Ресторан «У камина» был уютным и не пафосным. Именно это Алина и ценила. Максим выбирал его сам, сказал: «Здесь как дома, и мамин любимый трюфельный суп подают». Теперь эти слова отдавались в памяти едкой иронией.
Алина поправила складки на своем простом бирюзовом платье. Mass-market, но сидело оно на ней идеально. Она ловила на себе взгляды гостей — друзей Максима, его коллег. Взгляды были доброжелательными, любопытными. Лишь один луч, холодный и пристальный, как луч лазера, исходил от главы семейства. От Тамары Петровны.
Свекровь — нет, еще не свекровь, просто Тамара Петровна — сидела напротив, прямая как жердь. Ее строгий костюм оттого, что называла она «нашей портнихой», и крупные, явно дорогие жемчуга, смотрелись в этом демократичном зале чужеродно. Она оценивала каждую деталь: скромные сережки Алины, ее неяркий маникюр, отсутствие часов на тонкой запястьье.
— Алина, милая, — голос Тамары Петровны прорезал общий гул беседы. — Это платье… очень мило. Новое?
— Да, — улыбнулась Алина. — Покупала специально.
— О, понимаю. Распродажа? Сейчас столько акций кругом, — Тамара Петровна сделала глоток вина, оставляя фразу висеть в воздухе.
— Что-то вроде того, — спокойно ответила Алина, чувствуя, как у нее внутри все сжимается.
Максим, сидевший рядом, неловко потрогал салфетку.
— Мам, ну хватит экзамен устраивать, — пробормотал он, но так тихо, что, кажется, услышала только Алина.
Отец Максима, Игорь Васильевич, человек с усталыми глазами, поспешно предложил тост за знакомство. Все чокнулись. Алина старалась не смотреть в сторону матери жениха, но чувствовала этот взгляд на себе, будто физическое прикосновение.
И вот подали суп. Лакей, молодой парень, слегка задел край тарелки Тамары Петровны, едва заметно. Она вздрогнула, ее локоть резко дернулся. Полбокала насыщенного бордо выплеснулось через край и широким кровавым пятном растеклось по бирюзовому шелку Алины прямо на груди.
Наступила секунда оцепенения.
— Ой, какая неловкость! — воскликнула Тамара Петровна без тени сожаления в голосе. — Ну что же вы так, девочка, не увернулись!
Официант, бледный как полотно, залепетал извинения, хватая салфетки. Алина отстранила его руку.
— Ничего страшного, — сказала она, и ее собственный голос прозвучал для нее странно ровно. — Бывает. Извините, я отойду.
В дамской комнате, оттирая влажными салфетками пятно, которое лишь въедалось глубже, она смотрела на свое отражение. «Ничего страшного. Просто платье. Просто вино». Она глубоко дышала, успокаивая дрожь в коленях. Она дала себе слово — сегодня без сцен. Для Максима.
Когда она вернулась, на столе уже стояли основные блюда. Пятно на груди было темным и безобразным. Максим встретил ее виноватым взглядом. Его мать что-то рассказывала гостям, улыбаясь.
Наконец, наступил момент для тостов. Встал Игорь Васильевич, сказал несколько теплых, заученных слов о молодости и любви. Встали друзья. Последней, с театральной паузой, поднялась Тамара Петровна. В зале стихло.
— Ну что же, — начала она, обводя всех взглядом, который остановился на Алине. — Я всегда говорила своему Максиму: главное — найти не просто красивую, а скромную, трудолюбивую девушку. Из хорошей семьи. Которая будет ценить то, что имеет.
Она сделала паузу, давая словам проникнуть в сознание.
— И вот он нашел. Моя Алина, — она кивнула в ее сторону, и в этом кивке была снисходительность. — Скромная. Трудолюбивая. Без особых запросов. Мы, конечно, немного волновались. Родителей-то нет, образования особого… Карьеры, как таковой… Но раз уж мой сын, — она положила руку на плечо Максима, который замер, — раз уж он по-настоящему влюбился, видно, сердцем, а не разумом, то мы, конечно, его поддержим.
В воздухе повисло что-то тяжелое и липкое. Гости перестали улыбаться.
— Так что поднимаю бокал, — голос Тамары Петровны зазвенел фальшивой нежностью, — за моего мальчика. И за его… ну, скажем так, за его выбор. Пусть эта… скромность, — она выдержала еще одну паузу, и слово прозвучало как оскорбление, — не станет для него обузой. А мы уж постараемся помочь, чем можем. Не бойся, милая, — она прямо посмотрела на Алину, и в ее глазах вспыхнул ледяной огонь, — мы тебя пристроим. Нищенкой у нас никто не останется.
Тишина стала абсолютной. Звенящей. Алина видела, как побелели костяшки пальцев Максима, сжимавших бокал. Видела, как Игорь Васильевич опустил глаза в тарелку. Видела шок и неловкость на лицах гостей.
Все внутри нее оборвалось. Боль, стыд, ярость — все это растворилось в странной, абсолютной пустоте. Она почувствовала не холод, а полное отсутствие температуры.
Медленно, очень медленно, она положила салфетку рядом с тарелкой. Затем скользнула пальцами по тонкой золотой полоске на безымянном пальце левой руки. Кольцо было простым, но идеально ей подходящим. Она сняла его. Небольшой, четкий щелчок металла о хрустальную поверхность бокала прозвучал громче любого крика.
Все вздрогнули. Алина встала. Она не смотрела на Максима. Не смотрела на свекровь. Она смотрела прямо перед собой, будто пробивая взглядом стену.
— Спасибо за честность, Тамара Петровна, — сказала она голосом, в котором не дрогнула ни одна нота. — Вы мне все прекрасно расставили по местам. Прошу прощения у всех за испорченный вечер.
Она повернулась и пошла к выходу ровными, уверенными шагами. Пятно вина на ее платье теперь казалось не следом неловкости, а боевым шрамом, знаком позора, который нанесли не ей, а всем, кто это видел.
Только когда тяжелая дверь ресторана захлопнулась за ее спиной, внутри что-то сорвалось с цепи. Из глаз хлынули горячие слезы. Но она сжала кулаки, вонзив ногти в ладони. Боль вернула ясность.
«Нищенка», — эхом отозвалось в ушах.
Она посмотрела в темное небо, усеянное редкими звездами, и усмехнулась беззвучно, с горечью и обещанием.
«Завтра, — подумала она, направляясь не к своей маленькой съемной квартирке, а ловя такси для другого адреса. — Завтра ты узнаешь всю правду».
Такси мчалось по ночному городу, оставляя за собой яркие шлейфы уличных огней. Алина смотрела в окно, не видя их. В ушах все еще гудел тот самый звенящий тишиной зал, а на груди будто пылало невидимое пятно от вина — клеймо, которое попыталась поставить на нее Тамара Петровна.
«Нищенка».
Слово висело в воздухе салона, тяжелое и уродливое.
Она дала водителю адрес, от которого у него слегка приподнялись брови в зеркале заднего вида. Район был тем, о котором обычно говорят «там, где живут те самые люди».
Машина остановилась у массивных, но изящных чугунных ворот. Шлагбаум, камера, пост охраны. Водитель молча кивнул, когда Алина расплатилась. Ее пальцы не дрожали.
Двор был тихим, погруженным в сон. Дорогая, сдержанная подсветка фасадов, идеальный газон, запах скошенной травы и тишины. Она прошла к своему подъезду, приложила ключ-карту к считывателю. Дверь открылась беззвучно.
Лифт умчал ее на верхний этаж. В прихожей просторной квартиры пахло не жизнью, а стерильным порядком. Дорогой ремонт, современная мебель, панорамные окна, открывавшие вид на весь сверкающий центр города. Это был не дом. Это была крепость. Или, точнее, сейф.
