Борис крутился у зеркала, втягивая живот так старательно, что пуговицы на его новой рубашке жалобно поскрипывали, угрожая выстрелить в кафель. Лицо мужа приобрело густой свекольный оттенок, но он упорно искал «выгодный ракурс», поворачивая голову то влево, то вправо.
На краю раковины, по-хозяйски потеснив мои баночки с кремом и стаканчик для зубных щеток, лежала черная глянцевая коробка.
С картонной упаковки на меня скалился белозубый мачо с густой шевелюрой цвета воронова крыла, явно не подозревающий о существовании радикулита и ипотеки. Надпись под его подбородком гласила безапелляционно: «Жгучий брюнет. Полное перекрытие седины».
— Галя! — рявкнул муж, не оборачиваясь, продолжая любоваться своим профилем. — Ты где там застряла? Иди сюда, нужно оценить масштаб предстоящих работ.
Я вытерла руки кухонным полотенцем, ткань которого была жесткой, застиранной и шершавой, как мои ладони. Это полотенце было таким же привычным и незаметным, как я сама в этом доме последние пару лет.
— Что случилось, Борь? — спросила я, останавливаясь в дверном проеме.
Он ткнул толстым пальцем в свое отражение, едва не коснувшись стекла.
— Видишь? Виски. Сплошное серебро, как у деда Мороза после запоя. Это никуда не годится, Галина. У нас в отделе глобальная реструктуризация, приходят молодые кадры, акулы бизнеса. Я должен соответствовать духу времени.
Борис запнулся, и его глаза предательски скользнули в сторону, избегая встречи с моими в отражении зеркала. Я прекрасно знала, как зовут этот «дух времени» и «молодые кадры». Леночка.
Двадцать четыре года, диплом менеджера, купленный в переходе, и ноги, которые, казалось, росли прямо из ушей.
Я видела переписку в его телефоне, когда он по старческой забывчивость оставил его разблокированным на зарядке в гостиной. «Мой лев», «жду ценных указаний», смайлики с сердечками и поцелуями.
— Ты хочешь покраситься? — мой голос прозвучал ровно, будто я спрашивала, будет ли он суп.
— Не хочу, а надо, Галя! Надо! — он схватил коробку и потряс ею перед моим носом, словно маракасом. — Это вопрос статуса и выживания в коллективе. Ты-то у нас женщина простая, домашняя, тебе и так сойдет, тебя никто не видит. А я лицо отдела, я на передовой.
Слова царапнули, как наждачная бумага по открытой коже, оставив саднщий след. «Простая». «Тебе сойдет». Двадцать пять лет брака, двое выращенных детей, выплаченная кровью и потом квартира — все это скукожилось до определения «удобная мебель».
— И кто тебя красить будет? — спросила я, разглядывая его редеющую макушку, сквозь которую предательски просвечивала розовая кожа.
— Ну не в салон же мне идти к этим цирюльникам, засмеют мужики, скажут, бабиться начал, — фыркнул Борис. — Ты покрасишь. Вечером. Перед корпоративом. Завтра важный день, Леночка... то есть Елена Викторовна презентацию готовит, я должен быть в форме.
Он бросил коробку обратно на полку, неловко взмахнув рукой и сбив мой любимый увлажняющий лосьон. Тюбик с грохотом упал в ванну, но Борис даже не посмотрел вниз. Он вышел из ванной, насвистывая какой-то дурацкий молодежный мотивчик, оставив меня наедине с глянцевым красавцем на упаковке и гулкой пустотой внутри.
Я наклонилась и подняла лосьон. Пластик был холодным и неприятно скользким на ощупь. Сначала была просто обида, тяжелая и мокрая, как осеннее пальто, которое забыли просушить. Но потом мой взгляд зацепился за дальний темный угол шкафчика под раковиной.
