Если бы я знал, что найду в то утро на дальнем путике, я бы лучше отстрелил себе ногу прямо на пороге избы. Но я не знал. Я просто шёл на лыжах, считал в уме шкурки и прикидывал, сколько солярки смогу купить в поселке, если сезон закроется удачно.
Пятый капкан я ставил на удачу, у старого горелого пня, где зверь ходит редко. Подойдя к месту, я выругался. Снег вокруг был взрыт, кусты переломаны, будто здесь стадо кабанов плясало.
«Волки, — подумал я со злостью. — Сожрали добычу вместе с железом».
Я съехал в овраг и замер.
В стальных челюстях капкана номер пять, предназначенного для росомахи или волка, была зажата не лапа.
Там была человеческая нога.
Посреди глухого леса, в тридцатиградусный мороз, в снегу лежала голая девушка. Она свернулась клубком, пряча лицо в коленях, и черные волосы укрывали её спину, как плащ.
— Эй! — крикнул я, сдергивая карабин, не веря своим глазам. — Ты откуда здесь?
Она подняла голову.
Меня пробрало до костей. Не от её наготы, а от взгляда. Глаза у неё были черные, матовые, без белков. Она не дрожала. Человек при таком минусе голышом превращается в ледышку за десять минут, а она смотрела спокойно, тяжело, исподлобья.
Зубья капкана раздробили ей лодыжку. Кровь была, но какая-то темная, густая, как деготь, и её было странно мало.
Я разжал пружины.
— Жить хочешь — держись, — буркнул я, скидывая тулуп и заворачивая её.
Когда я поднял её на руки, я чуть не присел. Она весила как мешок с цементом. С виду — хрупкая девчонка, кожа да кости, а тяжелая, как литая чугунная болванка. Мышцы под кожей были твердыми, как дерево.
Пока нес её до зимовья, спина взмокла. Она молчала всю дорогу. Только дышала мне в шею — горячо, влажно, с каким-то странным присвистом, будто воздух выходил через порванный мех.
В избе я уложил её на нары, растопил печь до красного свечения. Осмотрел ногу. Рана была жуткая, кость торчала, но кровотечение остановилось само. Края раны стягивались прямо на глазах, словно резина.
«Не жилец, — думал я, промывая рану спиртом для очистки совести. — Или мутант какой».
Но она выпила кружку горячего бульона залпом, не морщась. И смотрела.
Как она смотрела...
Я сидел за столом, чистил карабин и чувствовал этот взгляд спиной. Он был не человеческим. В нем не было благодарности, страха, боли. Так смотрят на еду.
К вечеру в избе появился запах. Тяжелый дух псины, мокрой шерсти и сырого мяса. Я открыл форточку, но запах шел не с улицы. Он исходил от неё.
Она лежала на моих нарах, отвернувшись к бревенчатой стене. Я лег на лавку у печи, положив «Сайгу» рядом. Сон не шел. Инстинкт орал: «Опасность! Хищник в норе!».
Я лежал и слушал.
С нар донесся звук. Хруст.
Будто кто-то ломает сухие ветки об колено. Крак. Крак.
Потом — звук рвущейся плотной ткани. Влажный, тягучий треск.
Я приоткрыл один глаз. В печи догорали угли, отбрасывая на стены пляшущие тени.
Тень на стене, где лежала девушка, менялась.
Плечи силуэта начали раздаваться вширь. Они росли, бугрились. Голова вытягивалась, превращаясь в конус.
— Эй, — тихо позвал я, нащупывая приклад. — Тебе плохо?
Молчание.
А потом она начала вставать. Одеяло сползло.
Я сел, вскидывая карабин.
На кровати не было девушки. Точнее, она там еще была, но...
Её кожа на спине лопнула вдоль хребта, разошлась, как старая рубаха по шву. Из-под нежной, белой человеческой кожи лезла бурая, свалявшаяся шерсть. Она вылезала из собственной шкуры, как бабочка из кокона, только это была чудовищная, мясная бабочка.
Человеческое лицо сползало маской на грудь. Нижняя челюсть выехала вперед с хрустом ломающихся костей, обнажая желтые клыки длиной с палец.
