Запах в квартире стоял специфический — смесь дешевой грунтовки, пыли от штробления стен и, почему-то, ванили от сдобных булочек, которые они ели на завтрак. Для Лены этот запах был лучше любых французских духов. Она стояла посреди абсолютно пустой гостиной их первой собственной «двушки», сжимая в руке рулетку, и чувствовала себя королевой мира.
— Сереж, смотри! — она раскинула руки, словно пытаясь обнять пространство. — Если мы вот тут поставим шкаф-купе, а диван сдвинем к окну, то места будет вагон! Можно даже елку на Новый год ставить под потолок!
Сергей, перемазанный штукатуркой так, что походил на ожившую статую, устало улыбнулся. Он сидел на корточках, ковыряясь в розетке.
— Ленка, ты сначала диван купи, а потом двигай. У нас из мебели пока только этот надувной матрас, который к утру превращается в тряпку, и две табуретки от соседей.
— Не будь занудой! — Лена подошла к мужу и чмокнула его в пыльную макушку. — Главное — стены свои. Никаких хозяек, проверяющих, не поцарапали ли мы их драгоценный линолеум 1980 года выпуска. А мебель... На мебель у нас есть «подушка».
«Подушкой» они называли свой неприкосновенный запас. Триста пятьдесят тысяч рублей. Эти деньги собирались потом и кровью в течение трех лет. Лена, работая медсестрой, брала все возможные ночные дежурства, забыв, что такое нормальный сон. Сергей после смены на заводе таксовал до трех ночи, возвращаясь домой с красными от усталости глазами. Они не ходили в кино, одевались на распродажах, а отпуск проводили на даче у родителей Лены, пропалывая грядки. Но у них была цель. И теперь, когда ипотека была оформлена, а ключи грели карман, эти деньги должны были превратить бетонную коробку в уютное гнездышко.
— Завтра поедем за плиткой в ванную, — мечтательно продолжила Лена. — Я видела такую красивую, бирюзовую... Как море.
— Как скажешь, родная. Лишь бы тебе нравилось.
Идиллию, звенящую надеждами, разбил телефонный звонок. Резкий, требовательный рингтон, который Сергей установил специально для матери, заставил обоих вздрогнуть. Тамара Павловна звонила часто, но в разгар рабочего дня — никогда. Обычно это означало ЧП.
Сергей вытер руки о штаны и нажал на громкую связь, продолжая возиться с отверткой.
— Да, мам? Привет. Мы тут как раз...
— Сережа! — голос матери сорвался на визг, потом перешел в рыдания. — Сынок... Беда!
Сергей выронил отвертку. Лена замерла, чувствуя, как холодок пробежал по спине. Тамара Павловна была женщиной театральной, любила драму, но сейчас в ее голосе звучал неподдельный животный страх.
— Мам, что случилось? Успокойся! Говори толком!
— Я только что от врача... — всхлипывала трубка. — Сереженька, они нашли... Они подозревают самое страшное. Опухоль. По женской части. Сказали, все очень запущено.
В пустой квартире повисла тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием Тамары Павловны в динамике. Лена присела на пол рядом с мужем. Она видела, как побелело его лицо, как задрожали руки.
— Какая опухоль, мам? Ты же месяц назад на диспансеризации была, говорила, все чисто...
— Ой, да что эти врачи в поликлинике понимают! — тут же огрызнулась мать, на секунду забыв про плач, но быстро вернулась в образ. — Я пошла в платную, к профессору. У меня боли начались адские, сынок. Режет так, что жить не хочется. Профессор посмотрел, покачал головой... Сказал, нужна срочная операция. Счет на дни идет. Если сейчас не сделать, то все... метастазы.
Лена, как медик, нахмурилась. «Счет на дни» при онкологии говорят редко, обычно требуется гистология, консилиум. Но спорить с рыдающей женщиной, которой только что объявили смертный приговор, было невозможно.
— Что нужно делать? — голос Сергея стал глухим и деревянным.