Алина скинула туфли и прошла в гостиную, не включая верхний свет. Свет городских огней снаружи было достаточно. Она подошла к барной стойке, налила в тяжелый хрустальный бокал воды и выпила залпом. Потом поставила бокал с таким звоном, что он чуть не треснул.
Только тут, в абсолютной тишине своей настоящей жизни, она позволила себе разжаться. Слезы подступили к горлу комом, но она сглотнула их. Слезы были для Али из съемной однушки. Для той, которая верила в простую любовь без справок о доходах.
Она подошла к стене, где встроенным светом подсвечивалась единственная картина — абстракция в темных, тревожных тонах. Легким нажатием на боковой торец она открыла потайную нишу. Внутри лежала небольшая шкатулка из темного дерева. Алина достала ее, села на широкий диван, прижала к груди.
В шкатулке не было драгоценностей. Там лежали старые фотографии. Молодые, улыбающиеся люди — ее родители. Ученые, погибшие в автокатастрофе, когда ей было восемнадцать. Они оставили ей не только боль, но и солидное наследство — квартиры, деньги, которые она, тогда еще студентка, боялась даже потрогать. И свою, как они говорили, «упрямую честность».
На другой фотографии она сама, лет пять назад, стоит с двумя друзьями перед кампусом университета. Все трое смеются. Это Дима и Саша, с которыми они через год, используя ее наследство как стартовый капитал, запустят свой IT-стартап. Тот самый, который три месяца назад был куплен крупным игроком за сумму с семью нулями.
Она закрыла шкатулку. Боль от предательства в ресторане теперь смешалась с другой, старой и знакомой — болью от одиночества. Она скрывала свое прошлое и настоящее, чтобы быть любимой не за счета и недвижимость, а за себя. Итог? Ее оценили ниже, чем она даже предполагала в своем худшем притворстве.
В кармане платья завибрировал телефон. Максим. Сначала пропущенные вызовы, теперь сообщения.
«Аля,прости! Она сошла с ума!»
«Где ты?Позвони!»
«Это ужасное недоразумение,я все объясню!»
Она отложила телефон экраном вниз. Недоразумение? Нет. Это была суровая правда о его семье, которая вылезла наружу в самый подходящий момент.
Алина встала и подошла к окну. Где-то там, в спальном районе, в стандартной «двушке», сидела Тамара Петровна и, наверное, доедала свой трюфельный суп, довольная, что «отвадила» сына от ненужной связи. Где-то метался Максим, разрываясь между сыновним долгом и любовью, и, как она уже понимала, первый для него оказался сильнее в критический момент.
В ее голове начал выстраиваться план. Холодный, четкий, как бухгалтерский отчет. Она больше не была невестой, униженной на помолвке. Она была Алиной Дмитриевной, совладелицей успешного бизнеса, которую публично оскорбили.
Она взяла другой телефон — тот, который был зарегистрирован на фирму. Набрала номер.
— Сергей, добрый вечер. Это Алина, — голос ее звучал ровно и деловито.
—Алина Дмитриевна? Уже поздно, что случилось? — голос адвоката, Сергея, был мгновенно собранным, без тени сна.
—Произошел неприятный инцидент. Публичное оскорбление, порочащее честь и достоинство. При свидетелях. Нужна ваша консультация и, возможно, подготовка документов. Могу я заехать к вам завтра утром?
—Конечно. В девять? Мой офис.
—В девять. Спасибо.
Она положила трубку. Первый ход был сделан.
Позвонила Диме, своему партнеру и другу.
—Дим, ты не спишь?
—Аля? Голос у тебя какой-то… Что-то не так?
Она коротко,без эмоций, изложила суть. История о «нищенке» прозвучала на другом конце провода убийственной тишиной, а затем взрывом матерной тирады.
— Так, все, я еду. Где ты? Дома?
—Дома. Не едь, я в порядке. Мне нужно, чтобы ты завтра подготовил для меня выписки. Все, что касается моей доли в «Кванте», подтверждения продажи, перевода средств. Все официальные бумаги.
—Для чего? Ты что, в суд на эту… собираешься?
—Пока не знаю. Но когда я приду к ним разговаривать, я хочу держать в руках не просто слова, а факты. Тяжелые, неоспоримые факты. Они думали, что имеют дело с бедной сироткой. Пусть увидят, с кем они на самом деле имеют дело.
Она закончила разговор и снова осталась наедине с тишиной. Телефон снова замигал — Максим. Она на этот раз взяла трубку.
— Алло.
—Аля, Боже, наконец-то! Где ты? Я везде искал! Ты в своей квартире? Я сейчас…
—Нет, Максим, — перебила она его. Ее голос был спокоен, как поверхность глубокого озера. — Не приезжай. Не сегодня.
—Но мама… она не это имела в виду! Она просто волновалась за меня, она не хотела…
—Она назвала меня нищенкой при всех, Максим. И ты не сказал ни слова. Ни одного.
В трубке повисло тяжелое молчание.
—Я… я был в шоке. Я не знал, что…
—Что сказать? — закончила она за него. — Теперь ты знаешь. И я знаю. Мне нужно время. И тебе — тоже. Чтобы понять, что для тебя важнее: мои чувства или мамино спокойствие. Не звони до завтра. Я позвоню сама.
Она положила трубку, не дожидаясь ответа. Сердце ныло, но разум был ясен. Она больше не верила в его способность защитить ее. Он должен был вскочить тогда и остановить мать. Но он замер. Этого замирания было достаточно.
Алина прошла в спальню, сняла испорченное платье и бросила его в мусорную корзину. Под струей горячего душа она смывала с себя запах ресторана, фальшивых улыбок и предательства. Когда она вышла, завернувшись в мягкий халат, ее лицо в зеркале было бледным, но решительным. Слез больше не было.
Она подошла к панорамному окну. Город внизу жил своей жизнью, мигал огнями, не подозревая о маленькой драме, разыгравшейся в одном из его ресторанов. Завтра эта драма выйдет на новый акт.
«Ты хотела знать, кто я, Тамара Петровна? — мысленно обратилась она к свекрови. — Хорошо. Завтра ты узнаешь. Вся правда. И тогда посмотрим, кто здесь нищенка».
Она потушила свет и легла в холодную, огромную постель, глядя в потолок. Всю ночь в ее голове строились и перестраивались планы, диалоги, ходы. Это была не ночь отчаяния. Это была ночь подготовки к войне, которую она не начинала, но которую была готова закончить с максимальным для себя преимуществом.
Ночь для Максима растянулась в нескончаемую, мучительную пытку. После ухода Алины в ресторане разразился хаос. Тамара Петровна, сначала опешившая от дерзости «этой девчонки», быстро перешла в наступление.
— Ну и прекрасно! Сама ушла! Сэкономили на разводе! — голос ее звучал громко, нарочито, для гостей, которые поспешно собирались, бормоча смущенные извинения.
—Мама, как ты могла?! — вырвалось наконец у Максима. Он все еще сжимал в руке то самое кольцо, холодное и чужое теперь.
—Я сказала правду! О ней же ничего не известно! Ноль информации! Могла быть кем угодно! Ты подумал хоть раз головой?
Игорь Васильевич молча заплатил по счету, его лицо было каменным. В такси по дороге домой он не проронил ни слова, лишь смотрел в окно. Максим метался между яростью и отчаянием. Он звонил Алине раз двадцать. Безответно. Отправил кучу сообщений. В ответ — тишина.
Дома, в той самой «двушке» в спальном районе, грянул скандал.
— Она меня публично унизила! Бросила кольцо и ушла! — кричала Тамара Петровна, уже искренне веря в свою роль оскорбленной матери.
—Ты назвала ее нищенкой при всех! — кричал в ответ Максим, впервые в жизни подняв на мать голос. — Какое ты имела право?!