Там, за рядами бытовой химии, среди отбеливателей и средств от засоров, валялся забытый моей племянницей Катей тюбик. Она гостила у нас месяц назад, когда у нее был период бунта против родителей. «Дикая фуксия». Профессиональный пигмент прямого действия. Ядерно-розовый, въедливый, несмываемый ничем, кроме времени и слез.
Я достала его, ощущая пальцами липкий слой пыли на боках. По весу тюбик был почти полный — Катя тогда передумала краситься полностью и сделала только пару прядей. Я посмотрела на дверь, за которой Борис уже включил телевизор на полную громкость, требуя ужин и чистую рубашку.
Внутри меня не было ни ярости, ни желания устроить скандал с битьем посуды. Было только холодное, расчетливое спокойствие, какое бывает перед генеральной уборкой, когда точно знаешь: этот старый хлам пора выкинуть на помойку.
Вечер опустился на квартиру душным, пыльным одеялом, сквозь которое трудно было дышать. Борис ходил по комнатам гоголем, разнашивая узкие джинсы, которые купил на прошлой неделе в молодежном отделе.
Штаны врезались ему в бока, нависая над ремнем мягким тестом, но он терпел, периодически морщась от боли.
— Галь, ну где ты там копаешься? — кричал он из спальни требовательно. — Краска стынет! То есть, время идет! Мне еще укладку делать, гель наносить.
Я сидела в ванной, закрывшись на щеколду, и раскладывала инструменты на стиральной машине. В руках у меня были два тюбика, как две судьбы. Один — «Жгучий брюнет», второй — «Дикая фуксия». Я действовала быстро и точно, как хирург на сложной операции.
Открыла краску мужа. Черная, густая субстанция пахла резкой химией, от которой слезились глаза.
Я выдавила содержимое в унитаз безжалостно и методично. Густая змея черного крема исчезла в воде, окрашивая ее в траурный цвет. Смыв сработал шумно, унося надежды Бориса на вороново крыло в городскую канализацию.
Затем я взяла шприц — большой, кулинарный, которым обычно нашпиговывала мясо маринадом по праздникам. Набрала в него содержимое Катиного тюбика.
Яркая, неоновая розовая паста заполнила пластиковый цилиндр, выглядя как инопланетная слизь. Аккуратно, стараясь не оставить предательских следов на фаянсе раковины, я закачала «Фуксию» в пустой тюбик «Брюнета».
Консистенция была похожей, такой же кремовой и плотной. Запах... запах я перебью аммиаком из проявителя, который шел в комплекте. Борис все равно ничего не поймет, у него хронический насморк от кондиционера в машине и полная атрофия интуиции.
Я закрутила крышечку до упора. Вытерла тюбик влажной салфеткой, чтобы он блестел, как новый, словно только что из магазина. Сердце билось ровно, размеренно, отсчитывая секунды до начала спектакля. Никакого страха я не испытывала. Только странное, щекочущее кончики пальцев предвкушение.
— Галина! — в дверь забарабанили кулаком. — Ты там уснула, что ли? Я же просил поторопиться!
Я открыла дверь, напуская на лицо выражение покорности. Борис стоял на пороге, уже без майки. Его дряблая грудь, покрытая седеющей порослью, вздымалась от нетерпения и важности момента.
— Все готово, дорогой, — сказала я мягко, протягивая ему пластиковую миску и жесткую кисточку. — Садись. Будем делать из тебя настоящего мачо.
Он плюхнулся на табуретку, которую притащил с кухни. Старая деревянная табуретка жалобно скрипнула под его весом, словно предупреждая об опасности.
— Ты давай аккуратнее там, — командовал он, глядя в зеркало, пока я смешивала «краску» с окислителем. — Чтобы кожу на лбу не заляпала, а то буду как шахтер. И виски, виски промажь хорошенько, не жалей состава. Там самая седина, она возраст выдает.
Смесь в мисочке получилась странного, грязно-бурого цвета. Химическая реакция окислителя с пигментом дала непредсказуемый визуальный эффект, масса пузырилась и темнела на глазах.
