Друзья, теперь статьи можно не только читать, но и слушать. Подписывайтесь в нашу банду читателей и слушателей.
— Неужели ты не видишь, что она тебя использует? — бросила я, как горсть соли в открытую рану.
Эдик молчал. Он вообще умел молчать виртуозно, словно постиг дзен в искусстве затяжных пауз. Молчание было его фирменной тактикой урегулирования любого конфликта, этаким экзистенциальным приемом. Если молчать достаточно долго, думал он, проблемы рассосутся сами собой, как синяк на коленке у сорванца.
Познакомились мы в очереди к нотариусу. Ну а чем не место для судьбоносной встречи? Романтичнее разве что в регистратуре районной поликлиники, где бабульки, словно гладиаторы, сражаются локтями за талончик к эндокринологу.
И вот стоит он передо мной, длинный, как жердь, и сутулится немного, словно стыдится своего роста. На голове – жалкие три волосины, прилизанные старательно слева направо, являя миру розовую плешь, проступающую сквозь этот куцый камуфляж. Зачесал их так, наверное, в надежде скрыть.
И тогда меня впервые кольнуло: наверное, этот человек всю жизнь что-то прикрывает, прячет, создает видимость благополучия. Не только свою лысину, но и свои слабости, незащищенность. Тогда мне это показалось даже трогательным.
Свадьбу мы сыграли тихую, до неприличия. В ЗАГСе на окраине, с двумя случайными свидетелями, которых Эдик выловил среди посетителей, слоняющихся в холле.
Мне — сорок три, ему — пятьдесят один. Оба решили, что в нашем возрасте шампанское фонтаном и марш Мендельсона – уже вульгарность, безвкусица.
Хотя, если честно, я бы не отказалась ни от фонтана, ни от платья, похожего на взбитые сливки. Но постеснялась показаться наивной дурой, наверное, и надела маску практичной и рациональной женщины «за сорок».
Первый неприятный звоночек прозвенел уже на третий день.
Я разбирала коробки, в которых Эдик перевез ко мне остатки своей прошлой жизни. И там, между пыльными подшивками старых журналов и треснувшей вазой в форме лебедя, обнаружила фотографию женщины с лицом недовольной таксы.
— Это Лариса, — сказал Эдик с виноватой интонацией в голосе. Будто каялся в совершенном преступлении.
Оказалось, Лариса — его бывшая жена. Прожили вместе десять лет, но, по сути, их не связывало ничего, кроме продавленного дивана и привычки пить чай из одинаковых кружек. Но после развода у Ларисы проснулась какая-то болезненная, вампирическая потребность в бывшем муже. Но это я узнала гораздо позже.
– Это она тебе? – бросила я, услышав приглушенное бормотание Эдика в трубку, полное какой-то болезненной нежности.
– Ей нехорошо, – выдохнул муж, словно признаваясь в преступлении. – Одиноко, понимаешь? Не могу же я ее бросить в таком состоянии…
Он не договорил, но и так все было ясно до боли. Он не то чтобы не мог, он просто не умел, да и не хотел обрывать эту невидимую пуповину, связывающую его с прошлым. В тот вечер я предприняла первую робкую попытку образумить его.
– Послушай, Эдик, мы теперь – семья. Ты и я. И никаких призраков из прошлой жизни! – выпалила я, режа помидоры для салата. Лезвие ножа яростно кромсало плотную мякоть, словно вымещая злость.
Эдик, с отстраненным видом уткнувшийся в телефон, ничего не ответил. Просто кивнул невпопад, словно соглашаясь с прогнозом погоды. Кивать, соглашаться, обещать – это он умел виртуозно. А вот потом делал все по-своему.
Или не делал ничего вообще.
Лариса продолжала осаждать его звонками. Теперь ей срочно требовалась помощь с документами. Потом – совет по поводу коварно сломанного крана. А после – просто поговорить, излить душу, потому что ей так невыносимо одиноко в этой огромной квартире, отвоеванной, между прочим, при разводе. Квартире, ставшей ее золотой клеткой, а, возможно, и нашей будущей тюрьмой.
— Ты её жалеешь, — обронила я однажды, и в голосе не было и тени вопроса.
— Она слабая, — отозвался Эдик. — Совсем беспомощная. Сама ни с чем не справится.
И в этот миг я поймала в его взгляде отблеск гордости. Он словно возвышался надо мной, сильный, необходимый, единственный спаситель этой трепетной женщины.
Меня будто ледяной водой окатило. Отчего-то стало гадко.
Настоящая буря разразилась в феврале. Помню, за окном нудно сыпал мокрый снег, превращая мир в безликую манную кашу. Серый, комковатый пейзаж рождал щемящее чувство безысходности.
— Её маме нужна помощь на даче, — будничным тоном сообщил Эдик. — Затеяла ремонт. Может, съезжу на выходных, помогу? Ладно? Ты ведь не против?
Я нарочито медленно, словно в замедленной съёмке, отложила книгу. Пусть увидит, пусть поймёт, что приближается шторм.