—Право матери! Право заботиться о твоем будущем! Она тебе ровня? Да оглянись! Образование среднее, родители – покойники, работает кем-то в конторе… Ищешь, как проку от нее будет? Ни кола ни двора!
Максим схватился за голову. В словах матери была чудовищная, извращенная логика. Да, Алина была скромна. Да, она не хвасталась связями, не требовала дорогих подарков. Жила в маленькой съемной квартире, о которой он знал. Он видел в этом ее достоинство — самостоятельность, непритязательность. А мать превратила все это в улики против нее.
— Я ее люблю, — глухо сказал он, чувствуя, как звучат эти слова беспомощно и глупо на фоне случившегося.
—Любовью сыт не будешь! — отрезала Тамара Петровна. — Одумайся. Она сама все решила. И слава Богу.
Игорь Васильевич, молча слушавший этот диалог из коридора, наконец вошел в гостиную.
—Хватит, — сказал он тихо, но так, что оба обернулись. — Ты все испортила, Тома. Как всегда. Твоя жадность и твое снобство.
—Моя что?!
—Он взрослый человек. Он сам вправе выбирать. А ты устроила спектакль. Позорище. — Он посмотрел на сына усталыми глазами. — Прости, Макс. Я должен был остановить ее раньше.
Эта запоздалая поддержка отца ранила почти сильнее, чем нападки матери. Значит, он видел, понимал, но молчал. До поры.
Максим хлопнул дверью своей комнаты. Он сел на кровать и уставился в стену. Перед ним стоял образ Алины: как она снимала кольцо. Не срывала, не швыряла. А именно снимала — медленно, точно, будто совершая хирургическую операцию по удалению чего-то чужеродного. И ее взгляд… В нем не было слез, истерики. Там была ледяная решимость и… презрение? Нет, не к нему. К ситуации. К тому, во что превратили их праздник.
Ему стало стыдно. Жгуче, невыносимо стыдно. Он должен был встать тогда. Должен был сказать: «Мама, немедленно извинись». Но он застыл, парализованный неожиданностью и годами внушенного почтения. Он подвел ее. В самый важный момент.
Под утро, когда по стеклу застучал первый дождь, в нем созрело решение. Он должен ее найти. Объясниться. Упасть на колени, если нужно. Он не мог это так оставить.
Утром, пренебрегая завтраком и взглядом матери, буравившим ему спину, он выскочил из дома. Первым делом — на ту самую съемную квартиру Алины, в старом, но ухоженном доме недалеко от метро. Он много раз бывал здесь. Поднялся на четвертый этаж, к знакомой двери с наклейкой «С Новым годом!» в виде смешного снеговика, которую они клеили вместе прошлой зимой.
На его стук дверь открыла пожилая женщина, соседка.
—Максим? Ты к Алине?
—Да, баба Нина, она дома?
—Да я ее со вчерашнего вечера не видела. Думала, у вас там, на празднике, задержалась. Что-то случилось?
Он что-то пробормотал про ссору и поспешил уйти под вопросительным взглядом старушки. Значит, Алина сюда не возвращалась. Куда? К подруге? Но близких подруг у нее, кажется, не было, кроме каких-то деловых знакомых, о которых она говорила мало.
Паника начала подкрадываться к горлу. Он звонил снова. Молчание.
И тогда пришло сообщение. Звук был тихим, но в тишине его машины он прозвучал как выстрел. Он рванулся к телефону.
Незнакомый номер. Текст был лаконичным, как приказ:
«Приезжай в 10:00.Одному. Будет интересно. А.»
И адрес.
Максим вчитался в адрес. Его сердце замерло, а потом заколотилось с новой силой. Это был не просто другой район. Это была одна из самых закрытых, самых дорогих и известных резиденций в городе. «Парк-Тауэр». Место, куда не попасть просто так. Место, где жили люди из Forbes, звезды, владельцы крупного бизнеса.
Не может быть. Ошибка. Провокация.
Он ввел адрес в навигатор. Маршрут построился. Время в пути — 35 минут. Было девять утра.
Весь путь он проделал в каком-то отупевшем состоянии. Дождь усиливался, дворники монотонно смахивали воду со стекла. В голове крутилась одна мысль: «Зачем? Почему этот адрес? Что она там делает?».
Машина вырвалась с загруженной кольцевой и свернула на тихую, утопавшую в зелени улицу. Чем ближе к цели, тем внушительнее становились заборы, выше ворота. И вот он увидел его. «Парк-Тауэр». Комплекс из нескольких современных башен строгих форм, окруженный высоким забором и парком. Главный въезд охраняли будка и шлагбаум.
Максим остановил машину перед ним, не решаясь подъехать вплотную. Он снова посмотрел на адрес в сообщении: башня «В», пентхаус. Его ладони вспотели.
Он вышел из машины под мелкий дождь и подошел к охраннику, молодому парню в строгой форме.
—Здравствуйте, я… ко мне приглашение. К Алине Дмитриевне, — он с трудом выговорил отчество, никогда раньше его не слышав.
Охранник бесстрастно взглянул на планшет.
—Ваша фамилия?
—Соколов. Максим Соколов.
Охранник что-то проверил,кивнул.
—Проезжайте. Место для гостей слева, у фонтана. В башню «В», на последний этаж. Лифт с биометрией, вас встретят.
Шлагбаум плавно пополз вверх. Максим сел в машину и медльно въехал на территорию. Он видел идеальные дорожки, дизайнерские газоны, площадку с дорогими автомобилями под навесом. Тишина здесь была густой, дорогой, давящей.
Он припарковался, как сказали, у небольшого фонтана. Дождь почти прекратился. Он вышел и поднял голову, вглядываясь в стеклянные фасады башни «В». Где-то на самом верху, за тонированными стеклами, была она. Та самая Аля, его скромная, непритязательная невеста.
И в этот момент его осенило. Это не ошибка. И не провокация. Это и есть та самая «правда», о которой она говорила в своем сообщении. Правда, от которой у него перехватило дыхание и похолодело внутри.
Он сделал шаг к парадной двери, чувствуя, как почва уходит из-под ног, а привычный мир, где его мать была непререкаемым авторитетом, а Алина — милой, тихой девушкой, рассыпается в прах.
Парадная дверь башни «В» была массивной, из матового стекла и темного металла. Она бесшумно отъехала в сторону, едва Максим приблизился. Внутри его встретил прохладный воздух, пахнущий дорогими духами и чистотой. Вестибюль был пуст и напоминал скорее холл бутик-отеля: минималистичная мебель, абстрактная картина во всю стену, мерцающая люстра-инсталляция.
К лифтам вела стойка консьержа. Элегантная женщина в костюме снова проверила его данные на планшете и кивнула.
—Лифт справа, пожалуйста. Вас ожидают.
Лифт был обит деревом, без кнопок. Когда двери закрылись, прозвучал мягкий женский голос:
—Биометрическое сканирование. Пожалуйста, посмотрите в камеру.
Красный луч скользнул по его лицу. Раздался щелчок.
—Добро пожаловать, Максим. Поднимаемся.
Лифт рванул вверх так плавно и быстро, что заложило уши. Максим сжал руки в кулаки, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Цифры на табло менялись с головокружительной скоростью. Наконец, мягкий толчок. Двери разъехались.
Перед ним была не просто квартира. Это был целый этаж. Прямо из лифта он попал в просторную прихожую с высоким потолком. Пол — полированный камень теплого оттенка. Напротив — панорамное окно от пола до потолка, открывавшее потрясающий, почти птичий вид на раскинувшийся внизу дождевой город, на изгиб реки и дальние лесные массивы.
Алина стояла спиной к окну, силуэтом на фоне серого неба. Она была одета в простые темные брюки и белый свитер, волосы собраны в небрежный пучок. Никакого макияжа. Она смотрела на него, и в ее взгляде не было ни гнева, ни слез. Была усталая, ледяная ясность.
