Октябрь в этом году выдался на редкость промозглым, словно сама природа решила оплакать конец моего спокойствия. Дождь барабанил по карнизу спальни с монотонной настойчивостью, превращая ночь в бесконечную серую муть. Я лежала с открытыми глазами, глядя в высокий потолок нашей сталинки на Кутузовском, и слушала дыхание мужа.
Андрей спал беспокойно. Он ворочался, иногда всхлипывал во сне, словно ребенок, которого обидели в песочнице. За двадцать два года брака я изучила каждый его звук, каждое движение. Но в последние полгода рядом со мной лежал словно чужой человек. От него пахло страхом. Это был специфический, кислый запах, который не могли перебить даже его любимый парфюм от Hermes и запах дорогого коньяка, которым он теперь часто злоупотреблял по вечерам.
Мне сорок два года. Я — Марина Викторовна, владелица сети частных медицинских лабораторий. Я привыкла оперировать фактами, цифрами и диагнозами. И мой внутренний диагност уже давно поставил неутешительный вердикт нашему браку: «терминальная стадия».
Андрей изменился весной. Сначала это были мелочи: новый гардероб, слишком молодежный для его сорока пяти лет, внезапные задержки на совещаниях, пароль на телефоне, который он раньше бросал где попало. Потом появились эти духи. Сладкие, приторные, дешевые — словно запах сахарной ваты, смешанный с потом. Я чувствовала их на его рубашках, когда закидывала вещи в стирку. Я не устраивала скандалов. Я наблюдала. Как хирург, который ждет, пока нарыв созреет, чтобы вскрыть его одним точным движением.
Утро субботы началось как обычно. Я встала в семь, привычка — вторая натура. Надела свой любимый шелковый халат цвета графита, прошла на кухню. Наша квартира была моей гордостью. Просторная, светлая, обставленная с холодноватым шиком: много стекла, металла и натурального дерева. Каждая ваза, каждая картина были выбраны мной. Андрей здесь был скорее квартирантом, хотя и любимым. Он никогда не умел создавать уют, он умел только потреблять его.
Я включила кофемашину. Жужжание аппарата, перемалывающего зерна арабики, на секунду заглушило шум дождя за окном. Андрей выполз из спальни через полчаса. Мятый, с серым лицом, под глазами залегли глубокие тени.
— Доброе утро, — буркнул он, не глядя мне в глаза.
— Доброе, — я поставила перед ним чашку. — Ты сегодня дома?
Он вздрогнул, словно я спросила о чем-то запретном.
— Да... Нет... Наверное, заеду в офис ненадолго. Там с тендером проблемы.
Ложь. Я видела, как бегает его кадык, как дрожат пальцы, сжимающие ручку чашки. Никакого тендера не было. Я знала расписание его строительной фирмы лучше, чем он сам, потому что половина акций принадлежала мне, и мой юрист еженедельно присылал отчеты.
Мы пили кофе в тягостном молчании. Между нами висело напряжение, плотное, как туман. И именно в этот момент, когда тишина стала совсем невыносимой, в дверь позвонили.
Это был не вежливый звонок гостя или курьера. Кто-то по ту сторону двери жал на кнопку с яростью, с требованием, с истерикой. Длинный, пронзительный звук разрезал утреннюю тишину, заставив Андрея подпрыгнуть на стуле. Кофе выплеснулся на дубовую столешницу.
— Кто это? — прошептал он побелевшими губами.
— Сейчас узнаем, — я спокойно взяла салфетку, вытерла пятно и направилась в прихожей.
Я посмотрела в глазок. На площадке стояла девушка. Молодая, яркая, мокрая от дождя. Её вид кричал о вызове: короткая куртка из искусственного меха, джинсы в обтяжку, размазанная тушь и волосы, выкрашенные в платиновый блонд, который сейчас жалкими сосульками свисал вдоль лица. Она колотила в дверь кулаком.