— Нет, — отрезала я. — Ты меня за дуру держишь, Эдик? Какая, к чёрту, дача? В окно посмотри! Там снега по пояс. Никуда ты не поедешь.
— Жанна, ну что ты выдумываешь? — промямлил муж, избегая взгляда. — Я тебе не вру и никогда не врал. Она правда просила. Говорит, крыша от снега провалилась. Ну кто, кроме меня, ей поможет? А до весны там всё отсыреет.
— Даже если ты говоришь правду, — процедила я, — ремонтировать дачу бывшей тёщи ты будешь только после развода. Выбирай. Либо ты остаешься здесь, либо уходишь навсегда.
Он посмотрел на меня с такой жалкой надеждой в глазах, что на мгновение мне стало его жаль. Но тут же всплыли в памяти бесконечные звонки, его укромные отлучки на балкон с телефоном.
— Ты ревнуешь? — прошептал он, словно утопающий, хватающийся за соломинку.
Ревную. Ещё как. К этой прилипчивой пиявке, к этой таксе с её нескончаемыми проблемами, которая вцепилась в моего мужа и не собирается отпускать. Но дело было не в банальной ревности, а в выборе. В его неспособности сделать этот выбор.
Решение прокралось в сознание под покровом ночи.
Пока Эдик, уютно посапывая, грел своим теплом соседнюю подушку, я размышляла: если её слабость – источник власти, то почему бы и мне не примерить эту маску?
Утро встретило меня неподвижно лежащей в постели.
– Жанна? Что случилось? – взволнованный голос мужа метался вокруг меня.
– Плохо… – прошептала я, вкладывая в звук предсмертную хрипотцу. – Сердце… Может, давление скачет. Не понимаю, что со мной…
Эдик заметался, принес градусник, позвонил в поликлинику. Весь день он провел у моей постели, в глазах его читалась обретенная цель, смысл жизни, наконец-то проявившийся в заботе обо мне. Я лежала, бледная, с закрытыми глазами, и усмехалась про себя: вот оно, вот как это работает. Слабость – это звонкая монета. Беспомощность – это скипетр и трон.
Три дня он не отходил от меня ни на шаг. Три дня телефон хранил молчание. Три дня мы были просто мужем и женой, без удушающей тени прошлого, без ее ядовитого голоса, отравляющего тишину телефонных звонков.
А на четвертый день она явилась сама.
Эдик отлучился в аптеку за лекарством от придуманной мной болезни, и вдруг – настойчивый звонок в дверь. Решив, что муж забыл ключи, я открыла. На пороге стояла Лариса, облаченная в кричащее леопардовое платье. В реальности она оказалась именно такой, какой я ее себе представляла: маленькая, злобная, с вызывающим вульгарным макияжем на перекошенном лице.
– Значит, разыгрываем спектакль? – прошипела она, словно змея, и с силой оттолкнув меня, ворвалась в квартиру, как буря.
Я окинула ее взглядом, полным ледяного спокойствия и надменного достоинства. В ее вторжении читалось отчаяние, а во мне крепла уверенность – словно королева, взирающая на взбунтовавшихся крестьян.
– Осмелюсь спросить, на каком основании вы врываетесь в мой дом? – голос мой звучал ровно и отчетливо.
– По праву первой жены! – отрезала Лариса, и в ее голосе звенела неприкрытая злоба. – Эдик, может, и не герой, но он хорошо зарабатывает. И он всегда будет со мной! Неважно, какие сценки ты тут разыгрываешь!
Я молча смотрела на нее с тихим изумлением. Какая жалкая и испуганная женщина передо мной. Не сильная, а загнанная в угол.
– Он никуда от меня не денется, – продолжала она, словно заклиная. – Я знаю, как его удержать. Ты лишь мимолетное увлечение. Мы с Эдиком прошли через многое. И тебя переживем. Он всегда будет плясать под мою дудку. Поняла?
И тут в коридоре возник Эдик. Видимо, он успел услышать обрывки нашего разговора, потому что в руках у него застыл аптечный пакет, а лицо его окаменело, превратившись в безжизненную маску.
— Уходи сейчас же, — слова сорвались с его губ тихо, словно ядовитый шепот.
Лариса обернулась, и в ее глазах мелькнула какая-то болезненная надежда.
— Эдичка, как хорошо, что ты здесь!
— Забудь мой номер, забудь, где я живу, — прошипел Эдик, стараясь сдержать кипящую злость. — Жанна была права. С самого начала. Во всем. Ты просто кукловод!
Лариса открыла рот, словно хотела возразить, но слова застряли где-то в горле. Лицо ее побагровело, глаза часто-часто заморгали, и, не произнеся ни звука, она развернулась и выскользнула из квартиры. Эдик опустился на краешек моей кровати, бережно поставил пакет на тумбочку и посмотрел на меня взглядом, полным горечи.
— Ты не притворяешься? — спросил он тихо. — Тебе правда не плохо?
— Нет, — ответила я, не отводя взгляда.
Бывшая жена до сих пор звонит моему мужу. Он не сбрасывает ее звонки при мне. Хочется верить, что между ними больше ничего нет.