Рита вернулась из магазина чуть позже обычного. В пакете тяжело перекатывались персики, запах которых напомнил ей те времена, когда на кухне пахло не только фруктами, но и свежей выпечкой, и мужским одеколоном. Тогда всё казалось простым и понятным: она, муж, маленький Вася и огромное желание родить ещё одного ребёнка.
С тех пор многое изменилось. Мужа давно не было, а Васю она видела только на фотографиях в телефоне. На экране он улыбался, стоя где‑то в горах, в кафе, в аэропортах. В подписи к одному снимку значилось имя: «Мы с Мартой», и от одного этого слова Риту кольнуло под сердцем.
Она привыкла думать, что у сына всё идёт неправильно. Не так, как должно быть. Не так, как она планировала.
Когда Васе было двадцать, они с Ирочкой казались идеальной парой. Ирочка – пухленькая, аккуратная, с добрым взглядом и талантами, о которых Рита могла бы рассказывать часами:
– Пирожки печёт – пальчики оближешь.
– На работе её ценят.
– Со мной разговаривает, как с мамой.
Рита уже мысленно распределяла, у кого они будут отмечать первый Новый год после свадьбы, представляла, как Ира будет ходить с животиком, а она носить ей супчики и компоты.
Планы разрушились в тот день, когда Ирочка, шмыгая носом, сказала:
– Мне кажется, у Васи роман.
Рита тогда ещё решила, что это глупость. Вася не из тех, кто разбрасывается хорошими девушками. Но история с курсами китайского и загадочной Мартой показала, что она плохо знает собственного сына.
Когда Рита в последний раз говорила с Васей по душам, они ругались. Не кричали, нет – каждый говорил своим ровным, почти вежливым голосом, но эти голоса были как стены.
– Зачем тебе чужой ребёнок? – повторяла она, словно это главный аргумент. – Ирочка тебе своих родит.
– Мама, я тебя очень прошу, – устало говорил Вася. – Не надо про чужого ребёнка. Это не вещь. И не помешанный каприз. Я её люблю.
Имя «Марта» резало Рите слух. Казалось, в нём есть что‑то жёсткое: ни мягкого «р», ни привычного «а», как в «Ира». Будто само имя намекало: эта женщина не сгладится, не подстроится, не станет удобной.
Когда Рита узнала, что Марта старше сына на десять лет и не может родить, её внутренний протест превратился в глухую стену. Она смотрела на Васю и думала: «Ну почему ты сам себе всё усложняешь?»
– Ноги её здесь не будет, – сказала она тогда, даже не повышая голоса.
– Хорошо, – кивнул Вася. – Значит, я не буду приходить.
Она не восприняла эти слова всерьёз. Ну куда он денется? Поживёт, поиграет в эту взрослую любовь, поймёт, что перепутал, вернётся. Так Рита успокаивала себя, запекала курицу в духовке и оставляя свободное место за столом – вдруг зайдёт, вдруг проголодается, а она тут как тут: накормит, пожалеет, поймёт.
Но Вася не заходил.
Первые месяцы Рита звонила сама. То по поводу какой‑то квитанции, то «просто узнать, как дела». Разговоры были натянутыми. Вася отвечал коротко, перескакивал с темы на тему, а на любое упоминание Марты реагировал либо молчанием, либо сухим «у нас всё нормально».
Вскоре звонки стали редкими. Потом их не стало вовсе.
Рита обижалась. Она легко и громко говорила другим:
– Отказался от матери! Я его растила одна, ночей не спала, всё лучшее ему, а он...
Слова «выбросил на помойку» слетели с языка однажды в разговоре с соседкой. Ей понравился этот образ. В нём было всё: и её жертва, и его неблагодарность. За этот образ она и цеплялась, как за оправдание своей непримиримости.
Ирочка первое время заглядывала к Рите. Они сидели на кухне, пили чай, обсуждали работу, сериалы, цены на продукты. Иногда разговор уходил к Васе, и Рита вздыхала:
– Он одумается. Чувствую, одумается. Ты, главное, живи, не пропадай.
Ира кивала, улыбалась натянуто, а через год ушла в какую‑то другую жизнь: встретила нового мужчину, вышла за него замуж, забеременела. Рита узнала об этом из общих знакомых и несколько дней ходила, как будто съела что‑то горькое. Казалось несправедливым, что этот новый мужчина получит всё то, о чём она мечтала для сына: жену, малыша, семейные фото на фоне ёлки.