Это был не оборотень из сказок. Это был зверь, который носил человека как костюм. И теперь костюм стал тесен.
Она повернула ко мне морду. Один глаз был еще человеческим, женским, а второй — маленьким, злобным, медвежьим.
— Р-р-р-а... — вырвалось из глотки, в которой еще застревали человеческие связки.
Я щелкнул предохранителем.
Тварь взревела и прыгнула.
Зимовье у меня маленькое. Ей хватило одного рывка.
Она сбила меня с лавки массой. Карабин отлетел в темный угол. Я почувствовал запах гнили из пасти. Тяжелая лапа с длинными черными когтями прижала меня к полу.
Когти вошли в плечо, пробив свитер. Боль была адской, но страх был сильнее. Я увидел её грудь. Там, среди жесткой шерсти, еще болтались лоскуты женской кожи, белые и окровавленные.
Она открыла пасть, собираясь откусить мне лицо.
Моя рука нащупала на полу кочергу. Я ударил наотмашь. Железный прут звякнул о массивный череп, не причинив вреда. Медведица только мотнула головой и зарычала.
Мне конец. Я это понял четко. Оружие далеко, нож на поясе я не достану — прижат.
Мой взгляд упал на печь. Дверка была открыта. Внутри, в глубине, алели угли.
Рядом с печью, на полу, стояла жестяная банка с «розжигом» — смесью бензина и масла для сырых дров.
Я извернулся ужом, превозмогая боль в пробитом плече. Тварь уже смыкала челюсти. Я чувствовал её слюну на щеке.
Я схватил банку левой рукой и плеснул содержимое ей в морду. Прямо в глаза и в разверстую пасть.
И тут же сунул правую руку в печь, хватая горящую головешку. Плевать на ожог.
Ткнул огнем в пропитанную бензином шерсть на морде.
ВУХ!
Пламя охватило голову зверя мгновенно.
Визг. Это был не рев, это был визг существа, которое горит заживо.
Она отпрянула, молотя лапами по горящей морде. Я откатился в сторону, к карабину.
В избе запахло паленой шерстью и жареным мясом. Дым ел глаза.
Медведица металась по зимовью, круша все на своем пути. Стол разлетелся в щепки, полки рухнули. Она была слепа от огня и боли.
Я передернул затвор.
— Сюда иди! — заорал я, поднимаясь.
Она услышала. Развернулась на звук. Морда была черным, дымящимся месивом, но она все еще была смертельно опасна.
Она рванулась ко мне.
Я выстрелил.
В упор. Прямо в грудь, где под лохмотьями человеческой кожи билось огромное сердце.
Пуля отшвырнула её назад. Она ударилась о нары, захрипела и сползла на пол. Я подошел и сделал контрольный.
Тишина вернулась. Только гудение огня в печи и мой хрип.
Я сидел на полу, зажимая пробитое плечо, и смотрел на труп.
Это была огромная медведица. Старая, хитрая. Но на задней лапе, там, где был капкан, кожа была гладкой, человеческой, с аккуратными ногтями. И на обгоревшей шее блестела золотая цепочка, вросшая в жир.
Я выжил. Зимовье пришлось проветривать неделю. Запах паленого оборотня въелся в стены.
Шкуру я снял. Это была тяжелая работа, руки дрожали. Но я должен был это сделать.
Когда я вернулся в поселок, местные косились на мою перевязанную руку.
— Кто это тебя так, Егор? — спросил участковый.
— Баба, — мрачно ответил я. — Пригрел, дурак, а она кусаться начала.
Я больше не ставлю капканы в том распадке. Но шкура лежит у меня на полу.
Странная это шкура. Если выключить свет, иногда кажется, что она тихонько дышит. А на внутренней стороне, на мездре, если присмотреться, можно увидеть рисунок, похожий на человеческие ребра.
Я хожу по ней босыми ногами. Это помогает мне помнить: в тайге нет ничего страшнее того, что притворяется человеком.
Все персонажи и события вымышлены, совпадения случайны.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#охота #тайга #страшныеистории #выживание