— Квоты нет, — затараторила Тамара Павловна. — Очередь на полгода. Я не доживу, Сережа! Я просто сгнию за эти полгода! Есть вариант платно, в частной клинике. Лазером, новейшие технологии. Но это... это очень дорого.
— Сколько?
— Двести восемьдесят тысяч. Вместе с реабилитацией и палатой.
Цифра повисла в воздухе, как топор. Двести восемьдесят. Почти все, что у них было. Их ремонт. Их бирюзовая плитка. Их кухня. Их диван.
Лена посмотрела на мужа. Сергей смотрел в одну точку на серой бетонной стене. Он любил мать. Несмотря на ее сложный характер, на ее вечные придирки к Лене, на ее эгоизм — она была его мамой. Единственной.
— Сереж, — тихо позвала его Тамара Павловна. — У меня таких денег нет, ты же знаешь. Пенсия — копейки. Если вы не поможете... Ну, значит, судьба такая. Помру, квартиру вам оставлю, хоть порадуетесь...
— Мама, прекрати! — рявкнул Сергей так, что эхо отразилось от пустых стен. — Никто не умрет. Я найду деньги.
Он сбросил вызов и закрыл лицо руками.
Лена молчала. Внутри нее боролись два чувства: жалость к свекрови и какое-то смутное, липкое подозрение. Уж больно вовремя случилась эта болезнь. Ровно тогда, когда они получили ключи и деньги. Тамара Павловна всегда ревновала сына к его успехам и особенно к его тратам на семью.
— Сереж, — осторожно начала Лена. — Может, покажем ее документы моему знакомому онкологу? Вдруг можно по ОМС пробиться быстрее? Или диагноз перепроверить? В частных клиниках часто разводят на деньги...
Сергей поднял на нее глаза, полные боли и упрека.
— Лен, ты сейчас серьезно? Мать умирает, ей больно, она напугана. А мы будем ее по врачам таскать, справки перепроверять? Пока мы будем искать бесплатные варианты, она может...
Он не договорил. Просто встал и начал собирать инструменты.
— Это наши деньги на ремонт, я знаю, — сказал он, не глядя на жену. — Мы опять будем жить в бетоне. Но я не смогу спать на новом диване, зная, что зажал деньги на жизнь матери. Ты меня простишь?
Лена подошла и обняла его сзади, прижавшись щекой к его спине. Она чувствовала, как напряжены его мышцы.
— Прощу, конечно. Деньги — дело наживное. Главное, чтобы она поправилась.
На следующий день они сняли деньги. Сергей отвез пухлый конверт матери. Вернулся он поздно, серый от усталости, но с облегчением в глазах.
— Отдал, — выдохнул он, стягивая ботинки. — Она плакала, руки мне целовала. Говорит, завтра же ложится в стационар. Связи там плохие, просила не беспокоить пару недель, пока после наркоза отходить будет.
— Ну вот и хорошо, — сказала Лена, ставя перед ним тарелку с макаронами. — Теперь все будет хорошо.
Новоселье решили не отменять, но от праздника осталось одно название. Вместо запланированного стола и гостей пришлось ограничиться посиделками с парой друзей и, конечно, Тамарой Павловной, которая нашла в себе силы прийти попрощаться перед «тяжелым лечением».
Свекровь выглядела... своеобразно. На лице — слой пудры толщиной в палец, призванный изображать смертельную бледность. Голос тихий, движения плавные, страдальческие. Но Лена заметила, как жадно бегают ее глазки по новой квартире, оценивая метраж.
— Ох, дети мои... — вздыхала она, усаживаясь на единственный стул. — Хорошо у вас. Пустовато, конечно, бедненько... Но ничего. Главное — свое. А я вот, может, в последний раз вижу...
Она картинно прижала платок к сухим глазам. Друзья, Пашка и Света, сидели притихшие, боясь громко жевать. Атмосфера была как на поминках, хотя хоронили пока только деньги на ремонт.