Я открыла.
Она явно ожидала увидеть кого угодно, но не меня — спокойную женщину в дорогом шелке, с прямой спиной и холодным взглядом. На секунду она растерялась, но тут же нацепила на лицо маску наглости.
— Где он?! — взвизгнула она, пытаясь заглянуть мне за плечо. — Где Андрей?!
— Андрей Викторович завтракает, — ледяным тоном сообщила я, преграждая ей путь. — А вы, простите, кто? Доставка пиццы? Или, может быть, свидетель Иеговы?
— Я его женщина! — выплюнула она мне в лицо. — Пропусти меня, старая ты калоша!
Она толкнула меня в плечо. Сильно, грубо. Я могла бы ответить, могла бы захлопнуть дверь перед ее носом. Но я отступила. Мне стало интересно. Пьеса началась, и я хотела досмотреть этот фарс до конца.
Девица ворвалась в квартиру как ураган. Она не разулась, оставляя грязные следы на паркете, и помчалась на кухню, ориентируясь на запах кофе.
— Андрей! — её голос сорвался на визг. — Андрюша, хватит прятаться!
Я медленно закрыла входную дверь, щелкнув замком. Глубоко вздохнула, поправила пояс халата и пошла следом. В кухне разворачивалась сцена, достойная дешевого сериала на дневном канале.
Андрей вскочил со стула и вжался спиной в холодильник. Он был в одних трусах и футболке, и этот вид — волосатые ноги, бледная кожа, испуганные глаза — делал его нелепым и жалким. Девица стояла посреди кухни, уперев руки в боки.
— Кристина... — просипел муж. — Ты... зачем ты пришла? Мы же договаривались...
— Договаривались?! — она полезла в сумочку и резким движением выхватила белый пластиковый тест. — Вот наш договор! Смотри!
Она швырнула тест на стол. Он проскользил по гладкой поверхности и остановился у моей чашки. Две яркие, красные полоски.
— Я беременна от твоего мужа! — заорала она, оборачиваясь ко мне. Её глаза горели фанатичным блеском. — Слышишь? Беременна! Наследник! То, чего ты ему не смогла дать за столько лет!
Это был удар под дых. Она знала, куда бить. У нас с Андреем была дочь, но она жила в Лондоне, а сын... Сын, о котором он мечтал, так и не родился. Два выкидыша. Боль, которую мы спрятали глубоко внутри. И вот теперь эта размалеванная девица тыкала мне в лицо своим триумфом.
— Освободи жилплощадь! — продолжала она, чувствуя, что молчание Андрея — это знак её победы. — Убирайся отсюда! Мы будем здесь жить. Ребенку нужен простор, а не эта пыльная музейная тишина!
Я смотрела на Кристину — теперь я знала её имя — и чувствовала странное спокойствие. Гнев, который должен был меня захлестнуть, почему-то отсутствовал. Вместо него пришла холодная, кристальная ясность. Передо мной стояла обычная провинциальная хищница, каких в Москве тысячи. Глупая, жадная, уверенная, что молодость и фертильность — это валюта, за которую можно купить всё.
— Садитесь, — сказала я тихо, но так властно, что Кристина на секунду осеклась.
Я прошла к кофемашине, выбросила использованную капсулу и вставила новую. Ритуал успокаивал.
— Я не сяду! — взвизгнула она. — Ты что, глухая? Я сказала — выметайся! Андрей, ну что ты молчишь?! Скажи ей! Скажи, что ты любишь меня! Что мы семья!
Андрей переводил взгляд с теста на меня, потом на её живот, потом снова на меня. Он напоминал загнанного зайца.
— Кристина, пожалуйста, не кричи... — промямлил он. — Давай выйдем, поговорим...
