Суббота в квартире Веры Андреевны начиналась не с кофе и не с долгожданного отдыха после тяжелой рабочей недели. Она начиналась со звонка будильника в семь утра и марафона у плиты. Сегодня должны были приехать «они». Брат Игорь, его жена Лена и племянник Ванечка.
— Верка, ты там холодец поставила? — голос матери в трубке звучал требовательно. Тамара Петровна жила отдельно, но руководила процессом дистанционно. — Игорек звонил, говорил, очень хочет твоего фирменного. И пирогов с капустой испеки, Леночка их любит.
— Мам, я вчера до десяти вечера отчет сводила, спина отваливается, — робко попыталась возразить Вера, доставая из холодильника тяжелую говяжью голяшку. — Может, просто курицу запеку?
— Ну вот, начинается! — обиженно протянула мать. — Раз в неделю родных людей порадовать не можешь. Брат работает, устает, у него стресс на этом заводе (Игорь работал менеджером по продажам и большую часть времени проводил в курилке), а тебе трудно тесто поставить? Эгоистка ты, Вера. Вся в отца.
Вера вздохнула и полезла за мукой. Слово «эгоистка» было главным кнутом в семье с тех пор, как Вере исполнилось двенадцать.
К двум часам дня стол ломился. Вера, раскрасневшаяся, с выбившейся из прически прядью, накрывала на стол в гостиной. Звонок в дверь возвестил о прибытии «дорогих гостей».
Игорь вошел первым — шумный, пахнущий дорогим парфюмом (подарок Веры на 23 февраля). Следом вплыла Лена, недовольно морщась и стряхивая невидимые пылинки с нового пальто. Замыкал шествие четырнадцатилетний Ваня, уткнувшийся в телефон.
— О, жрать охота! — вместо приветствия сообщил Игорь, плюхаясь на диван. — Верка, тащи, что там у тебя.
За столом разговор шел по привычному сценарию. Игорь жаловался на начальника-самодура, Лена — на маникюршу, которая «испортила ей кутикулу», а Ваня молча поглощал пирожки, не отрываясь от игры. Вера бегала между кухней и гостиной: подай, принеси, подогрей, налей. Сама она успела съесть только ложку салата.
— Вер, кстати, — Игорь откинулся на спинку стула, сыто рыгнув. — Тут тема есть. Мы с Ленкой решили, что нам машина маловата. Хотим кроссовер брать.
— Так у вас же кредит за «Солярис» еще не закрыт, — удивилась Вера, убирая грязные тарелки. — Я же плачу ежемесячно, там еще полгода осталось.
— Ну так мы его в трейд-ин сдадим! — воодушевился брат. — Доплатить надо всего ничего — миллиона полтора. Ты же поможешь? У тебя накопления есть, я знаю. Мать говорила, ты премию получила.
Вера замерла с стопкой тарелок в руках. Эти полтора миллиона были ее мечтой. Она копила их пять лет на «однушку» в новостройке, чтобы сдавать и иметь прибавку к пенсии. Или чтобы самой переехать поближе к парку.
— Игорь, я не могу, — тихо сказала она. — Это мои деньги на старость.
В комнате повисла тишина. Лена перестала ковырять вилкой торт и подняла на золовку холодный взгляд.
— На старость? — переспросила она ядовито. — Вера Андреевна, какая старость? Вам всего сорок пять. А мы молодые, нам жить сейчас надо. У нас статус, Игорю перед партнерами стыдно на этой пузотерке ездить.
— Да и Ванечке тесно сзади, — поддакнул Игорь. — Вер, ну не жмись. Мы же семья. Я потом отдам. Сразу, как бизнес попрет.
— Какой бизнес, Игорь? Ты же работаешь по найму.
— Есть идейки! — отмахнулся брат. — Короче, давай так: ты нам первый взнос, а кредит я на себя возьму... Ну, может, ты иногда помогать будешь, если совсем туго станет.