Васю она увидела случайно, уже через два года после их последнего разговора.
Был тёплый день, в руке пакеты, на ходу Рита перетасовывала список покупок в голове, когда вдруг на другом конце пешеходного перехода заметила знакомый силуэт. Плечи её сына нельзя было перепутать ни с чьими: тот же наклон головы, та же походка.
Но не это заставило её остановиться. На руках у Васи сидела крошечная девочка с теми самыми мягкими кудрями, какие были у него в детстве. Девочка смеялась, уткнувшись носом ему в ключицу, а он что‑то шептал ей на ухо.
Рите показалось, что у неё на секунду остановилось сердце. «Внучка», – промелькнула мысль. Такая, какой она её представляла: маленькая, живой клубочек счастья, похожая на Васю.
Потом её накрыла волна обиды: «Как он мог? У него ребёнок, а он даже не позвонил. Даже не написал».
Первые секунды она хотела подбежать, схватить его за рукав и сказать всё. Всё, что накопилось. Но ноги будто приросли к земле. С одной стороны, гордость шептала: «Развернись и уйди, пусть сам приходит». С другой – что‑то тянуло её вперёд: посмотреть ещё, хотя бы со стороны.
Она пошла за ними, держась на расстоянии, чтобы не заметили. Они свернули во двор, где Рита никогда раньше не бывала. Вася усадил девочку на качели, стоял рядом, подталкивая её, ловил в полёте. Девочка заливалась смехом.
«Как она смеётся... как он смотрит на неё, – подумала Рита. – Вот он, мой Васенька с её детства, только теперь в роли отца».
Когда они пошли к подъезду, Рита запомнила номер дома, подъезда, этаж, на котором зажглось окно.
В тот вечер пакет с персиками так и остался закрытым. Рита сидела на табурете у окна, смотрела на пустую тарелку и пыталась понять, что теперь делать.
На следующий день она пошла в тот двор уже сознательно. Села на лавочку, будто случайная прохожая. Несколько раз вдоль дома проехали дети на велосипедах, дворник лениво подметал дорожку, две старушки обсуждали новости.
Сын появился минут через двадцать. В одной руке – маленький рюкзачок, в другой – ладошка той самой кудрявой девочки. Сегодня он был с ней один; никакой Марты рядом не было. Рита чувствовала, как внутри всё подрагивает от странного смешения радости и злости.
Она приходила так ещё несколько раз. Иногда с Васей была старшая девочка – серьёзнее, выше, с длинными косичками. Иногда – женщина в темной куртке, которую Рита безошибочно опознала как Марту: походка уверенная, но в плечах – едва заметная усталость. «Вот ленивая, – сердито думала Рита. – Редко выходит, всё на Васю».
В какой‑то момент она не выдержала. Сходила в детский магазин, выбрала два платья – одно розовое, с мелкими сердечками, другое светлое в цветочек, – к ним пару мягких игрушек. Пакет вышел пухлым, как подушка.
– Не девчонки, а две куколки будут, – бормотала она, примеряя взглядом размеры.
Ей казалось, что с подарка правильнее начинать разговор. Подарок – это знак. Это почти как сказать: «Я признала их».
Старушка на лавочке легко выдала нужную информацию:
– Вася? Да, с Мариной они там, на втором этаже, в двушке живут. Хорошие ребята, дети у них славные.
Имя «Марина» насторожило, но старушка махнула рукой:
– Ну как её... Маша... Марта... Я всё время путаю.
Рита кивнула. Сердце колотилось. Она поднялась по лестнице, остановилась у нужной двери, глубоко вдохнула и позвонила.
Дверь открыл Вася. Лицо его вытянулось от удивления.
– Мама?
– Надо же, помнишь ещё, как я выгляжу, – буркнула Рита, переступая порог так, будто всю жизнь сюда ходила. – Совести у тебя нет. Почему не сказал, что у тебя дочь родилась?
Он открыл рот, чтобы ответить, но в коридоре послышались шаги, и к ним вышла женщина. Марта. В домашней одежде, немного бледная, но собранная. На секунду их взгляды встретились.
– Здравствуйте, Маргарита Витальевна, – спокойно сказала Марта.
У Риты внутри всё скрутилось. И девушка не страшная, и взгляд нетерпимый, но не злой. Улыбаться не спешит, но и не прячется.
Из‑за её спины выглянула старшая девочка:
– Папа, кто это?
Рита выпрямилась, словно в школе у доски.
– Внучка моя где? – строго спросила она.