— Заходи, — сказала она просто.
Максим сделал несколько шагов, его ноги были ватными. Он обвел взглядом пространство: открытую гостиную с диваном, на котором могли бы разместиться десять человек, кухонный остров с барной стойкой из цельного куска мрамора, лестницу, ведущую на второй уровень внутри самого пентхауса. Тишина была абсолютной, лишь чуть слышно шумела вентиляция.
— Что это… Где мы? — вырвалось у него, и его собственный голос показался ему чужим, хриплым.
—Это мой дом, — ответила Алина. — Настоящий. Тот, в который я тебя никогда не приглашала.
Она двинулась в сторону гостиной, жестом приглашая следовать за собой. На низком столе из черного дерева лежала аккуратная стопка папок, планшет и ноутбук.
— Садись, Максим. Мы должны поговорить. И на этот раз без твоей матери.
Он опустился на краешек огромного дивана, не в силах оторвать глаз от ее спокойного лица. Он искал знакомую, свою Алю — ту, что смеялась над его глупыми шутками, ту, что жарила по утрам яичницу на сковородке с отколотой эмалью. Ее не было. Перед ним сидела другая женщина. Алина Дмитриевна.
— Я не знал, — начал он бессвязно. — Почему? Зачем ты все это скрывала? Мы же… мы же любили друг друга.
— Любили? — она чуть склонила голову. — Ты любил ту девушку, которая влезала в ипотеку, чтобы купить однушку на окраине. Которая радовалась скидкам в супермаркете. Которая не могла себе позволить отпуск в Европе. Ты любил выдуманный образ. Образ, который я создала специально, чтобы найти человека, которому буду интересна я, а не мой счет в банке. В этом и был эксперимент. Оказалось — провальный.
Она взяла с верхней папки лист и положила перед ним.
—Это выписка из ЕГРЮЛ. Компания «Квант Софтвэр». Основана пять лет назад. Учредители: Дмитрий Королев, Александр Зайцев и я, Алина Дмитриевна Сереброва. Моя доля — тридцать пять процентов.
Максим машинально взял бумагу. Он работал менеджером в строительной фирме и немного понимал в таких документах. Печати, цифры уставного капитала… Суммы с нулями, которые не укладывались в голове.
— В прошлом году наш стартап купила американская корпорация, — продолжал Алина ровным, деловым тоном, как будто делала презентацию. — Сделка была закрыта три месяца назад. Моя доля от продажи, после всех налогов… — она назвала сумму.
Максим резко поднял на нее глаза. Цифра была не просто большой. Она была абсурдной. На такие деньги можно было купить не одну квартиру в этом доме. Или его строительную фирму целиком. Десять раз.
— Не может быть, — прошептал он.
—Может, — она открыла ноутбук, повернула к нему экран. — Вот официальный пресс-релиз на сайте корпорации. Вот мое фото с церемонии подписания. Вот переводы на мой счет в швейцарском банке. Хочешь, покажу выписку?
Он молчал. В горле пересохло.
—Зачем? — снова спросил он, и в этом вопросе была уже не растерянность, а что-то вроде обиды.
—Я уже ответила. Но есть и другая причина. — Ее голос впервые дрогнул, потеряв металлическую твердость. Она отодвинула папки и взяла со стола простую деревянную шкатулку. Открыла ее. — Мои родители. Дмитрий и Мария Серебровы. Ученые, физики-ядерщики. Они погибли, когда мне было восемнадцать. Оставили мне наследство. Не такое огромное, как потом получилось со стартапом, но достаточное, чтобы не думать о хлебе насущном. И достаточное, чтобы понять: многие друзья и парни тянутся не ко мне, а к этим деньгам. Я устала от этого. Я хотела простой жизни. Настоящих чувств. Я думала, ты…
Она не договорила, сжала губы, словно дав себе время собраться.
—Я думала, ты тот самый человек. Потому что ты был со мной простым, искренним. Ты не требовал, не вытягивал из меня обещания о будущем. Ты просто был рядом. Оказалось, это потому, что ты и твоя семья видели во мне не угрозу, не равную, а… «проект». Бедную невесту, которую можно приютить и которой можно диктовать условия. «Нищенку», которую нужно «пристроить».
Она произнесла это слово беззвучно, но оно ударило Максима сильнее, чем крик. Он вспомнил лицо матери, ее самодовольную улыбку за тостом.
— Я не знал, что она это скажет! Клянусь! — вырвалось у него. Он потянулся через стол, чтобы взять ее руку, но она отдернула ее.
—Ты не знал, что она это скажет. Но ты знал, как она ко мне относится. Ты видел ее пренебрежение каждый раз, когда мы встречались. Ты слышал ее колкости. И ты ни разу не остановил ее. Не поставил на место. Ты позволял ей меня унижать в мелочах, надеясь, что все «само рассосется». А вчера, когда она нанесла публичный удар, ты… замер. Как кролик перед удавом. Любовь не замирает, Максим. Любовь защищает.
Он опустил голову. Стыд накатывал волной, жгучей и беспощадной. Она была права. В каждой мелочи — была права.
— Что теперь? — спросил он глухо.
—Теперь ты возвращаешься к своей матери и передаешь ей мое условие, — голос Алины снова стал холодным и четким. — Она должна принести мне публичные извинения. При тех же людях, которые были в ресторане. Или хотя бы в присутствии вашей ближайшей семьи. Словами: «Я, Тамара Петровна Соколова, публично оскорбила Алину Дмитриевну Сереброву, назвав ее нищенкой. Я глубоко сожалею и прошу прощения». Все должно быть записано на видео. Это — минимальное условие.
— А если она не согласится? — Максим уже знал ответ. Его мать никогда, ни за что…
—Тогда я обращусь в суд с иском о защите чести, достоинства и деловой репутации. У меня есть свидетели. У меня есть доказательства того, что эти слова могут нанести ущерб не только мне лично, но и моей репутации в бизнес-среде. Мои юристы оценят моральный вред очень недешево. И выиграем мы. С вероятностью девяносто девять процентов.
Она посмотрела на него, и в ее взгляде наконец проскользнула усталая грусть.
—А после этого… после этого мы поговорим о нас. Если это еще будет иметь смысл.
Максим почувствовал, как в его груди что-то окончательно разбивается. «Если». Это слово повисло между ними непреодолимой стеной.
— Я поговорю с ней, — сказал он, поднимаясь. Ноги все еще плохо слушались. — Я заставлю ее извиниться. Я сделаю все.
—Не заставишь, — тихо возразила Алина. — Ты никогда ее не заставлял. Но посмотрим. Теперь у тебя есть для нее весомый аргумент. — Она кивнула на папки. — Можешь взять с собой копии. Для наглядности.
Он взял предложенные ей несколько листов в плотном прозрачном файле. Бумаги были тяжелыми, как свинец.
— Я люблю тебя, Аля, — выдохнул он, уже стоя в прихожей перед лифтом.
Она не ответила.Она смотрела на него, и в ее глазах он увидел ту самую Алю — ту, что была ранима и доверчива. Но эта Аля была спрятана теперь глубоко внутри, под броней из хрусталя, стали и горького опыта.
— Я тоже тебя любила, — сказала она наконец, и это было звучало как прощание. — Но любви недостаточно, Максим. Нужно еще мужество. И уважение. Которого не было.
Лифт приехал. Двери открылись.
—Я позвоню, когда переговорю с ней, — сказал он, делая последнюю попытку ухватиться за что-то.
—Жду до завтрашнего вечера, — был ее безжалостный ответ.
Двери закрылись. Максим остался один в зеркальной кабине, которая стремительно несла его вниз, к земле, к реальности, которая уже никогда не будет прежней. В руках он сжимал копии документов — неоспоримые доказательства того, что он и его мама совершили самую большую и глупую ошибку в их жизни. Они не просто оскорбили девушку. Они оскорбили силу, о которой даже не подозревали.
