тут я не говорю ничего такого, что бы не сказал в «Философии права» Г.В.Ф. Гегель.
Однако обратим внимание, что любое право в соответствии с данным выше определением всегда есть нечто, взятое как всеобщее, а не просто движение вовне воли как таковое.
Из того обстоятельства, что я сорвал яблоко и съел его, ещё не следует, что я осуществил именно право пользования яблоком. Право только тогда право, когда оно именно всеобще, и моя единичная воля сорвать и съесть яблоко есть воля (существом воли и её ближайшим определением является, заметим, свобода по крайней мере для-воли) непременно и для-иных, например, хозяин яблони, с которой я сорвал яблоко и поглотил затем его, вовсе не обязан немедленно признавать мою единичную волю. И в таком случае она вовсе не является всеобщей. Да и животные, которые тоже имеют свои виды на то же самое яблоко, вполне могут быть теми субъектами, для которых моя единичная воля не есть также и для-них.
Вот почему я всегда настаивал и настаиваю, что в основании существования любого конкретного права лежит, кроме конкретизации этого права ещё, как минимум, его признание как всеобщего. Если право не признаётся как всеобщее, то оно может быть чем угодно, но только не правом. Грабёж ничем не отличается от любого иного присвоения, если иметь в виду только фактическую сторону дела и не брать в расчёт признание правомерности завладения.
И тут, разумеется, непременно встаёт вопрос: а кем, собственно, должна признаваться или кем должна не признаваться та или иная единичная воля? Ну... пусть моя. В принципе ответ лежит на поверхности: обществом. Вот как раз те или иные единичные воли на разных стадиях развития и жизни именно обществ как признавались как права, так и не признавались как права. От чего это зависит? Ну, если брать в общем, то... да-да, всё верно: от степени развития общественных производительных сил, хотя да, в тех или иных сообществах это признание может отличаться в зависимости от культурных особенностей и прочих строго надстроечных факторов. Но фокус в том, что сама надстройка, в том числе и культура, находится в зависимости от всё той же степени развития производительных сил. И вот тут уже никто ничего поделать не в состоянии. Если надстройка, включая необходимость признания тех или иные прав, начинает входить в противоречие с развитием производительных сил, то при любых реакционных движениях, вызываемых надстройкой, в конечном итоге ломается именно надстройка, а не производительные силы, и соответствующие единичные воли обретают своё наличное бытие как права.
«Относительное право». Критика
Однако если исходить из попытки установить различие между неким «абсолютным правом» и «правом относительным», то приходится... простите, как-то заново определять тогда преставление о праве вообще. Ведь если право есть единичная воля, взятая как всеобщее, то что тогда может означать это самое «относительное право»? Ведь если право есть воля, повторяю уже в который раз, взятая как всеобщее, то оно именно всеобще. Апологеты же различения прав как абсолютных прав и относительных прав говорят совершенно иное: право, — говорят они, — абсолютно, если оно существует для неопределённого круга лиц, а «относительное право» по их мнению, существует лишь для строго определённого круга лиц.
В качестве примера «относительного права» они приводят, например, право обязательственное. В самом деле, обязательства из сделок, в частности, из договоров возникают лишь у сторон этих сделок (правда, тут есть одна ма-а-ленькая оговорочка, но они, эти апологеты, стараются её вовсе не замечать). Если по договору я обязан уплатить Василию Ивановичу, то по мнению членителей права на относительное и абсолютное, перед нами есть именно относительное право Василия Ивановича в отношении именно меня. А вот если, — продолжают различение те же апологеты, — речь идёт, скажем о праве собственности (именно так, они предпочитают говорить не о правовом комплексе собственника, а именно о праве собственности как атомарном праве), то вот из того, что сия вещь — моя, следует, что я имею право защиты своего права как абсолютного, то есть от неопределённого круга лиц, которые обязаны воздерживаться от всяческого поползновения на моё право, если, конечно, это именно право и именно моё.
Иными словами, апологеты разделения прав на относительные и абсолютные предполагают, что договорные, обязательственные права — относительны, а вот вещные — абсолютны.
Правда, такая классификация вообще не выдерживает даже первичного столкновения с действительностью.
Скажите, вот если исходить из того, что обязательственное право есть право относительное и существует исключительно внутри, скажем, договора, то является ли обязательством обязательство передать в аренду ту или иную вещь? Ну, вроде бы да. А тогда вопрос: а арендатор имеет защиту своего права только от арендодателя или вообще от неопределённого круга лиц? Если в отношении неопределённого круга лиц у арендатора вообще нет никаких прав, то и защита их, как вы понимаете, невозможна. А вот если возможна защита, то, ergo, есть и объект этой защиты — право. Но тогда надо признать, что право арендатора есть в отношении неопределённого круга лиц и это право — абсолютно, как и права собственника арендованной вещи. Причём, заметим, арендатор имеет право защиты вовсе не только в отношении всех посторонних, но и в отношении собственника, причём совершенно равным образом.