— Нет, — твердо сказала Вера.
Скандал грянул мгновенно. Лена демонстративно отодвинула тарелку: «У меня кусок в горло не лезет в такой атмосфере жадности!». Игорь начал орать, что сестра его не любит и завидует их семейному счастью, потому что сама — «старая дева». Ваня просто надел наушники.
Они ушли, хлопнув дверью. Вера осталась одна посреди горы грязной посуды и недоеденных салатов. Она села на стул и заплакала. Не от обиды, а от бессилия. Она знала: завтра позвонит мама и начнет пилить. И Вера, скорее всего, сдастся. Как сдавалась всегда.
Но судьба распорядилась иначе. Утром понедельника, собираясь на работу, Вера почувствовала, что правая рука не может застегнуть пуговицу на блузке. А потом пол качнулся и ударил её в лицо.
В палате интенсивной терапии пахло хлоркой, лекарствами и безнадежностью. Вера лежала у окна. Три дня прошли как в тумане. Капельницы, уколы, суровые лица врачей. Диагноз — ишемический инсульт. Легкая форма, но звоночек был оглушительным.
Рядом, на соседней койке, лежала грузная женщина лет шестидесяти — Нина Петровна. К ней ходили толпами. Утром — муж с термосом куриного бульона. В обед — дочь с внуками, которые рисовали бабушке картинки. Вечером — сын, серьезный мужчина в костюме, который подолгу беседовал с врачом.
К Вере не пришел никто.
Телефон она включила только на третий день, когда пальцы начали слушаться.
Десятки сообщений. Ни одного с вопросом «Как ты?».
От Игоря: «Ты куда пропала? Мать волнуется, трубку не берешь».
От Лены: «Мы Ване кроссовки заказали, скинь 15 тысяч, карта привязана».
От мамы: «Игорь сказал, ты на звонки не отвечаешь. Совесть имей, у него сделка срывается, ему нужна твоя консультация по налогам!»
Вера читала, и холод внутри становился сильнее больничного сквозняка. Она набрала Игоря.
— О, явилась! — вместо «алло» рявкнул брат. — Ты где шляешься? Я к тебе заезжал, дома никого.
— Я в больнице, Игорь. У меня инсульт.
Пауза. Вера ждала ужаса. Ждала вопроса: «В какой? Я сейчас приеду!».
— Да ладно заливать, — протянул брат с сомнением. — Какой инсульт в твоем возрасте? Ты же конь педальный, на тебе пахать можно. Может, просто приболела? Слушай, это сейчас неважно. Нам тут на дачу срочно нужно, а моя машина в сервисе. Дай ключи от своей, а? Ленка заедет заберет.
— Я не могу дать ключи, — голос Веры был слабым, язык слегка заплетался. — Я в реанимации была. Мне нужны вещи. Паста зубная, мыло, вода. И памперсы просили купить, на всякий случай, но вроде обошлось... Привези мне воды, Игорь.
— Вер, ты гонишь? — голос брата стал раздраженным. — Я же говорю: нам на дачу надо! Ленка уже рассаду упаковала. Какой мне крюк делать к твоей больнице? Попроси там кого-нибудь. Ты же взрослая баба. Всё, давай, мне грузиться надо. Выздоравливай.
Гудки.
Вера уронила телефон на грудь. Слезы потекли в уши, горячие и щекотные.
— Что, дочка, не придут? — раздался сочувственный голос Нины Петровны.
Вера помотала головой, не в силах говорить.
— Эх, бабы мы, дуры, — вздохнула соседка. — Сами их на шею сажаем, а потом удивляемся, что ножки свесили. Я вот своего оболтуса до тридцати лет тащила. Пока муж кулаком по столу не стукнул и из дома не выгнал. Жестоко, думала. А он через год человеком стал, семью завел, ценить начал. А ты, видать, жалеешь их?