Машина Максима казалась ему теперь камерой пыток. Документы, лежащие на пассажирском сиденье, жгли его боковым зрением. Цифры, печати, названия компаний — все это складывалось в картину, которая делала его, его мать, их жизнь жалкой и пошлой. Он представлял, как будет выглядеть эта встреча. И у него не было ни капли надежды.
Ключ застревал в замке его родительской квартиры — руки дрожали. В прихожей пахло жареной картошкой и привычным укладом, который сейчас казался ему тюрьмой.
Из кухни донесся голос Тамары Петровны:
—Это ты, Максим? Наконец-то. Где шатался? Я уже думала, ты к этой… обратно подался. Иди есть, холодным все стоит.
Он снял куртку, медленно прошел в кухню. Отец сидел за столом, уткнувшись в газету — его классическая поза невмешательства. Мать хлопотала у плиты, ее поза была демонстративно обиженной и праведной.
— Я не голоден, — тихо сказал Максим, останавливаясь в дверном проеме.
—Как это не голоден? Целый день бродяжничаешь! Садись, поговорим, как взрослые люди.
—Именно что как взрослые, — отчеканил Максим, и в его голосе прозвучала нотка, заставившая отца опустить газету. — Я был у Алины. Мы поговорили.
Тамара Петровна повернулась, половник в руке.
—Ну и? Приползла с повинной? Готова извиниться за свой спектакль?
—Извиняться будешь ты, мама.
Тишина в кухне стала гулкой. Даже холодильник перестал гудеть.
—Я что? — Тамара Петровна недоверчиво уставилась на него.
—Ты публично оскорбила мою невесту. Назвала ее нищенкой. Теперь у тебя есть шанс это исправить. Ты должна принести ей публичные извинения. При свидетелях.
Тамара Петровна фыркнула, брызги от половника упали на кафель.
—Ой, да иди ты! С ума сошел! Она тебе мозги промыла? Я извиняться перед этой… прости Господи, перед этой проходимкой? Да ни за что!
—Она не проходимка, — голос Максима набирал силу, подпитываемый накопившейся яростью и стыдом. Он шагнул к столу и шлепнул на него папку с документами. — Она Алина Дмитриевна Сереброва. Совладелица компании «Квант Софтвэр», которая три месяца назад была продана за двадцать миллионов долларов. Ее доля — семь миллионов. В долларах, мама. Не в рублях.
Он видел, как меняется лицо матери. Сначала высокомерное недоверие, затем легкая тревога, и наконец — полное отрицание.
—Вранье! Липа! Где она это напечатала, в подворотне? Ты что, совсем дурак, веришь в эти сказки?
—Это не сказки, — тихо, но внятно сказал Игорь Васильевич. Он взял папку, надел очки, начал медленно листать. — Это выписка из ЕГРЮЛ. Вот печать. Вот регистрационный номер. Все легально.
—Ты чего тоже против меня? — взвизгнула Тамара Петровна, обращаясь к мужу. — Она его какими-то бумажками купила, а вы оба ведетесь!
—Там не только бумаги, — продолжал Максим, ловя ее взгляд. — Она живет в пентхаусе в «Парк-Тауэре». Ты знаешь, что это такое? Ты туда даже в гости не пройдешь, мама. У нее там своя охрана, биометрия. И она живет там уже два года. Тот адрес, куда ты приходила с пирогом — это съемная квартира. Для отвода глаз. Чтобы такие, как мы, не тянулись к ее деньгам.
Слово «такие» прозвучало особенно унизительно. Тамара Петровна побледнела.
—Зачем? Зачем ей это? Чтобы над нами потешаться?
—Чтобы ее любили не за деньги! — крикнул Максим, ударив кулаком по столу. Тарелки звякнули. — Чтобы найти человека, который будет видеть в ней просто женщину! И она, блин, нашла! Нашла меня! А мы… а ты… Мы показали ей, что мы мелочные, завистливые нищеброды, которые готовы растоптать человека за то, что у него, по их мнению, нет миллионов!
— Как ты разговариваешь с матерью?! — закричала Тамара Петровна, но в ее крике уже слышалась паника. Ее монополия на правоту трещала по швам.
—Как с человеком, который разрушил мое счастье! — парировал Максим. — Условие одно. Ты извиняешься. Публично. При тех же людях, или хотя бы здесь, при семье, но на камеру. Словами: «Я, Тамара Петровна Соколова, глубоко сожалею…»
—Никогда! — перебила она его, скрестив руки на груди. — Я ничего не сделала! Я высказала правду, как она мне виделась! А если она оказалась богатой стервой, которая играла в бедную Золушку, так это ее проблемы!
—Тогда она подаст в суд, — спокойно, как приговор, произнес Игорь Васильевич, все листая документы. — О защите чести, достоинства и деловой репутации. У нее есть свидетели. Эти слова, сказанные тобой, могут реально навредить ее бизнес-репутации. Она выиграет. И взыщет с тебя моральный ущерб. И компенсацию. Суммы будут очень серьезные. Не такие, конечно, как у нее, но для нас — катастрофические.
Он снял очки и посмотрел на жену усталыми, но твердыми глазами.
—Ты проиграешь, Тома. И материально, и морально. И прославишься на весь город как злая, завистливая свекровь, которая оскорбляла невестку-миллионершу. Ты этого хочешь?
Тамара Петровна отступила на шаг, будто от физического удара. Ее глаза метались между мужем и сыном. Она видела, что они впервые объединились против нее. И это было страшнее любых миллионов.
—Вы… вы сговорились, — прошептала она. — Против меня. Из-за денег этой авантюристки.
—Нет, мама, — устало сказал Максим. — Мы пытаемся спасти то, что еще можно спасти. Мои отношения. Нашу семью от позора и суда.
Тамара Петровна молчала несколько минут, глядя в пол. Потом резко подняла голову. В ее глазах зажегся знакомый Максиму огонек — огонек не сдачи, а нового коварного плана.
—Хорошо, — сказала она неожиданно ровно. — Хорошо. Пусть приезжает. Сюда. Не я перед ней, а она перед нами. Пусть приезжает и отчитывается. Рассказывает, где взяла эти деньги, почему скрывала. Мы соберем семью. Пусть тетя Люда приедет, дядя Витя. Пусть все послушают. А там… посмотрим. Может, и извинимся. Если она все честно расскажет и докажет.
Максим почувствовал ледяной укол в сердце. Он знал свою тетку Людмилу, сестру матери. Сплетницу, интриганку и такую же, как мать, снобку. Семейный совет под ее предводительством превратится в судилище.
—Мама, нет… Это плохая идея.
—Твоя идея — извиняться, как последней дворняжке — еще хуже! — вспыхнула она снова. — Или так, или никак. Звони своей принцессе. Говори, что семья хочет с ней поговорить. По-взрослому. Завтра, в семь вечера.
Она вышла из кухни, гордо задрав подбородок, но походка ее была уже не такой уверенной.
Игорь Васильевич вздохнул и подошел к сыну.
—Это ловушка, Макс. Тетка Люда… она такую кашу заварить может.
—Я знаю, — прошептал Максим. — Но другого шанса не будет. Алина сказала — ждет моего звонка до завтрашнего вечера.
Он взял телефон, вышел на балкон, в прохладный вечерний воздух. Набрал номер. Сердце бешено колотилось.
Алина ответила почти сразу.
—Алло.
—Это я. Я поговорил с ней.
—И?
—Она… она предлагает собрать семейный совет. Завтра вечером. У нас. Приедут ее сестра, мой дядя. Чтобы ты все рассказала и доказала. И тогда… тогда она, возможно, извинится.
На другом конце провода повисла пауза. Максим слышал лишь ровное дыхание.