– Спит, – пискнула девочка.
Рита, не спрашивая разрешения, прошла в ванную, помыла руки. В каком‑то автоматическом, всем знакомом жесте было всё её материнство и желание показать: «Я знаю, как с детьми». Потом она вошла в комнату, где стояла детская кроватка.
В кроватке действительно спал маленький ангелок с влажными кудряшками. Рита подошла ближе, наклонилась.
– Как на тебя похожа, Васенька, – прошептала она.
Вася прокашлялся за спиной.
– Мам... Мы её удочерили.
Слово будто стукнуло по голове. «Удочерили». Значит, не её кровь, не её продолжение. Внутри Риты что‑то сжалось. Ей показалось, что всё это – какая‑то постановка, спектакль: ей показали картинку, дали почувствовать себя бабушкой, а потом сказали: «Шутка».
– Значит, обманули, – только и подумала она.
Глаза защипало, слёзы выступили так быстро, что она даже не успела их стыдиться. Рита отпрянула от кроватки, случайно задела плечом старшую девочку – та отступила, прижимая к груди игрушку.
– Бабушка, ты куда? – растерянно спросила девочка.
Слово «бабушка» взрезало воздух. Но Рита уже разворачивалась. Она почти бежала к выходу, не разбирая, что говорит сын, что шепчет Марта.
До дома она добиралась как в тумане. Телефон звонил, но она не брала трубку. Ей казалось, что она снова потеряла что‑то очень важное, и легче всего было обвинить в этом Марту.
Сообщение от Васи пришло вечером. Рита долго смотрела на уведомление, прежде чем открыть.
«Мама, я не рассказывал тебе, потому что знал, как ты отреагируешь. Вероника – моя дочь. Не по крови, но по всему, что важно. Тебе придётся принять это. Или нет – тогда меня в твоей жизни тоже не будет. Я просил не расстраивать Марту. Ты знаешь, что у неё серьёзные проблемы со здоровьем, и сейчас ей тяжелее. Прогнозы такие, что, возможно, у нас не так много времени. Я хочу, чтобы она была счастлива. И чтобы наши девочки были счастливы. Как был счастлив я в детстве».
Слёзы, которые она весь день сдерживала, тихо покатились по щекам. В памяти всплыл тоненький голосок: «Бабушка, ты куда?» И в этом голосе не было ничего, кроме растерянности и естественной детской надежды.
Рита не спала почти всю ночь. Перебирала куски прожитой жизни: как держала Васю на руках, как стояла в очередях за молочной смесью, как однажды в больнице сидела на жёстком стуле, пока у сына поднималась температура. Вспомнила мужа, который умел так смотреть, что любой спор терял смысл. Вспомнила Ирочку и свою уверенность, что «так было бы правильно».
А потом ей вдруг стало страшно: не от того, что у Марты тяжёлое состояние, а от мысли, что две девочки могут остаться без матери. И если она продолжит стоять в позе, упрямо повторяя «не хочу чужих внуков», они останутся и без бабушки.
Утром Рита встала, не решая вслух, что делать. Она просто надела платье попроще, собрала волосы в хвост и выбрала в телефоне контакт одного старого друга.
– Димка, привет, это Рита из третьего «Б», – сказала она в трубку и даже улыбнулась, услышав, как он удивлённо смеётся. – Слушай, мне нужна помощь. Очень.
Михайлов, тот самый Димка, который в школе носил ей портфель и всегда смотрел так, словно ждал чуда, теперь был уважаемым хирургом. Они иногда пересекались в соцсетях: она лайкала его фото в белом халате, он поздравлял её с праздниками, но дальше пары фраз дело не заходило.
– Говори, – без лишних вопросов ответил он.
Рита коротко описала ситуацию. Без оценок. Без слова «нахалка». Только факты: женщина, пересаженный орган, двое детей, тревожные прогнозы.
– Привози все документы, – сказал Дима. – Завтра в девять пусть приходят.
Когда она снова стояла у двери сына, сердце уже не колотилось как прежде. Было спокойно и понятно: нужно сказать, предложить, выдержать любой ответ.
Дверь на этот раз открыла Марта. Она выглядела ещё более усталой, но в глазах не было обиды – скорее настороженность.
– Можно войти? – спросила Рита, и в голосе её не было прежнего нападения.
В коридоре появился Вася. Инстинктивно он чуть шагнул вперёд, будто закрывая Марту собой.