— Что-то цвет какой-то... не черный, — подозрительно буркнул Борис, косясь в миску через плечо.
— Это пигмент проявляется при контакте с воздухом, — спокойно солгала я, надевая латексные перчатки. Резина плотно и холодно обхватила пальцы. — На волосах потемнеет, станет угольным. Это же профессиональная серия, Борь, там сложные химические процессы. Ты сам выбрал самое дорогое.
Я нанесла первый жирный мазок. Холодная жижа коснулась его виска, и он дернулся.
— Холодно! И воняет как-то странно.
— Терпи, казак. Красота требует жертв и терпения.
Я мазала густо, не жалея смеси. Покрывала каждый седой волосок, каждую прядь, которую он так старательно и нелепо зачесывал на лысину, пытаясь скрыть очевидное. Я втирала этот розовый яд в его голову с каким-то мстительным наслаждением, словно пыталась стереть, закрасить последние двадцать пять лет, превратившие меня в его глазах в пустое место.
— Щиплет немного, — пожаловался он через пять минут, морща лоб.
— Это активные компоненты работают. Проникают глубоко в структуру волоса, закрепляют цвет, — я размазывала смесь по затылку, чувствуя под пальцами бугорки его кожи и тепло его тела.
— Значит, качественно возьмется, намертво. Будешь чернее ночи южной. Леночка твоя упадет в обморок от восторга.
— Ну, зачем сразу Леночка... — он самодовольно хмыкнул, но я видела в зеркале, как масляно заблестели его глаза и расплылись в улыбке губы. — Просто коллектив должен видеть лидера.
— Конечно. Коллектив. Исключительно ради престижа компании.
Я закончила процедуру. Надела на него шуршащую полиэтиленовую шапочку.
— Сиди сорок минут. Не меньше. Чтобы наверняка взялось и не смылось через неделю.
Борис важно кивнул, похожий в этой шапочке на переросшего, капризного младенца, и пошел в гостиную к телевизору. Я осталась в ванной отмывать кисточку. Вода в раковине, смывая остатки смеси, превращалась в веселый, ярко-розовый ручеек, похожий на сок от растаявшего мороженого.
Справедливость иногда имеет цвет детской жвачки и привкус химии.
Сорок минут тянулись густо и медленно, как засахаренный мед. Я сидела на кухне и пила чай без сахара.
Кружка была горячей, шершавой — любимая глиняная керамика ручной работы, которую мне подарила дочь на прошлый день рождения. Борис в комнате громко комментировал новости, ругая правительство и футболистов. Он чувствовал себя хозяином положения.
Он обновлялся. Он готовился к прыжку в новую, яркую жизнь, где нет места старым женам в халатах.
— Галь! Время вышло! — заорал он так, что дребезжали стекла в серванте. — Иду смывать! Неси полотенце, только чистое!
Я не пошла за ним и не двинулась с места. Я осталась сидеть, сжимая теплую кружку обеими руками, черпая в ней силу. Я слышала, как шумит вода в душе, ударяясь о поддон. Слышала, как он фыркает, отплевывается и напевает что-то бравурное.
— Галя! А почему вода розовая течет? Прямо как марганцовка! — крикнул он сквозь шум воды, в голосе прозвучали первые нотки беспокойства.
— Это лишний пигмент вымывается! — отозвалась я громко, но спокойно, не вставая со стула. — Основа-то у черного цвета красная, чтобы зелени на волосах не было! Это колористика, Борь!
Шум воды прекратился. Наступила пауза. Та самая, вязкая, тяжелая пауза перед взрывом, когда воздух сгущается настолько, что его можно резать ножом. Не было никакой мертвой тишины.
Гудел старый холодильник, за окном выла сирена скорой помощи, где-то у соседей сверху истерично лаяла маленькая собачонка. Жизнь продолжалась в своем обычном ритме.
А потом раздался вопль.