—Семейный совет? — наконец произнесла Алина. В ее голосе послышалась легкая, леденящая усмешка. — Интересно. То есть меня хотят судить семейным трибуналом за то, что я… что? Слишком богата для вас?
—Аля, я понимаю, как это звучит…
—Звучит это как попытка взять реванш и снова поставить меня на место. Но знаешь что? Хорошо.
—Что? — не понял Максим.
—Я согласна. Приеду. Со всеми доказательствами. Соберите своих судей. Только предупреди их, — ее голос стал тихим и опасным, — что на этом совете будут не только подсудимые. Будет и прокурор. И приговор может быть для них неожиданным. Сообщи адрес и время.
Она положила трубку. Максим стоял, прижавшись лбом к холодному стеклу балкона. Он чувствовал, как ситуация выскальзывает из-под контроля и несется в какую-то темную, неизвестную пропасть. Его мать задумала войну. А Алина… Алина только что официально ее приняла. И в ее тоне не было ни капли страха. Была холодная готовность идти до конца.
Внизу, в гостиной, он услышал взволнованный голос матери — она уже звонила тете Люде. Начиналась мобилизация. Завтрашний вечер обещал быть жарким.
Вечер следующего дня навис над квартирой Соколовых тяжелой, гнетущей атмосферой. Тамара Петровна с утра вымещала нервозность на уборке, вытирая пыль, которая и так не существовала, и переставляя вазы. Игорь Васильевич ушел на работу, но обещал вернуться к семи. Максим метался между желанием все отменить и страхом окончательно разрушить хрупкий шанс на примирение.
К половине седьмого начали собираться «судьи». Первой примчалась, конечно же, тетя Людмила, сестра Тамары Петровны. Сухая, жилистая женщина с цепким взглядом и вечно поджатыми губами. Ее сразу же завели на кухню для предварительного инструктажа.
— Ты только послушай, Людка, какие она номера выкидывает! — шипела Тамара Петровна, разливая чай. — Миллионы, пентхаусы! Бред сивой кобылы! Должна же быть афера какая-то!
—Успокойся, Тома, — с холодным интересом говорила Людмила. — Мы ее разложим по полочкам. Я уже по своим каналам узнавала. Никакой информации о какой-то Алине Серебровой в тех кругах нет. Значит, либо все вранье, либо деньги очень грязные. Тут и копать будем.
Следом приехал дядя Витя, брат Игоря Васильевича, молчаливый инженер, которого, похоже, просто притащили для массовки. Он сидел в гостиной, разглядывая узор на ковре, явно чувствуя себя не в своей тарелке.
Ровно в семь раздался звонок в дверь. Все встрепенулись. Тамара Петровна бросила на всех повелительный взгляд, поправила жемчуг и величественно направилась открывать. Максим застыл у входа в гостиную, сердце колотилось где-то в висках.
Дверь открылась. На пороге стояла Алина. Она была одета в строгий, но безупречно сидящий темно-синий костюм, белоснежную блузу. Никаких украшений, кроме тонких золотых серег. Волосы гладко зачесаны назад. В руках — тонкий кожаный портфель. Она выглядела так, будто пришла не на семейную разборку, а на важные деловые переговоры. И за ее спиной стоял незнакомый мужчина лет сорока пяти в идеально сшитом костюме, с умным, спокойным лицом и дипломатом в руке.
Тамара Петровну это явно смутило.
—Алина… Заходи. А это кто?
—Добрый вечер, Тамара Петровна, — ровно ответила Алина, переступая порог. — Разрешите представить моего адвоката, Сергея Михайловича Рязанова. Я счелa нужным, чтобы он присутствовал при нашей беседе, дабы избежать возможных… недопониманий в вопросах права.
Она сделала ударение на последнем слове. Адвокат вежливо, но без тени подобострастия кивнул.
Людмила, наблюдавшая из гостиной, обменялась с сестрой быстрым взглядом. Этот ход они не предусмотрели.
В тесной гостиной стало не хватать воздуха. Все расселись: семейный трибунал в лице Тамары Петровны, Людмилы и скучающего дяди Вити — на диване. Игорь Васильевич, вернувшийся минуту назад, предпочел кресло в углу. Максим остался стоять у стены. Алина и адвокат заняли два стула, приставленных напротив дивана, создав четкое разделение пространства.
— Ну что ж, — начала Тамара Петровна, пытаясь взять инициативу. — Мы собрались, чтобы прояснить ситуацию. Ты, Алина, ввела моего сына и нашу семью в заблуждение относительно своего положения. Это как минимум нечестно.
—Я не вводила никого в заблуждение, — спокойно парировала Алина. — Я просто не выставляла свое финансовое положение напоказ. Я имею на это право. Вопрос в том, почему скромность была вами расценена как повод для публичного оскорбления.
— Оскорбления! — фыркнула Людмила, вступая в бой. — Милая, да тебя же спасали! Ты сама виновата, что разыгрывала из себя бедную родственницу. Это выглядело очень подозрительно. Где, к примеру, твои родители? Чем они занимались?
Алина не моргнув глазом открыла портфель и достала ту самую шкатулку с фотографиями. Она положила на журнальный столик старую фотографию.
—Мои родители, Дмитрий и Мария Серебровы. Кандидаты физико-математических наук, старшие научные сотрудники Института ядерной физики. Погибли в автокатастрофе двенадцать лет назад. Всю информацию, включая копии их дипломов и трудов, я могу предоставить. Следующий вопрос?
Людмила на секунду прикусила язык. Тамара Петровна поспешила на помощь.
—Ладно родители. А эти твои… миллионы? Откуда? Ты же говорила, что работаешь менеджером в небольшой фирме!
—Я и работала. В своей фирме. Я — совладелица компании «Квант Софтвэр». — Алина сделала легкий жест рукой в сторону адвоката.
Сергей Михайлович открыл свой дипломат и начал, не торопясь, выкладывать документы на стол, поверх семейного журнала с цветами.
—Вот выписка из Единого государственного реестра юридических лиц. Вот учредительный договор. Вот договор купли-продажи доли Алины Дмитриевны в уставном капитале компании «Квант Софтвэр» американской корпорации «Некст-Текнолоджис». Вот подтверждающие банковские переводы. Все документы заверены, имеются апостили для международного признания.
Он говорил тихим, ровным голосом, но каждое слово падало, как гиря. Игорь Васильевич наклонился, чтобы рассмотреть бумаги. Его лицо стало серьезным. Он что-то понимал в этом.
— Это… это может быть подделано, — слабо возразила Людмила, но в ее голосе уже не было прежней уверенности.
—Может, — согласился адвокат. — Но тогда это фальсификация документов в особо крупном размере, что является уголовным преступлением. Вы хотите заявить об этом в правоохранительные органы? Мы готовы предоставить все оригиналы для экспертизы. Прямо сейчас.
В комнате воцарилась тягостная тишина. Дядя Витя присвистнул, разглядывая сумму в договоре купли-продажи. Даже он понимал масштаб.
— Зачем? — хрипло спросила Тамара Петровна, глядя не на документы, а на Алину. — Зачем было все это скрывать? Над нами что ли, смеяться?
—Нет, — Алина наконец выпустила наружу ту боль, что копилась все это время. Ее голос слегка дрогнул. — Чтобы меня любили. Просто так. Чтобы не смотрели на меня как на кошелек с ножками. Чтобы человек был рядом со мной потому, что я — это я. А не потому, что я могу купить ему квартиру, машину или оплатить его маме операцию. Я нашла такого человека. Мне казалось. — Она бросила быстрый взгляд на Максима, и в нем была такая глубокая усталость, что у него сжалось сердце. — Но вы, ваша семья, показали мне, что даже когда у меня, по вашему мнению, ничего нет, вы все равно видите во мне не человека, а проблему. Объект для жалости или, наоборот, для презрения. Вам было важно не то, какая я, а то, что я могу или не могу вам дать.