— Люблю... — прошептала Вера.
— Не любовь это, девка. Это откуп. Ты любовь покупаешь, а они ее потребляют. Закончится у тебя «валюта» — здоровье да деньги — и выкинут они тебя, как фантик.
Слова соседки били больнее, чем болезнь. В тот вечер Вера впервые не стала отвечать на звонок матери. Она просто лежала и смотрела, как за окном темнеет небо, и чувствовала, как внутри нее умирает та Вера, которая была «безотказной».
Помощь пришла, откуда не ждали. На пятый день в палату заглянула Катя, молодая девочка-стажер из бухгалтерии.
— Вера Андреевна! Нашлись! — она чуть не плакала. — Мы весь офис на уши поставили. Петр Сергеевич (директор) уже хотел в розыск подавать.
Катя выгрузила на тумбочку пакеты: соки, фрукты, дорогие йогурты, мягкое полотенце, новую пижаму.
— Это девочки собрали. А Петр Сергеевич передал, что оплатит лучшую реабилитацию. Он сказал: «Спасти нашего главбуха любой ценой». Вера Андреевна, вы только не переживайте за отчеты, я там все подхватила, конечно, криво-косо, но вы потом проверите...
Вера смотрела на эту девчонку, которой она, по сути, была никто — строгая начальница, и плакала. Чужие люди принесли ей пижаму. Родной брат пожалел времени на бутылку воды.
— Катя, — хрипло сказала Вера. — Спасибо. Ты не представляешь... спасибо.
Когда Катя ушла, Вера взяла телефон. Заблокировала номер Лены. Заблокировала Ваню. На номере брата палец дрогнул, но она вспомнила его фразу про «коня педального». И нажала блок. Оставила только маму. Пока.
Возвращение домой было страшным. Квартира встретила затхлым воздухом и тишиной. В холодильнике испортилось молоко, завял забытый на столе салат.
Вера села на табуретку в прихожей, не снимая сапог. Слабость накатывала волнами. Ей нужно было в аптеку, в магазин, приготовить еду... Но сил не было.
Звонок в дверь. Сердце екнуло. Может, Игорь? Одумался? Понял?
Она открыла. На пороге стояла мать. Тамара Петровна выглядела воинственно.
— Ну здравствуй, дочь, — она прошла в квартиру, по-хозяйски оглядываясь. — Жива-здорова? А чего трубку не берешь? Игорек с ума сходит, дозвониться не может.
— Мама, я была в больнице. Меня сегодня выписали. Мне тяжело стоять, пойдем на кухню.
Мать села за стол, поджав губы.
— В больнице... Подумаешь, давление скакнуло. У меня вон каждый день давление, я же не отключаю телефон! Ты знаешь, что ты натворила?
— Что? — Вера налила себе воды. Рука дрожала.
— Лена хотела путевку в Турцию горящую взять, рассчитывала на твои отпускные. А ты пропала! Путевка ушла! Ребенок без моря остался! Ты понимаешь, что ты семью рушишь своим эгоизмом?
Вера смотрела на мать и видела перед собой чужого человека. Жестокого, старого ребенка, который привык, что его капризы исполняются.
— Мама, — тихо сказала Вера. — У меня был инсульт. Я могла умереть. Или остаться овощем. Тебе плевать?
— Не выдумывай! — отмахнулась мать. — Врачи вечно пугают, чтоб денег содрать. Ты выглядишь нормально. Короче так. Игорь сейчас приедет, ты ему переведешь деньги, они еще могут успеть в другой отель. И извинись перед Леной, она очень обижена.
Внутри у Веры что-то щелкнуло. Громко, как выстрел. Это лопнуло терпение. Тридцать лет терпения.
— Уходи, — сказала она.
— Что? — мать опешила.
— Уходи, мама. И Игорю передай: денег нет. Больше никогда не будет. Лавочка закрылась.