– Мог бы догадаться и позвонить Михайлову, – проворчала Рита, чтобы скрыть смущение. – Или мне бы сказал. Что за детский сад? Знаешь же, что у меня связи.
Она увидела, как у сына дрогнули губы – то ли от удивления, то ли от облегчения.
– Я утром ему уже сама позвонила, – продолжила она, не давая себе времени передумать. – Завтра приём в девять. Берите обследования, какие есть. Поедете вдвоём.
– А он... – начал Вася. – Он в этом разбирается?
– Дима во всём разбирается, – уверенно сказала Рита. – А если не разберётся, найдёт того, кто разберётся. Моим внучкам нужна здоровая мама. Ясно?
Слово «внучкам» прозвучало непривычно даже для неё самой. Но, произнеся его, она почувствовала, как внутри что‑то встаёт на место.
– А дети? – тихо спросил Вася. – С кем они будут?
– А я зачем? – искренне удивилась Рита. – Ты думаешь, я с ними не справлюсь?
Марта всё это время молчала. Теперь она шагнула вперёд.
– Спасибо, – сказала она. – Я... правда, не знаю, что сказать.
Глаза у неё блестели. Не от слёз – от напряжения.
– Ничего не говори пока, – махнула рукой Рита. – Ты мне нужна живой. А там разберёмся.
В этот день Рита впервые осталась с девочками одна. Старшая – Лиза – уже стеснительно называла её бабушкой, но при этом внимательно присматривалась. Младшая Вероника сначала настороженно хмурила маленький лобик, потом протянула к Рите ладошку, словно проверяя: «Своя?»
Рита мыла руки дольше обычного, вспоминая, как делала это перед тем, как взять на руки маленького Васю из роддома. Тогда она боялась его уронить, не так подержать, сделать что‑то не по правилам. Сейчас страх был другим: «А вдруг не получится полюбить чужого ребёнка, как родного?»
Она вошла в комнату, где спала Вероника, тихо присела рядом. В маленьком личике девочки было мало общего с Васей – другие черты, другая линия губ. Но что‑то тёплое всё равно отозвалось в груди.
Рита осторожно коснулась крошечной ладошки. Та сжалась, а потом разжалась, словно принимая.
– Красавица, – прошептала она. – Вот дурочка я, честное слово.
Внутри параллельно шли два потока мыслей. Один привычный: «Вот бы это была дочь Ирочки, какая бы получилась картинка – родной сын, родная невестка, родная внучка». Другой – новый, который только набирал силу: «Главное, чтобы у девочек были взрослые рядом. Не важно, по какой линии эта родня».
Под вечер Вероника проснулась, посмотрела прямо на Риту и неожиданно широко улыбнулась. Беззубо, доверчиво, будто уже давно знала её.
– Ну всё, – тихо сказала Рита, чувствуя, как подступает знакомая влажность к глазам. – Теперь я пропала.
На следующий день после приёма у Михайлова Вася позвонил сам.
– Мам, – голос у него был хриплым от усталости, – спасибо. Правда. Он всё внимательно посмотрел, сказал, что есть варианты. Придётся поездить, обследования, анализы, вся эта история... Но мы не в тупике.
Рита слушала и кивала, хотя он её не видел.
– Только, – добавил он, – это всё надолго. И мне, честно говоря, страшно.
– Тебе страшно – мне тоже, – спокойно сказала Рита. – Но у нас нет выбора. Мы делаем, что должны.
Она поймала себя на слове «мы» и не стала его исправлять.
Вечером они приехали с девочками. Марта выглядела измученной, но в глазах её было что‑то новое – не надежда, нет, скорее готовность бороться.
– Я не знаю, чем всё закончится, – тихо сказала она Рите, пока девочки рисовали на полу. – Но то, что вы сделали... Я не забуду.
– Не надо мне благодарностей, – отмахнулась Рита. – Ты мне лучше помоги: расскажи, кто что любит есть, какие мультики включать, во сколько укладывать.
Марта улыбнулась впервые за всё время по‑настоящему:
– Вероника сладкоежка, а Лиза любит макароны.
Рита кивала, запоминая, и вдруг поняла, что давно не чувствовала себя настолько нужной. Не потому, что кто‑то без неё не справится, а потому, что её участие действительно меняет ситуацию.
Прошло несколько недель. Дом Риты ожил: в прихожей стояла пара детских ботинок, на стуле висела маленькая куртка, на столе лежал рисунок с кривыми фигурками, одна из которых была подписана старательными буквами: «БаБуШкА».