— Это не так! — вырвалось у Максима.
—Разве? — Она повернулась к нему. — Твоя мать первым делом на нашей первой встрече спросила не о моих интересах, не о моей работе, а о том, есть ли у меня родители и какое у меня образование. Для нее это был чек-лист. И я в него не вписалась.
Тамара Петровна покраснела.
—Я заботилась о будущем сына! Это нормально!
—Нормально — интересоваться. Ненормально — выносить приговор и оскорблять, — холодно отрезала Алина. Она взяла себя в руки, и ее голос снова стал деловым. — Но мы отвлеклись. Я выполнила ваше условие. Я все рассказала и доказала. Теперь ваша очередь выполнить мое. Публичные извинения.
Людмила, увидев, что сестра теряет почву под ногами, решила перейти в контратаку.
—Подожди, милочка. А как же тот факт, что ты тайком снимала на помолвке? У меня есть информация, что твоя подруга что-то записывала на телефон. Это же нарушение приватности!
Алина удивленно подняла брови,затем тихо усмехнулась.
—Вы ошибаетесь, Людмила… простите, я не знаю вашего отчества. На помолвке снимала не моя подруга, а ваша племянница, кажется. Дочь вашего брата. Я видела, как она направила телефон. Но это не важно. — Она снова посмотрела на адвоката.
Сергей Михайлович кивнул.
—Сама по себе съемка в публичном месте, каковым является ресторан, при отсутствии запрещающих знаков, нарушениями закона о персональных данных не является. Однако, — он сделал многозначительную паузу, — распространение этой записи, особенно в уничижительном контексте, с целью опорочить Алину Дмитриевну, уже может иметь правовые последствия. Клевета, распространение порочащих сведений — это уже другая статья Уголовного кодекса. И в этом случае инициатором разбирательства будем уже мы.
Он обвел взглядом помертвевшие лица женщин.
—Но вернемся к первоначальному требованию. Оскорбление, то есть унижение чести и достоинства, выраженное в неприличной форме, а слово «нищенка», сказанное в подобном контексте, таковым и является, — попадает под статью 5.61 КоАП РФ. Или, как уже говорилось, может быть рассмотрено в рамках гражданского иска о защите чести, достоинства и деловой репутации по статье 152 Гражданского кодекса. У моей доверительницы есть все основания для подачи такого иска. Свидетели есть. Факт налицо. Сумма компенсации морального вреда, учитывая статус и публичность оскорбления, будет исчисляться весьма серьезно.
Он замолчал, давая словам просочиться в сознание. В комнате было тихо настолько, что слышалось тиканье настенных часов на кухне.
Лицо Тамары Петровны было пепельно-серым. Людмила перестала ерзать и смотрела на адвоката с открытым страхом. Дядя Витя покачал головой. Игорь Васильевич закрыл глаза.
Алина медленно поднялась.
—Я думаю, на сегодня все сказано. Вы получили ответы на все вопросы. И все доказательства. Теперь вам есть что обсудить внутри вашей семьи. Мое условие остается в силе: публичные извинения, записанные на видео, в течение сорока восьми часов. В противном случае, — она кивнула в сторону адвоката, — Сергей Михайлович начнет подготовку документов в суд.
Она взяла портфель и направилась к выходу. Адвокат последовал за ней, собрав документы.
— Аля, подожди… — шагнул к ней Максим.
—Все, что я хотела сказать, я сказала, Максим, — она не обернулась. — Выбор за вами.
Дверь закрылась за ними. В квартире повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Тамары Петровны. Ловушка, которую она задумала, захлопнулась. Но не для Алины. Для них самих. Они готовились судить «нищенку», а вместо этого им предъявили счет за оскорбление бизнес-леди. И счет этот мог оказаться неподъемным.
Тишина в гостиной Соколовых после ухода Алины и адвоката была не мирной, а звенящей, как натянутая струна перед разрывом. Словно воздух выкачали, оставив после себя вакуум, в котором нечем было дышать.
Первой взорвалась, как и следовало ожидать, Людмила. Она вскочила с дивана, будто ее ужалили.
—Ну вот! Поздравляю! Доиздевались! Теперь у нас миллионерша-невеста с адвокатом! И что ты теперь будешь делать, Томка? Судиться с ней? Она тебя, как семечку, щелкнет! Я же говорила, не надо было эту помолвку затевать с темной лошадкой!
— Заткнись, Людка! — прошипела Тамара Петровна. Ее лицо все еще было землистым, но в глазах загорелся знакомый Максиму огонь — огонь загнанного в угол зверя. Она не собиралась сдаваться. — Это все блеф! Запугивание! Она думает, что мы с перепугу на колени встанем!
—Это не блеф, мама, — тихо, но отчетливо произнес Игорь Васильевич. Он все еще сидел в кресле, держа в руках одну из оставленных копий банковской выписки. — Документы настоящие. Я проверил номера, печати. Это не липа. И адвокат у нее… это Сергей Рязанов. Я слышал о нем. Он ведет дела крупного бизнеса. Дорогой и очень эффективный. Он не стал бы браться за дело, если бы не был уверен в победе.
— И что, ты тоже на ее стороне? — голос Тамары Петровны дрожал от бессильной ярости и нарастающего страха.
—Я на стороне здравого смысла! — впервые за много лет повысил голос Игорь Васильевич. Он швырнул бумагу на стол. — Ты сама все испортила своим чванством! Не могла промолчать, не могла принять девушку такой, какая она есть! Нет, надо было ткнуть носом, унизить! И теперь мы все в этой каше. Не только ты. Мы все.
— Пап… — начал Максим, но отец резко оборвал его.
—И ты тоже хорош, Макс! Где был твой мужской стержень? Почему позволил матери третировать свою избранницу? Любил, говоришь? Так защищал бы!
Максим опустил голову. Упрек отца жёг сильнее всего, потому что был абсолютно справедлив.
— Ну и прекрасно! Значит, я одна во всем виновата! — истерично закричала Тамара Петровна. — А она — белая и пушистая! Святая! Тайно скрывала миллионы, обманывала нас, а я виновата!
—Она не обманывала! — взорвался наконец Максим. — Она молчала! Это разные вещи! Она просто не выпячивала то, что имеет! Она хотела, чтобы ее любили не за это! А мы… мы показали, что мы не способны на такую любовь. Нам подавай справку о доходах и одобрение мамы!
— И что ты предлагаешь? Чтоб я, мать троих детей, уважаемый в своем кругу человек, ползала перед этой выскочкой на карачках и просила прощения? — Тамара Петровна говорила с таким пафосом, будто речь шла о государственной измене.
—Да! — хором ответили ей муж и сын.
Людмила, поняв, что ветер переменился, и сестре не удастся вывернуться, резко сменила тактику. Она села рядом с Тамарой Петровной и взяла ее руку, изобразив участливое выражение лица.
—Тома, а может, и правда… Ну, не ползать, конечно. Но извиниться? Сгладить углы? Подумай о Максе. Он же ее любит. И она, видимо, не пустышка. Бизнес-леди. Такая невеста — это же не позор, это удача! Можно же все уладить по-хорошему.
Тамара Петровна выдернула руку и посмотрела на сестру с презрением.
—Ага, теперь ты за мир? Когда увидела, что у нее реальные деньги? Ты же сама говорила, что она аферистка!
—Ну, я… я ошиблась. Мы все ошиблись. Главное — вовремя поправиться, — залепетала Людмила.
В этот момент в квартире снова зазвонил телефон. Все вздрогнули. Тамара Петровна посмотрела на экран — незнакомый номер. Она с опаской поднесла трубку к уху.
—Алло?
—Добрый вечер, Тамара Петровна. Говорит Сергей Рязанов, адвокат Алины Дмитриевны Серебровой.