— Никуда я не пойду! — она топнула ногой, стряхивая грязь с ботинка прямо на мою кухню. — Я устала ждать! Три месяца ты мне обещаешь, что разведешься! Что она тебе противна, что она холодная, старая, что ты живешь с ней из жалости! Хватит! Я беременна, и я имею право жить в нормальных условиях!
Я нажала кнопку, и в чашку полился темный, ароматный напиток.
— Значит, холодная и старая? — переспросила я, не оборачиваясь. — И живу из жалости. Интересная интерпретация.
Я повернулась, опираясь бедром о столешницу, и сделала глоток. Горячий кофе обжег горло, приводя мысли в порядок.
— Деточка, — обратилась я к ней, игнорируя её бешеный взгляд. — А ты знаешь, кому принадлежит эта квартира?
— Мне плевать! — выпалила она. — Вы в браке! Всё общее! Суд всё поделит, а учитывая ребенка, большая часть достанется Андрею! Я узнавала! У меня подруга юрист!
— Подруга-юрист, — я усмехнулась. — Видимо, плохой юрист. Эта квартира была куплена мной в 2005 году, за три года до встречи с Андреем. Она не является совместно нажитым имуществом. Как и загородный дом. Как и мои клиники. У Андрея, по сути, есть только машина — и та в кредите, который он платит с зарплаты.
Кристина замерла. Её рот приоткрылся, делая лицо глуповатым. Она резко повернулась к Андрею.
— Это правда? Ты же говорил... Ты говорил, что ты владелец бизнеса! Что у тебя активы!
Андрей опустил голову, рассматривая свои босые ноги. Ему было стыдно, но не за измену, а за то, что его ложь вскрылась так позорно.
— Я... я генеральный директор, — выдавил он. — Это статусная должность...
— Наемный директор, — поправила я жестко. — С хорошей зарплатой, которую я же тебе и утвердила на совете директоров. И которую ты, судя по выпискам с карт, тратил на рестораны и отели с этой барышней.
В кухне повисла тишина. Кристина переваривала информацию. Её взгляд метнулся по кухне, оценивая обстановку уже под другим углом. Дорогой гарнитур, техника Miele, вид из окна на Сити... Всё это внезапно стало недосягаемым. Но она была бойцом. Или дурой.
— Плевать на квартиру! — вдруг заявила она, вскидывая подбородок. — У него руки есть, голова есть! Заработает! Мы снимем квартиру! Зато у нас будет любовь и ребенок! А ты оставайся тут со своими вазами и деньгами, старая сухая вобла! Он уйдет со мной! Андрей, иди одевайся! Мы уходим!
Она схватила его за руку и потянула на себя. Андрей вяло сопротивлялся, его тело было словно ватным.
— Андрей! — крикнула она ему в ухо. — Ну что ты как тряпка?! Пошли! Ты же мужик! У нас сын будет! Ты же хотел сына!
— Я... Кристина, подожди... — он попытался высвободить руку. — Нельзя так сразу... Мне нужно собрать вещи, документы...
— Ничего не нужно! Купим всё новое! Пошли отсюда, здесь воняет старостью!
Я смотрела на эту сцену и чувствовала, как во мне закипает уже не спокойствие, а брезгливость. Они стоили друг друга. Мой слабый, завравшийся муж и эта алчная, глупая девочка. Но отпускать их просто так я не собиралась. Было еще кое-что. Последний аккорд.
Я поставила чашку на стол. Громко. Звук удара керамики о дерево заставил их замолчать.
— Никто никуда не пойдет, — сказала я ровно. — Пока мы не проясним одну деталь.
— Какую еще деталь? — огрызнулась Кристина, но руку Андрея не отпустила. — Ты нам больше не указ!
— Деталь касается будущего отца, — я посмотрела на мужа. — Андрей, ты расскажешь ей? Или мне самой?
Он поднял на меня глаза. В них был ужас. Такой животный ужас, который бывает у людей перед расстрелом. Он понял, о чем я.
— Марина, не надо... — прошептал он. — Пожалуйста...