Хорошо. А вот право залогодержателя... оно какое: «относительное» или «абсолютное»? Вроде бы это право следует исключительно из договора — договора залога. Но у договора залога две стороны и только две: залогодержатель и залогодатель. Так что? право залогодержателя есть право относительное? А как быть с тем, что залогодержатель имеет права вообще против всех иных субъектов, в том числе против иных кредиторов того же должника, за которого дан залог, хотя эти все остальные совершенно не определены ничем, кроме как тем, что являются потенциальными кредиторами (а это — кто угодно, ибо основания возникновения кредиторских требований у конкретного субъекта — бездна) того же должника? То есть, что, право залогодержателя всё же абсолютно? Но оно же вытекает и возникает именно из договора, причём из договора именно между специфицированным этим же договором кругом лиц.
Опять-таки отбросим и это право. Рассмотрим право пользования жилым помещением. Оно возникает, заметим, из договора найма жилого помещения... и... опять-таки мы наталкиваемся на то, что совершенно неопределённый круг лиц оказывается ограниченным, скажем, в проникновении в это жилое помещение и в пользовании им, хотя бы они вообще ни сном, ни духом ничего не знали о наличии договора найма жилого помещения.
С развитием безналичных расчётов, заметим, опять-таки из обязательства моего уплатить Василию Ивановичу следуют тут же обязательства ещё и банков, в которых, как предполагается, находятся мои счета (просто потому, что на этих счетах, между прочим, учитываются именно обязательства соответствующих банков передо мной), хотя бы они вообще ничего не знали ни о каких обязательствах моих перед Василием Ивановичем. Ну да, скажут мне, но ведь требовать платежа Василий Иванович вправе только от меня. Верно, но является ли это право «относительным»? Если мы вообще вспомним, что в существовании всякого права есть его третий момент: осуществимость права, то покажется вполне правомерным, что Василий Иванович просто взял у меня из кармана, например, соответствующую сумму денег, осуществив таким вот образом своё право «относительно» меня. Вот только за подобный кунштюк Василий Иванович может быть осуждён как грабитель вне зависимости, заметим, от наличия или отсутствия у него соответствующего денежного кредиторского требования ко мне, а всё его осуществление этого «относительного» права есть просто грабёж (ну, или, скажем, кража, в зависимости от обстоятельств), то есть преступление. Но и этого мало. Василий Иванович, строго говоря, имеет право требовать от неопределённого круга лиц, чтобы они не препятствовали мне исполнить моё обязательство перед ним, не так ли? А коли так, то чем же это его «относительное» право является не «абсолютным»?
Я скажу больше: если какое-то право, даже то, которое классифицируется как «относительное», не имеет потенции превратиться в «абсолютное», то исчезает вообще всякая публичная защита права, так как именно при защите права как раз единичная воля и признаётся как всеобщее, а в случае если нет «превращения» нельзя и сказать, что речь идёт именно о праве, ведь право есть единичная воля, взятая как именно всеобщее. А я хочу напомнить, что любое судебное решение, например, обладает свойством общеобязательности. В том числе, между прочим, и в отношении судей, которые такие решения выносят. Так, что, «относительное право», будучи признанным в суде... становится «абсолютным»? Если это так, то надо признать, что судебная защита состоит
а) в уничтожении «относительного права»
и
б) создании «абсолютного права».
«Абсолютное право». Критика
Заметим, что я каждый раз пытаюсь вернуться к определению права. Почему? Ну, потому уже, что самые жаркие и самые неразрешимые споры, в которых не рождается никакая истина, возникают именно тогда, когда речь заходит либо о неопределённых вещах, либо о вещах, которые определены явно недостаточно для обсуждения. Но рано или поздно выясняется, как совершенно верно отметил в своё время Г.К. Честертон , всё зависит от сущности света, только после энтузиастического сноса газового рожка приходится это обсуждать в темноте.
And there is war in the night, no man knowing whom he strikes. So, gradually and inevitably, to-day, to-morrow, or the next day, there comes back the conviction that the monk was right after all, and that all depends on what is the philosophy of Light. Only what we might have discussed under the gas-lamp, we now must discuss in the dark.
― G.K. Chesterton, Heretics
Да, право есть единичная воля взятая как всеобщая. Но следует ли из этого то, что она — только всеобща? Разумеется, нет! Она, заметим, ещё и единичная.
Предположим, что право собственности атомарно и «абсолютно», то есть направлено в отношении всех на свете. Если проигнорировать, однако, что речь идёт не об единичной воле, то оказывается, что негаторный или виндикационный иск или иск о признании права собственности (не обязательно, заметим, за собой!) имеет право заявить и получить его удовлетворение вообще всякий, в том числе и против себя самого.