— Я к вам с подарком, — вдруг оживилась Тамара Павловна, доставая из пакета огромную, потрепанную коробку, перевязанную бечевкой. — Раз уж вы мне жизнь спасли, я решила отдать вам самое дорогое. Семейную реликвию. Сервиз моей прабабушки. Думала, с собой в могилу заберу, но нет... Пусть вам послужит.
Лена с трепетом приняла коробку. «Реликвия» звучало солидно. Может, антиквариат? Кузнецовский фарфор?
Она открыла крышку. В нос ударил запах старых газет и затхлости. Внутри, переложенные пожелтевшей прессой 90-х годов, лежали чашки. Лена достала одну. Это был дешевый советский фаянс, грубый, с аляповатыми красными маками. На ободке — скол. Ручка приклеена клеем «Момент», желтые потеки которого даже не удосужились зачистить. Блюдца были разномастные, некоторые в "паутинке" трещин.
Это был не антиквариат. Это был хлам, который обычно вывозят на дачу или выкидывают.
— Спасибо, Тамара Павловна, — выдавила Лена, чувствуя, как к горлу подкатывает ком обиды. За двести восемьдесят тысяч — битые чашки.
— Берегите его, — наставительно подняла палец свекровь, отправляя в рот бутерброд с икрой. — Такого сейчас не делают.
В этот момент Лена поймала взгляд мужа. Сергей смотрел на сервиз с недоумением, но промолчал. Мама болеет. Маме можно все
Прошел месяц.
Жизнь в новой квартире без ремонта превратилась в испытание на прочность. Пыль была везде. Она скрипела на зубах, забивалась в волосы, оседала на одежде. Спать на надувном матрасе стало невыносимо — он сдувался каждую ночь, и к утру Лена с Сергеем просыпались на жестком ламинате, с затекшими спинами и ноющими боками. Вещи лежали в коробках, найти что-то было квестом. Вместо уютной кухни — плитка на табуретке.
Сергей работал на износ. Он брал подработки даже в выходные, пытаясь закрыть дыру в бюджете. Домой приходил черный, падал и засыпал, даже не успевая поговорить с женой. Лена видела, как он сдает. Он похудел, стал раздражительным, под глазами залегли темные тени.
— Сереж, может, хватит? — просила она, делая ему массаж спины. — Всех денег не заработаешь. Поживем пока так.
— Не могу, Лен. Я обещал тебе ремонт. Я мужик или кто?
С Тамарой Павловной связи почти не было. Первые дни Сергей звонил, но телефон был выключен. Потом пришло короткое СМС: «Операция прошла успешно. Очень слаба. Врачи запретили телефон, излучение вредно. Не приезжайте, карантин по гриппу. Люблю, целую».
Сергей немного успокоился, но тревога не отпускала.
— Странно все это, — говорил он за ужином. — Какой карантин летом? Почему излучение вредно?
— Может, в платных клиниках свои правила, — успокаивала его Лена, хотя сама уже давно подозревала неладное. Интуиция кричала, что здесь что-то нечисто. Но доказательств не было, а обвинять мать мужа в симуляции рака — это прямой путь к разводу.
Правда вскрылась в дождливый вторник. Сергей был в ночную смену. Лена сидела на кухне, пытаясь отстирать в тазике рабочую робу мужа (стиральную машину они так и не купили, деньги ушли на «операцию»). Руки покраснели от горячей воды и порошка. Ей было до слез обидно. Обидно за себя, за Сергея, за их разрушенные планы.
Телефон пиликнул. Уведомление от социальной сети «Одноклассники». Лена редко туда заходила, держала аккаунт только ради дальних родственников.
«Возможно, вы знакомы: Тамара Захарова».
Алгоритмы соцсети подкинули ей профиль свекрови. Лена удивилась. Тамара Павловна всегда говорила, что интернет — это зло, и у нее даже кнопочный телефон. «Наверное, Сергей зарегистрировал когда-то», — подумала Лена и нажала на иконку.