Это был не человеческий крик. Так мог бы кричать раненый морж, которому наступили на ласт. Дверь ванной распахнулась с такой неистовой силой, что ручка ударилась о стену, оставив глубокую вмятину на обоях.
Борис вылетел в коридор, спотыкаясь о порог. Полотенце сбилось на бок, обнажая бледное волосатое бедро. Но смотрела я, конечно, не туда.
Его голова светилась. Это был не просто розовый оттенок. Это был цвет радиоактивного заката, цвет взбесившегося фломастера, цвет позора и клоунады. Ядреная фуксия легла на седые волосы идеально, ярко, вызывающе, прокрасив каждую волосинку.
А там, где были его родные, темные волосы, она дала грязновато-фиолетовый, баклажанный отлив. Пятна краски, которые он плохо смыл в спешке, горели на лбу и ушах, превращая его в вождя краснокожих на пенсии.
— Что?! Это?! Такое?! — он задыхался, хватая ртом воздух, и тыкал дрожащим пальцем себе в голову. — Галя! Что ты наделала?! Ты посмотри на меня!
Я медленно, с достоинством поставила кружку на стол, чтобы не расплескать чай.
— Я? Ты сам купил краску, Боря. «Жгучий брюнет». Я лишь нанесла состав. Может, это производственный брак партии? Или у тебя гормональный фон изменился от возраста? Говорят, от стресса и влюбленности химия волос меняется непредсказуемо.
Он подбежал к зеркалу в прихожей, схватился за голову обеими руками, словно пытаясь оторвать ее. Розовые пряди торчали в разные стороны мокрыми перьями.
— Завтра корпоратив! Там Леночка! Там генеральный директор из Москвы! Я не могу так пойти! Меня же уволят к чертям собачьим!
— Ну почему же, — я внимательно, с интересом натуралиста рассматривала его. — Очень креативно получилось. Свежо. Молодежно. Ты же хотел соответствовать молодым кадрам, быть на одной волне? Сейчас модно красить волосы в яркие цвета, все блогеры так ходят. Ты будешь в абсолютном тренде. Самый модный в... коллективе.
В этот момент его телефон, лежавший на тумбочке в прихожей, ожил и завибрировал, ползя к краю. На экране высветилось фото: девица с неестественно надутыми губами в позе утки. Подпись: «Леночка Стажер».
— Ответь, — кивнула я на телефон. — Муза звонит. Хочет увидеть своего льва во всей красе. Включи видеосвязь, порадуй девочку.
Борис шарахнулся от телефона, как от боевой гранаты с выдернутой чекой. Он смотрел то на мигающий экран, то на свое сюрреалистичное отражение. В его глазах паника боролась с нарциссизмом, и паника побеждала нокаутом в первом же раунде.
— Сбрось! — завизжал он фальцетом. — Сбрось вызов немедленно! Скажи, что я заболел! Что я умер! Что меня похитили инопланетяне!
— Сам скажи, — я даже не пошевелилась, скрестив руки на груди. — Ты же глава семьи.
Телефон перестал звонить, но тут же пиликнул, оповещая о сообщении. Борис схватил аппарат трясущимися руками, прочитал и моментально позеленел. Лицо его теперь представляло удивительную палитру: красные пятна от злости, зеленый оттенок от животного страха и сияющий розовый нимб сверху.
— Она пишет, что они решили сделать сюрприз... — прошептал он севшим, сиплым голосом. — Они всем отделом, с шампанским, едут к нам. Забрать меня, чтобы начать праздновать заранее. Они уже в такси, подъезжают к нашему дому.
Борис заметался по узкому коридору, натыкаясь на углы. Он хватал с полки зимние шапки, примерял их, срывал, швырял на пол. В вязаной шапке с помпоном в теплой квартире он выглядел как городской сумасшедший, сбежавший из лечебницы.
— Брить! — решил он внезапно. — Неси машинку! Я побреюсь налысо! Скажу, что проиграл спор!