Она иногда всё ещё ловила себя на мыслях об Ирочке. Представляла, как та сидит где‑то в другой кухне, делает уроки с ребёнком, обсуждает с мужем, какие обои клеить в спальне. Её сердце болезненно сжималось от этой картины, как от несыгранной роли, которая идеально ей подходила, но досталась другой.
Однако теперь к этой боли примешивалось другое чувство. Когда Вероника тянула к ней руки, а Лиза приносила очередной рисунок, Рита думала: «Может быть, в жизни нет неправильных сценариев. Есть только те, в которые ты готов войти».
Иногда вечером она сидела с Мартой на кухне. Вася укладывал девочек в комнате, а они вдвоём молча пили чай. Марта рассказывала про работу, про то, как Лиза боялась оставить любимую куклу в садике, про то, как Вероника научилась говорить «ещё».
– Честно, – призналась однажды Марта, – я думала, вы меня так и будете ненавидеть.
– Я тебя не ненавидела, – задумчиво ответила Рита. – Я... боялась.
– Меня? – удивилась Марта.
– Не тебя лично, – поправила Рита. – Того, что с твоим появлением всё изменилось, а я не успевала за этими изменениями. Мне казалось, что я одна знаю, как правильно. А жизнь показала, что «правильно» может быть по‑разному.
Марта долго молчала, потом тихо сказала:
– Вы вообще понимаете, насколько вы сейчас смелее меня?
Рита фыркнула:
– Старая бабка смелее молодой? Ну конечно.
– Да, – спокойно ответила Марта. – Вы решились принять чужого ребёнка как своего. Я вот до сих пор учусь этому, хотя сама однажды тоже пошла на такой шаг.
Рита перевела взгляд на комнату, где спали девочки. Она вдруг увидела, как много в этой женщине силы: не юношеской, а спокойной, взрослой.
– Давай так, – предложила Рита. – Ты будешь учиться у меня жарить картошку, как раньше делала моя свекровь, а я у тебя учиться принимать то, что не планировала.
Марта засмеялась. Смех её был тихим, но тёплым.
Однажды, когда они втроём – Рита, Вася и Марта – шли из больницы, где делали очередное обследование, Вася неожиданно остановился.
– Мам, – сказал он, – я иногда думаю: ты бы тогда, много лет назад, всё равно меня поддержала, если бы знала заранее, что у нас будет именно такая семья?
Рита задумалась. Перед глазами промелькнуло всё: очаровательная Ира, её мечты о родной внучке, та первая встреча у подъезда, от которой она бежала, как от беды.
Она честно ответила:
– Не знаю. Наверное, тогда я бы всё равно упёрлась. Не была готова.
– А сейчас?
– Сейчас, – медленно произнесла Рита, – я смотрю на вас и думаю, что, может, мне тоже был нужен шанс повзрослеть. Не только тебе.
Вася усмехнулся, но в его глазах блеснуло что‑то мягкое.
– Значит, мы оба из тех, кто долго доходит, – сказал он.
– Зато доходим, – ответила Рита. – Это главное.
Тот день, когда Вероника впервые сама, без подсказки, сказала:
– Ба‑ба, дай ручку,
Рита запомнила не хуже любого официального праздника. Они шли по двору, девочка цеплялась за её пальцы, на лицах играли тени от деревьев. Никаких особых событий, ничего торжественного – но именно в такой момент Рита почувствовала, что всё встало на свои места.
Она больше не делила внуков на «своих» и «чужих». Внутри остался лишь один чёткий критерий: эти дети нуждаются в ней. И она есть.
Иногда вечером, когда девочки уходили домой, квартира снова становилась тихой. Рита садилась в кресло у окна, смотрела на небо и ловила себя на странном ощущении: будто она одновременно и в конце, и в начале чего‑то важного.
Она всё ещё могла скучать по тому, как «должно было быть». Ей всё ещё было немного жалко, что Васины снимки со свадьбы – не с Ирочкой. Но теперь эта жалость уже не заслоняла собой реальность, в которой у неё были живые руки, протягивающие рисунки, и мягкие ладошки, тянущиеся к её щеке.
И каждый раз, когда Вероника улыбалась, а Лиза серьёзно спрашивала:
– Бабушка, а когда мы опять к тебе придём?
Рита отвечала, не сомневаясь:
– Приходите хоть завтра. У вас здесь всегда есть дом.
И в этот момент она точно знала: всё будет хорошо. Не так, как она когда‑то расписала в голове. А по‑настоящему.