Профиль был активен. Статус: «Жизнь одна — кайфуй!».
Последнее посещение: «Сейчас на сайте».
Лена почувствовала, как сердце пропустило удар. Дрожащим пальцем она открыла ленту фотографий.
Альбом назывался «Египетская сказка 2024».
Первое фото: Тамара Павловна в аэропорту, с огромным чемоданом и счастливой улыбкой. Подпись: «Прощай, серый город! Здравствуй, море!». Дата загрузки — тот самый день, когда она якобы «легла на операцию».
Второе фото: Свекровь в ярко-желтом купальнике и парео, стоит по колено в лазурной воде. Никаких следов болезни, никакой бледности. Только бронзовый загар и довольное лицо.
Третье фото: Стол в ресторане, уставленный тарелками с горами еды, бокал с коктейлем, украшенным зонтиком. Тамара Павловна держит вилку с креветкой и подмигивает в камеру.
Подпись: «Все включено — это рай! Спасибо судьбе за подарки!».
Лена листала фото, и ее накрывало волной холодного бешенства. Вот свекровь на экскурсии в пустыне. Вот она в спа-салоне (массаж, маски, обертывания). Вот она танцует с каким-то аниматором.
Комментарии под фото убивали окончательно.
Подруга Людмила пишет: «Томочка, ты молодец! Правильно, что плюнула на все болячки и рванула отдыхать! Здоровье дороже!».
Ответ Тамары: «Ой, Люда, не то слово! Дети помогли, дай бог им здоровья. Хоть на старости лет поживу как белый человек. А то все "мама, мама", а сами только о себе думают».
— Только о себе думают... — прошептала Лена, чувствуя, как на глаза наворачиваются злые слезы.
Она перевела взгляд на угол кухни, где в коробке пылился «драгоценный сервиз».
— Значит, мы о себе думаем? Мы спим на полу, едим "Доширак", Сергей гробит здоровье на двух работах... А ты жрешь креветки в Египте за наши деньги?!
Лена сделала скриншоты. Все до единого. Фото, даты, комментарии. Она сохранила их в отдельную папку. Потом набрала номер мужа, но сбросила. Нет. Это нельзя говорить по телефону. Это нужно видеть.
Сергей вернулся утром. Он был похож на тень. Глаза ввалились, руки дрожали от перенапряжения. Он принес пакет молока и батон.
— Лен, я посплю пару часов, ладно? Потом опять в рейс.
Лена молча поставила перед ним телефон.
— Что это? — спросил он, протирая глаза.
— Это отчет об операции, Сережа. Смотри. Внимательно смотри.
Сергей взял телефон. Он долго смотрел на фото матери в шляпе на фоне пирамид. Сначала он не понимал. Мозг отказывался сопоставлять эту цветущую, загорелую женщину с той несчастной, умирающей старушкой, которую он провожал месяц назад.
— Это... это старые фото? — голос его дрогнул. — Может, она просто выложила воспоминания?
— Посмотри на дату, Сереж. Посмотри на маникюр. Помнишь, она перед новосельем хвасталась новым гель-лаком «битое стекло»? Вот он, на фото с бокалом. Это сейчас. Она там. Прямо сейчас.
Сергей листал ленту. С каждым свайпом его лицо каменело. Из него уходила жизнь, уходила вера. Тот стержень сыновней любви, на котором держались их отношения с матерью, с треском ломался.
Он прочитал комментарий про «дети помогли».
Телефон с глухим стуком упал на стол. Сергей закрыл лицо ладонями. Его плечи затряслись. Лена видела, как здоровый, сильный мужик плачет сухими, злыми слезами обиды.
— Она же клялась... — хрипел он. — Она говорила, что умирает. Я последние жилы рвал. Я у тебя кусок хлеба изо рта вынул, чтобы ей отдать. А она... на верблюде?