— Что не надо? — вмешалась Кристина. — О чем вы шепчетесь? У него что, долги? Мы выплатим!
Я подошла к ним ближе. Вплотную. Я видела, как под слоем тонального крема у Кристины проступают прыщики, видела её расширенные зрачки.
— Дело не в долгах, милая. Дело в биологии. Ты так уверенно машешь тестом и кричишь о наследнике. Но есть нюанс.
— Какой?!
Я выдержала паузу. Долгую, театральную паузу.
— Ты уверена, что ребенок от него?
— Конечно! — взвизгнула она. — Я не шалава какая-то! У меня только он был последние полгода!
— Очень жаль, — я покачала головой с притворной грустью. — Потому что если это так, то тебе придется очень, очень тяжело. И не только с ребенком.
— Говори уже! — не выдержала она.
Андрей закрыл лицо руками и сполз по стенке холодильника на пол. Он начал тихо выть.
Я смотрела на сидящего на полу мужа. Человек, с которым я делила жизнь, планы, постель. Теперь он был раздавлен. Не мной. Своей собственной ложью и страхом.
— У Андрея рак, — произнесла я ту самую фразу. Спокойно, обыденно, словно сообщала прогноз погоды. — Рак предстательной железы. Четвертая стадия. С метастазами в кости.
Кристина отшатнулась. Её рука, державшая Андрея, разжалась, словно она коснулась раскаленного утюга.
— Ты врешь... — прошептала она. — Он здоровый мужик! У нас секс был... он активный...
— Это агония, деточка. Всплеск гормонов перед концом. Он узнал диагноз три месяца назад. Именно тогда, когда начал встречаться с тобой. Ты стала его обезболивающим. Его попыткой убежать от реальности, доказать себе, что он еще жив, что он мужчина.
Я подошла к кухонному ящику, достала папку с документами, которую приготовила еще вчера, когда окончательно подтвердила свои догадки через знакомых врачей. Бросила папку на стол перед Кристиной. Из нее вылетели листы с печатями онкоцентра, результаты биопсии, страшные латинские слова.
— Посмотри. Это не долги. Это приговор. Ему осталось полгода, может быть, год. И этот год будет адом.
Кристина дрожащими руками взяла один лист. Она не понимала терминов, но видела печати, видела слово "oncology", видела даты. Она перевела взгляд на Андрея. Тот сидел, обхватив голову руками, и раскачивался из стороны в сторону.
— Андрей? — позвала она тихо. — Это правда?
— Да... — его голос прозвучал глухо, как из подземелья. — Прости... Я боялся... Я хотел пожить... С тобой я забывал...
— Забывал?! — взвизгнула она, и в ее голосе уже не было любви, только паника. — Ты знал, что умираешь, и заделал мне ребенка?! Ты хотел повесить на меня сироту?
— Ты же говорила, что любишь... — он поднял на нее заплаканное лицо.
— Люблю?! — она отпрыгнула от него, врезавшись бедром в стол. — Я молодая! Мне двадцать четыре года! Зачем мне старый, умирающий импотент? Зачем мне менять памперсы и смотреть, как ты гниешь?!
Я молча наблюдала за этой метаморфозой. "Великая любовь" испарилась ровно за тридцать секунд, уступив место животному эгоизму.
— И еще один момент, — добавила я, добивая её. — Андрей проходит гормональную терапию. Сильнейшие препараты. Врачи предупреждали, что зачатие в этот период крайне опасно. Высочайший риск патологий плода. Если ты действительно беременна, этот ребенок... скажем так, вряд ли родится здоровым. Если вообще родится.
Это была полуправда, но она сработала безотказно. Кристина позеленела. Она посмотрела на свой живот с ужасом, словно там был не ребенок, а монстр.
— Ты чудовище! — крикнула она Андрею. — Ты сломал мне жизнь!
Она схватила со стола тест и с хрустом переломила его пополам.