— Машинка у сына, — спокойно напомнила я, наблюдая за его агонией. — Ты сам отдал ее ему месяц назад, сказал, что тебе она без надобности.
— Бритвой! Станком! Дай станок!
— Порежешься весь. Вся голова в шрамах будет, кровь не остановишь. И потом, у тебя форма черепа... объективно неровная, бугристая. Помнишь, ты рассказывал, как в армии брился, тебя потом «лампочкой» дразнили?
Борис застыл со станком в руке. Он помнил. Его самолюбие получило контрольный выстрел в голову.
Резкий звонок в домофон прорезал спертый воздух квартиры. Борис подпрыгнул на месте, выронив станок.
— Это они! Галя, умоляю, не открывай! Меня нет! Я в срочной командировке! Я в реанимации! Свет! Выключи свет!
Он, грозный «лев» и «начальник транспортного цеха», сейчас напоминал нашкодившего пуделя, которого неудачно постригли и выгнали на мороз. Он метнулся в спальню, на ходу выключая свет в коридоре, сбивая коврики.
— Разбирайся сама! Ты жена, ты должна прикрывать тылы! Скажи им что угодно, только чтобы они ушли!
Дверь спальни захлопнулась. Я услышала, как судорожно провернулся ключ в замке. Щелчок. Еще один.
Я медленно, не торопясь, подошла к домофону. Сняла трубку. Оттуда доносился веселый пьяный смех, шум улицы и визгливый женский голос:
— Борис Иваныч! Выходи-и-ите! Мы тут, у подъезда! Сюрпри-и-из!
Я повесила трубку обратно на рычаг, не ответив ни слова. Затем подошла к входной двери. Металлический замок был холодным и тяжелым. Я повернула вертушку ночной задвижки до упора. Щелк. Теперь снаружи никто не войдет, даже если у них есть ключи.
Потом я вернулась на кухню, в свое царство. Взяла свою кружку. Чай уже остыл, но мне было все равно. Я подошла к окну и открыла его настежь, рывком распахнув створки. С улицы ворвался прохладный, влажный осенний воздух, пахнущий мокрым асфальтом, бензином и прелыми листьями.
Этот запах жадно вытеснял из квартиры душный, сладковатый аромат дешевого мужского одеколона, страха и химической краски.
Борис сидел в спальне, запершись в темноте, боясь показаться на глаза своей «музе» в виде розового фламинго. Его дутый «статус», его «вторая молодость», его раздутое до небес эго — все это разбилось о копеечный тюбик бальзама и мою маленькую хитрость.
Я провела рукой по подоконнику, проверяя чистоту. Пыли не было. Я все контролировала. Здесь, на этой территории, правила устанавливала я.
Телефон мужа в прихожей, брошенный в панике, снова звякнул и наконец затих. Я знала, что завтра он не пойдет на работу.
И послезавтра тоже. Ему придется брать больничный, отпуск за свой счет, сидеть дома, как крот в норе, смывать этот позор хозяйственным мылом по десять раз на дню, и видеть мою спокойную, понимающую усмешку каждый раз, когда он рискнет выйти в туалет.
Леночка не будет ждать лысого или розового старика с комплексами. Ей нужен был «лев», спонсор, билет в красивую жизнь. А лев оказался крашеной болонкой, которая прячется за юбкой жены.
Я сделала глоток холодного чая. Впервые за долгое время мне было легко дышать. Я чувствовала себя полноправной хозяйкой в этом доме, на этой кухне, в своей собственной жизни.
Я посмотрела на закрытую дверь спальни.
Завтра я перенесу его вещи в маленькую комнату, где раньше была детская. Скажу, что он слишком громко храпит и мне нужно личное пространство для чтения. И он не посмеет возразить, проглотит молча.
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет очень приятно!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал. С вами был Джесси Джеймс.
Все мои истории являются вымыслом.