— Она просто хотела на море, Сереж. А денег не было. Вот она и придумала самый верный способ их получить. Сыграла на твоем страхе.
— Я ненавижу ее, — тихо сказал Сергей. Это было страшно. Страшнее крика. — Я не хочу ее видеть.
— Нет, дорогой. Мы ее увидим. Она возвращается послезавтра, судя по дате путевки в комментариях. И мы встретим ее. Как полагается.
Два дня до возвращения Тамары Павловны прошли в зловещей тишине. Сергей больше не работал ночами. Он спал, ел и молчал. Он переваривал предательство. В нем умирал послушный мальчик, боящийся расстроить маму, и рождался жесткий, циничный мужчина, который больше никому не позволит собой манипулировать.
В субботу днем они поехали к ней. Сергей предварительно позвонил. Голос его был абсолютно ровным, без единой эмоции.
— Мам, привет. Ты как? Выписали? Мы заедем, продуктов привезем.
Тамара Павловна, видимо, только что вошедшая в квартиру с чемоданами, слегка растерялась, но быстро включилась в роль.
— Ой, сынок... Да, я дома. Еле живая. Слабость ужасная, ноги не держат. Врачи сказали — полный покой. Может, не сейчас? Я лежу, встать не могу...
— Мы ненадолго, мам. Сюрприз тебе. Открывай.
Они стояли у знакомой двери. Лена держала папку с распечатками. Сергей — коробку с сервизом.
Дверь открылась не сразу. Видимо, шла подготовка декораций. Наконец, щелкнул замок.
Тамара Павловна предстала перед ними в старом махровом халате, с полотенцем, намотанным на голову тюрбаном, и... в темных очках. В полумраке прихожей это выглядело гротескно.
— Конъюнктивит подхватила в больнице, — быстро пояснила она, заметив их взгляды. — Глаза гноятся, света боюсь. Проходите тихонько.
В квартире пахло не корвалолом, а дорогим кремом от загара и какими-то восточными благовониями. На вешалке предательски висела та самая шляпа с широкими полями, небрежно прикрытая плащом. Чемодан был задвинут в угол, но на ручке еще болталась багажная бирка "Хургада".
Они прошли на кухню. Тамара Павловна, охая и держась за поясницу, опустилась на стул.
— Ну, рассказывайте... Как вы там? Ремонт, поди, стоит? Ох, как мне стыдно, что я вас так подкосила... Но жизнь — штука такая. Сегодня ты на коне, а завтра под капельницей.
— Это точно, мам, — кивнул Сергей, не садясь. — Жизнь полна сюрпризов. Особенно медицинских. Как прошла операция? Шрам большой?
— Ой, не спрашивай! — махнула она рукой. — Все живот исполосовали. Лазером, но все равно болит. Врач сказал — чудо, что я жива осталась. Ваши денежки меня с того света вытащили.
— А как погода в палате? — вдруг спросила Лена. — Солнечная?
Тамара Павловна напряглась.
— В смысле? В палате окна закрыты, кондиционер...
— А я думала, там жарко. Как в Египте.
Свекровь замерла. Она медленно сняла темные очки. Под ними, несмотря на слой тонального крема, сияли белые круги вокруг глаз — следы от солнечных очков. Лицо было коричневым, нос шелушился. Такой загар невозможно получить в больнице под лампами.
— Ленка, ты что несешь? — голос свекрови начал набирать обороты, переходя на привычный хабалистый тон. — Какой Египет? Я при смерти лежала! У меня справки есть!
— Покажи, — спокойно сказал Сергей. — Покажи выписку. Эпикриз. Чеки за операцию.
— Ты... ты не веришь матери?! — взвизгнула она, вскакивая со стула и забыв про «больную спину». — Да как ты смеешь! Я тебя родила! Я ночей не спала! А ты требуешь отчет?!
Сергей молча достал из папки распечатанное фото формата А4. На нем Тамара Павловна с бокалом «Пина Колады» улыбалась во все тридцать два зуба (металлокерамику она тоже поставила недавно, видимо, готовясь к отпуску).