— Ты... ты меня выгоняешь? Родную мать? — Тамара Петровна схватилась за сердце (театральный жест, который Вера видела тысячу раз). — Да я сейчас умру здесь!
— Не умрешь, — Вера достала из сумки тонометр. — Давай померяем. Если высокое — вызову скорую.
Мать вскочила, мгновенно забыв про сердце. Лицо ее пошло красными пятнами гнева.
— Ах так! Ну и оставайся одна! Неблагодарная дрянь! Чтоб ты...
Она не договорила, выскочила за дверь.
Вера закрыла замок на два оборота. Сползла по двери на пол. Ей было страшно, но еще больше — легко. Словно она сбросила мешок с камнями, который тащила в гору всю жизнь.
На следующий день за ней приехала машина от фирмы. Реабилитационный центр находился в сосновом бору.
Там было тихо. Там не нужно было никому ничего доказывать.
В столовой Вера познакомилась с Алексеем. Он сидел за соседним столиком — высокий, седой мужчина с грустными глазами и тростью. Он восстанавливал ногу после аварии.
Сначала они просто здоровались. Потом Алексей помог ей донести поднос (его рука была крепче). Потом они разговорились на скамейке у пруда.
Алексей был полковником в отставке, вдовцом. Его жена умерла три года назад, детей не было. Он рассказывал о службе, о рыбалке, о том, как учится готовить борщ. Вера слушала и удивлялась: мужчина может не жаловаться? Мужчина может интересоваться её мнением?
— Вера, почему у вас такие грустные глаза? — спросил он однажды.
— Я предала свою семью, — горько усмехнулась она.
— Или семья предала вас?
Она рассказала ему всё. Про Игоря, про ботинки, про мамины манипуляции. Алексей слушал молча, лишь желваки играли на скулах.
— Вера, — сказал он, взяв её за руку. Его ладонь была теплой и шершавой. — Это называется паразитизм. В природе паразиты погибают, если донор выздоравливает и сбрасывает их. Вы сейчас выздоравливаете. Не только от инсульта.
Эти две недели изменили всё. Вера училась любить себя. Она впервые купила себе дорогой крем в киоске санатория, не думая о цене. Она гуляла, дышала, смеялась над шутками Алексея.
Но настоящее испытание ждало её впереди.
По возвращении в город началась война.
Игорь, поняв, что финансовый кран перекрыт всерьез, перешел к активным действиям.
Сначала он подкараулил Веру у офиса.
Она вышла с работы, наслаждаясь осенним вечером. Алексей должен был заехать за ней через час, она хотела пройтись.
Игорь выскочил из-за угла, как черт из табакерки. Небритый, злой.
— Ну привет, сестренка! — он преградил ей путь. — Хорошо устроилась? Жируешь? А мать с хлеба на воду перебивается!
— Маме я перевожу продукты доставкой. И оплачиваю коммуналку, — спокойно ответила Вера. Она больше не боялась его. Он казался ей маленьким и жалким.
— Продукты! — сплюнул Игорь. — Нам наличка нужна! У меня кредит просрочен, коллекторы звонят! Это ты виновата! Ты обещала помогать!
— Я закрыла твой предыдущий кредит, Игорь. А этот ты брал сам. Иди работай.
— Работать?! Я менеджер, а не грузчик! Верка, не доводи до греха. Дай денег, по-хорошему прошу. Триста тысяч. И мы отстанем.
Он схватил ее за рукав. Резко, больно. Старая Вера испугалась бы. Новая Вера увидела, как к ним направляется охранник бизнес-центра.
— Убери руки, — тихо сказала она. — Иначе я напишу заявление.
— Заявление? На брата? — он опешил, ослабив хватку. — Ты совсем с катушек слетела со своей болезнью! Сука ты, Вера!
Подошедший охранник вежливо, но жестко оттеснил Игоря.
— Вера Андреевна, проблемы? Вызвать полицию?