— Никакого ребенка не будет! — прошипела она. — Я на аборт! Сегодня же! А ты... чтоб ты сдох поскорее!
Она развернулась и бросилась прочь. Я слышала, как она спотыкается в коридоре, как срывает с вешалки свою куртку. Хлопнула входная дверь, и этот звук прозвучал как выстрел, ставящий точку в спектакле.
В кухне снова стало тихо. Только дождь и всхлипывания Андрея.
Я подошла к окну. Внизу, у подъезда, выбежала маленькая фигурка в розовой куртке, смешная и жалкая под проливным дождем. Она бежала к дороге ловить такси, убегая от проблем, от ответственности, от "любви всей жизни".
Я вернулась к столу, собрала медицинские бумаги обратно в папку. Мои руки не дрожали.
— Вставай, — сказала я мужу.
— Выгонишь? — спросил он, не поднимая головы. — Я уйду. Мне некуда, но я уйду. Я заслужил.
— Вставай, — повторила я тверже. — Пол холодный, простудишься. А тебе сейчас нельзя болеть. Иммунитет и так на нуле.
Он посмотрел на меня с недоверием. В его глазах стояли слезы, но в глубине теплилась робкая надежда.
— Марина... Зачем? Я предал тебя. Я завел любовницу, пока ты... Ты ведь знала про болезнь?
— Знала. Не всё, но догадывалась. А бумаги пришли вчера.
— И ты не выгнала меня?
— Я давала клятву, Андрей. «В болезни и в здравии». Помнишь? Я свои слова на ветер не бросаю. В отличие от некоторых.
Я помогла ему подняться. Он опирался на мою руку тяжело, по-стариковски. Внезапно я ощутила, как сильно он похудел за эти месяцы. Под футболкой проступали ребра. Вся моя злость, вся обида вдруг трансформировались в огромную, свинцовую усталость и жалость. Не ту жалость, которая унижает, а ту, которая заставляет действовать.
— Мы будем лечиться, — сказала я, усаживая его на стул. — Я связалась с клиникой в Израиле. Профессор Штерн готов принять нас во вторник. У них новые протоколы, есть шанс на ремиссию. Или хотя бы на продление жизни. Качественной жизни.
— Ты поедешь со мной? — он схватил мою руку и прижался к ней щекой. Его щетина колола ладонь.
— Поеду. Кто-то же должен следить, чтобы ты пил таблетки, а не бегал за молодыми юбками.
Он попытался улыбнуться, но вышла гримаса боли.
— Прости меня... Я так испугался смерти, Марин... Мне казалось, с ней я снова молодой, что болезни нет... Что это ошибка...
— Страх делает из людей идиотов, — я погладила его по седеющей голове. — Но теперь игры кончились. Теперь будет работа. Тяжелая, грязная, больная работа. Ты готов?
— С тобой — готов.
— Вот и отлично. А теперь иди в душ. От тебя пасет страхом и чужими духами. Смой это всё.
Андрей поплелся в ванную. Я слышала, как зашумела вода. Я осталась одна на кухне. Взгляд упал на обломки теста, валяющиеся на полу. Я взяла веник и совок, смела этот пластиковый мусор и выкинула в ведро.
Я не простила его. Еще нет. Предательство жгло изнутри каленым железом. Но я знала, что не брошу его. Мы прожили вместе двадцать два года. Мы были одной командой, даже когда играли плохо. И я не отдам своего мужа ни смерти, ни тем более какой-то истеричке.
Я снова подошла к окну. Дождь начинал стихать. Сквозь тяжелые, свинцовые тучи пробивался слабый, бледный луч осеннего солнца. Впереди была зима. Долгая, трудная, холодная зима. Но мы ее переживем. Я в этом не сомневалась. Я налила себе третью чашку кофе. Теперь он казался особенно вкусным. Вкусным, как жизнь, которая продолжается вопреки всему.