Он положил фото на стол перед ней.
— «Жизнь только начинается», да, мам? Красивое фото. И дата красивая. Как раз тот день, когда я плакал в подушку, думая, что теряю тебя.
Тамара Павловна побледнела, потом пошла красными пятнами. Маска жертвы слетела мгновенно. Перед ними стояла разъяренная фурия, пойманная за руку.
— Ну и что?! — заорала она, брызгая слюной. — Да! Я была на море! И что?! Я имею право! Я всю жизнь пахала как проклятая! Я вас вырастила, я себе во всем отказывала! А вы? Молодые, здоровые, заработаете еще! Подумаешь, месяц на полу поспят! Не развалятся! А матери хоть раз в жизни мир посмотреть — жалко?!
— Жалко? — тихо переспросил Сергей. — Мама, мы отдали тебе всё. Мы отменили свою жизнь ради тебя. Если бы ты просто попросила... мы бы, может, и дали. Но ты соврала про рак. Ты заставила меня хоронить тебя заживо. Ты играла на моем чувстве вины.
— И правильно сделала! Иначе бы вы ни копейки не дали! Жмоты! Только о своей квартире и думаете! А мать пусть в четырех стенах гниет?!
Сергей посмотрел на нее долгим, тяжелым взглядом. В этом взгляде было прощание. Он прощался не с матерью, а с иллюзией семьи.
— Ты права, мама. Мы жмоты. И больше ты от нас ничего не получишь.
Он пододвинул к ней коробку с сервизом.
— Забирай.
— Что это? — насторожилась она.
— Твой подарок. Твоя «фамильная реликвия». Мы возвращаем его.
— Зачем? — опешила она. — Я же от души...
— Нет там души, мам. Это просто мусор. Битая, грязная посуда, которую ты нам спихнула, чтобы место освободить. Такая же фальшивка, как и твоя любовь к нам. Продай его. Купишь себе магнитик на память о том, как потеряла сына за двести восемьдесят тысяч.
— Ты бросаешь мать?! — она перешла на ультразвук. — Да люди тебя проклянут! Я всем расскажу! Я на алименты подам! Ты обязан меня содержать!
— Подавай, — Сергей развернулся к выходу. — Только в суде я покажу фото с верблюдом. И справки запрошу из онкоцентра. Посмотрим, кто кого.
Он взял Лену за руку. Ладонь у него была холодная, но крепкая.
— Пойдем, Лена. Здесь душно. Слишком много лжи на квадратный метр.
Они вышли из подъезда в прохладный вечерний воздух. Ветер срывал желтые листья с деревьев, швырял их под ноги. Сергей шел быстро, не оглядываясь на окна материнской квартиры.
Лена семенила рядом, боясь нарушить молчание.
Когда они сели в свою старенькую машину, Сергей не стал сразу заводить мотор. Он положил голову на руль и глубоко выдохнул, словно сбросил с плеч бетонную плиту.
— Ты как? — тихо спросила Лена, гладя его по плечу.
Сергей поднял голову. В его глазах была пустота, но уже не было той раздирающей боли. Была решимость.
— Знаешь, Лен, — сказал он, глядя на жену. — А давай прямо сейчас заедем в магазин?
— Зачем? Денег же нет.
— Кредитку распечатаем. Купим нормальный матрас. Ортопедический. И вина. Хорошего, дорогого вина. Мы это заслужили.
— Заслужили, — улыбнулась Лена.
Они потеряли деньги. Большие деньги. Но они купили свободу. Свободу от манипуляций, от чувства вины, от токсичного долга. И, возможно, это была самая выгодная покупка в их жизни.
Машина тронулась с места, увозя их прочь от прошлого, в их пустую, без ремонта, но честную и свободную квартиру. Впереди было много работы, долги и кредиты, но теперь они точно знали: их никто не сломает. Даже «больная» мама.