— Нет, Сережа, спасибо. Это просто... прохожий ошибся.
Игорь, матерясь, поплелся прочь.
Дома Веру ждал новый сюрприз. В почтовом ящике лежало письмо. От руки, почерком матери.
Внутри была ее детская фотография, перечеркнутая черным маркером, и записка: «У меня больше нет дочери. Будь ты проклята».
Вера стояла у почтовых ящиков, и руки ее тряслись. Это был удар ниже пояса. Самый болезненный. Мать знала, куда бить.
Но тут завибрировал телефон. Звонил Алексей.
— Верочка, я подъехал. Ты где? Купил билеты в театр, как ты хотела. И... я нашел тот сорт чая, который тебе понравился в санатории.
Вера посмотрела на разорванную фотографию. А потом выбросила обрывки в мусорное ведро.
— Я иду, Леша. Я уже иду.
Жизнь расставляла все по местам жестко, но справедливо.
Через три месяца до Веры дошли слухи (мир тесен). Лена бросила Игоря. Оказалось, что без денег сестры он перестал быть «перспективным мужем». Она подала на развод и алименты, выставив его из своей квартиры.
Игорь вернулся к матери. Теперь они жили вдвоем в «однушке», существуя на пенсию Тамары Петровны и случайные заработки Игоря, который так и не нашел «достойную» работу и начал выпивать.
Они звонили Вере. С чужих номеров. Плакали, угрожали, умоляли.
— Мы голодаем! — кричала мать. — У нас холодильник пустой!
— Я пришлю курьера с продуктами, — отвечала Вера. — Гречка, масло, курица. Денег не дам.
Это была ее жесткая любовь. Единственно возможная теперь.
Однажды, спустя полгода, Вера и Алексей гуляли по торговому центру. Вера выбирала шторы в их новую общую квартиру. Да, она продала свою «берлогу» и они с Алексеем купили просторную «трешку».
В фудкорте она увидела Ваню. Племянник сидел с компанией подростков, ел бургер. Он заметил Веру.
На секунду он замер. Вера ожидала, что он отвернется. Или крикнет гадость.
Но Ваня вдруг встал и подошел. Он выглядел повзрослевшим и каким-то... помятым. Кроссовки были старые, не те, брендовые, что она покупала.
— Привет, теть Вер, — буркнул он, глядя в пол.
— Здравствуй, Ваня.
— Ты это... прости. За кроссовки тогда. И вообще.
Он переминался с ноги на ногу.
— Отец пьет. Бабушка болеет. Мать орет целыми днями.
Вера вздохнула. Ей было жаль этого мальчика, который стал жертвой семейной гнили.
— Ваня, если тебе нужна помощь с учебой... или одежда... я помогу. Но деньгами — нет. И только тебе лично.
Он поднял глаза. В них было удивление.
— Правда? Мне репетитор нужен. Я ЕГЭ завалю, мать говорит, пойду в армию. А я программировать хочу.
— Приходи к нам в воскресенье, — Вера написала адрес на салфетке. — Дядя Леша, кстати, отлично разбирается в компьютерах. И накормим тебя нормальным обедом.
Ваня взял салфетку как драгоценность.
— Спасибо. Я приду.
Вера вернулась к Алексею, который ждал ее у витрины.
— Кто это был? — спросил он.
— Племянник. Кажется, у одного человека в той семье еще есть шанс.
— Шанс есть всегда, — улыбнулся Алексей, обнимая ее за плечи. — Главное — вовремя понять, кто тебя тянет на дно, а кто дает крылья.
Вера положила голову ему на плечо. Она знала, что история с семьей не закончена. Будут еще звонки, будут обиды. Но теперь у нее был иммунитет. И, самое главное, у нее была своя жизнь. Жизнь, в которой она была не кошельком, не «ломовой лошадью», а просто Верой. Любимой и счастливой.
И это стоило всех пролитых слез.