Представим себе, что речь идёт о праве владения как таковом. Представим себе, что Петька обратился в суд за признанием права владеть вещью за Василием Ивановичем. И даже фактически, вполне обоснованно доказал (как в академической аудитории), что именно Василий Иванович и имеет право владеть этой вещью. Значит ли это, что суд просто-таки обязан чисто объективно рассматривать этот иск (кстати, интересно — к кому?) и удовлетворять его, подтверждая именно «абсолютное» вещное право Василия Ивановича? Почему в таком случае при одних и тех же основаниях (в точности — одних и тех же!) требование Василия Ивановича судом должно быть удовлетворено, а требование Петьки — нет, как ненадлежащего истца, ведь право-то, о котором идёт речь — «абсолютное», решение суда также «абсолютно» (общеобязательно), а вот в одном случае, (повторяю: строго в зависимости от субъекта) суд одни и те же доводы оценивает так, а в другом — иначе? Может быть... право оказывается не таким «абсолютным»? То есть оно — «относительно» по крайней мере своего правообладателя и «абсолютная» его защита также зависит от субъективного — воли конкретного субъекта.
С другой стороны, пусть имеется некоторое право, вытекающее из строго договорных отношений. Например, есть обязательство предприятия А уплатить предприятию Б. Я уже показывал, что это обязательство действительно для всех без исключения, в том числе и для банков, а если кто-то попытается воспрепятствовать исполнению такого обязательства или получения удовлетворения кредитором, то ... его действия могут быть признаны неправомерными даже в том случае. когда он вообще не имеет ни малейшего отношения к договорённостям предприятий А. и Б. Значит... что, абсолютное это право? То есть кто угодно имеет право обратиться в суд, заставляя предприятие А платить предприятию Б? А чем, простите, это отличается от случая с Петькой и Василием Ивановичем? То есть получается, что это право... «относительно»?
Недействительность классификации
А никому не кажется, что мы каждый раз начинаем ходить по кругу как в парадоксе критянина? Каждый раз, как только пытаемся ввести классификацию на «абсолютные» и «относительные» права, эта классификация тут же оказывается недействительной. Строго говоря, это значит, что недействительно вообще подобное дробление. Оно — совершенно ненаучно, как минимум, сразу по двум причинам:
1. в нём никак не определяется то, что подвергается классификации — само право
2. оно всякий раз оказывается односторонним (это в лучшем случае, а чаще всего — типичной позитивистским, очень частичным).
И, обратите внимание, что в этой классификации обращается внимание прежде всего, собственно, не на право, а именно на обязанности. Различение этих классов прав происходит по кругу обязанных лиц, то есть в основании представления о праве в этом случае лежит... несвобода.
А вот это уже — реакционность и прямая антинаучность в чистом виде.
Это не только что не современный, не только что не марксистский подход, а вообще — дремучейшее средневековье аж догегелевского периода, да притом при всём ещё и в каком-то прямо-таки изводе Женевской консистории (вопрос о первичности свободы как раз и был вопрос, который заставил С. Кастеллио взбунтоваться против Ж. Кальвина). Фома Аквинский по сравнению с этим — просто передовой светоч. Но в том-то всё и дело, что после работы Г.В.Ф. Гегеля, впервые в мировой истории построившем единую научную, строгую и связную систему правовой объективности, которая начинается именно с того, что существом воли и её ближайшим определением является именно свобода, а вовсе никакая не обязанность, не несвобода (точно так же в диалектической логике построение начинается с чистого бытия, с того, что есть, а вовсе не с ничто)... означает самым жестоким образом морочить головы людям, которые не задумываются на подобные темы, и так или иначе, но вести дело не к царству права, следовательно, именно свободы, а как раз всё глубже уходить в царство необходимости. Такое может проделываться только и исключительно в интересах какого-то класса. Интерес же класса буржуазии после того, как она получает полноту политической власти, всегда будет состоять в утверждении своего статуса, а вовсе не всеобщей свободы, равенства и братства. Что же касается тех, кто называет себя при этом учёными... стоит задуматься — чьи же интересы вы отстаиваете, напрочь ломая уже полученные достижения науки. Например, науки о правовой объективности — юриспруденции. Не мракобесами ли? Только не надо себя называть учёными... Вы и ваши научные руководители (которые, кстати, в советское время с кафедр провозглашали прямо противоположное!) — лапутяне. Занимаетесь вы паразитированием и лженаукой. И не более того.
И последнее. А вы думали, что лженаучными могут быть теории только в физике и химии? Ага... щас! Приспособленцев, готовых обслуживать правящий класс среди как раз интеллигенции вообще и среди учёных — в частности пруд пруди. А потом начинают обижаться на всякие «философские пароходы» и по-прежнему наименовывать себя «мозгом нации», да, Евгений Алексеевич?