Голос в трубке звучал вежливо, но без тепла. Тамара Петровна сделала знак остальным молчать, включив громкую связь. Ее рука дрожала.
—Я слушаю.
—Мы только что покинули ваше жилище. Алина Дмитриевна поручила мне донести до вас итог нашей встречи и прояснить возможные дальнейшие шаги.
—Какие еще шаги? Она все сказала.
—Констатация фактов — это одно. Их правовая оценка — другое. Я хочу четко обозначить позицию моей доверительницы, чтобы не оставалось двусмысленностей.
В голосе адвоката зазвучали стальные нотки.
—Публичное оскорбление, нанесенное вами Алине Дмитриевне, попадает под статью 5.61 КоАП «Оскорбление». Наказание — штраф. Для граждан — от трех до пяти тысяч рублей. Это, так сказать, базовый уровень.
Он сделал паузу, давая цифре улечься в сознании. Тамара Петровна даже фыркнула с облегчением — пять тысяч? Это же ерунда.
—Однако, — продолжил Рязанов, и это «однако» прозвучало, как щелчок взведенного курка, — учитывая, что оскорбление было нанесено в публичном месте, в присутствии множества свидетелей, и порочащий характер высказывания «нищенка» может нанести ущерб не только личным, но и профессиональным интересам Алины Дмитриевны как публичной персоны в бизнес-среде, мы имеем все основания подать гражданский иск. По статье 152 Гражданского Кодекса. О защите чести, достоинства и деловой репутации.
— И… и что это значит? — сдавленно спросила Тамара Петровна.
—Это значит, что мы будем требовать в суде не только опровержения этих порочащих сведений, но и компенсации морального вреда. А также, возможно, возмещения убытков, если будет доказана причинно-следственная связь между вашими словами и, например, срывом какой-либо коммерческой сделки или партнерства.
— Каких убытков?! Каких сделок?! — почти закричала она.
—Алина Дмитриевна — публичная фигура в определенных кругах. Ее репутация — это актив. Ваши слова, записанные на видео, которое, как мы знаем, существует, могут быть использованы конкурентами для дискредитации. Сумма исковых требований в таких случаях, — адвокат произнес следующую фразу медленно и четко, — редко бывает меньше пяти миллионов рублей. И суды, как правило, встают на сторону потерпевшей, особенно при наличии свидетелей.
В трубке повисло молчание. В гостиной Соколовых тоже. Пять миллионов. Для них это было не просто много. Это было невозможно. Цена квартиры. Цена жизни.
— Это… шантаж, — прошептала Тамара Петровна, но в ее голосе уже не было силы, лишь пустота и ужас.
—Нет, Тамара Петровна. Это закон. Я, как адвокат, обязан предупредить вас о возможных рисках, — голос Рязанова снова стал ровным и бесстрастным. — У Алины Дмитриевны нет желания доводить дело до суда, портить вам жизнь и тратить свое время. Ее требование, как вы знаете, минимально и символично: публичные извинения, записанные на видео. Это акт доброй воли с вашей стороны, который полностью снимет все претензии.
Он снова помолчал.
—У вас есть сорок восемь часов, чтобы принять решение и сообщить нам. Если по истечении этого срока извинения не последуют, я приступлю к подготовке искового заявления. Всего вам доброго.
Раздались короткие гудки.
Тамара Петровна медленно опустила руку с телефоном. Она выглядела постаревшей на десять лет. Жемчуг на ее шее казался сейчас не символом достатка, а глупой, дешевой безделушкой.
—Пять… миллионов, — выдохнула она, глядя в пустоту.
—Мама… — начал Максим, но не знал, что сказать.
—Всё, — перебил его Игорь Васильевич. Он подошел к жене и положил руку ей на плечо. Не для утешения. Скорее, как врач, констатирующий неизбежное. — Ты проиграла, Тома. Игра, в которую ты ввязалась, оказалась не по нашим правилам и не на наш счет. Извиняться придется. Иначе мы потеряем все.
Людмила молча собрала свою сумку и, не глядя ни на кого, поспешила к выходу. Ей больше нечего было здесь делать. Ее советы больше не требовались.
Тамара Петровна сидела, не двигаясь. Вся ее спесь, все ее высокомерие, вся вера в свою непогрешимость рассыпались в прах под тяжестью одного телефонного разговора. Закон, холодный и безликий, оказался сильнее ее кухонных интриг и манипуляций.
Она подняла на сына глаза, и в них впервые за многие годы Максим увидел не властность, не упрек, а растерянность и страх.
—И как… как это сделать? — спросила она тихо, уже не сопротивляясь.
Максим почувствовал странное, горькое облегчение. Битва была проиграна. Но война, возможно, заканчивалась. Ценой полного и безоговорочного поражения его матери. И ценой его собственного счастья, которое теперь висело на волоске от решения Алины, уже ничего ему не обещавшей.
Он сел рядом с ней и взял ее холодную, безжизненную руку.
—Я позвоню Алине, мама. Скажу, что ты согласна. И мы вместе придумаем, как это… оформить.
За окном сгущались сумерки, зажигая в окнах соседних домов желтые квадратики чужого, не затронутого их драмой уюта. Здесь же, в этой гостиной, пахло страхом, расплатой и концом целой эпохи семейных мифов о собственном превосходстве.
Извинения состоялись через два дня. Не в ресторане и не при всех гостях. Алина, к удивлению Максима, согласилась на камеру в стенах ее пентхауса. «Мне не нужен публичный триумф, — сказала она по телефону. — Мне нужны доказательства, что она осознала. И чтобы это больше никогда не повторилось».
Тамара Петровна приехала вместе с Максимом. Она выглядела незнакомой: без жемчуга, в простом темном платье, волосы тускло лежали на плечах. Она шла, не поднимая глаз, как приговоренная. В огромной гостиной, у того же панорамного окна, их ждала Алина и адвокат, Сергей Михайлович, с профессиональной камерой на штативе.
Процедура была быстрой и безэмоциональной. Адвокат включил запись, дал короткий сигнал.
—Говорите, пожалуйста, четко в камеру. Начните с представления.
Тамара Петровна подняла голову. Ее губы дрожали. Она посмотрела не в объектив, а на Алину, стоявшую чуть в стороне. И в этом взгляде уже не было ненависти. Было что-то вроде животного страха и, возможно, самое начало горького понимания.
—Я… Тамара Петровна Соколова, — голос был хриплым, едва слышным. Она сглотнула, попыталась выпрямиться. — Я публично оскорбила Алину Дмитриевну Сереброву, назвав ее унизительным словом. Я… я глубоко сожалею о своих словах. Они были недостойны, жестоки и не соответствовали действительности. Я прошу у Алины Дмитриевны прощения.
Она замолчала, ожидая. Адвокат посмотрел на Алину. Та молча кивнула. Этого было достаточно.
—Спасибо, — сухо сказал Сергей Михайлович, выключая камеру. — Запись будет храниться у моей доверительницы. Дело считаем исчерпанным.
Тамара Петровна кивнула, развернулась и, не глядя на сына, почти побежала к лифту. Ей нужно было скорее уйти с этого места, которое навсегда стало олицетворением ее поражения.
Максим остался. Лифт, увозящий его мать, мягко звякнул.
—Аля… Спасибо, что приняла извинения. Теперь… теперь мы можем начать все сначала? Я все понял. Я буду по-другому. Я готов даже… мы можем уехать. От семьи подальше. — Он говорил быстро, с надеждой, цепляясь за последний шанс.
Алина смотрела на него. И на ее лице он не увидел ни торжества, ни злорадства. Он увидел усталую, почти невыносимую грусть.
—Садись, Максим.
Они сели на тот же диван, где несколькими днями ранее она раскладывала перед ним документы.
—«Начать сначала» нельзя, — тихо начала она. — Потому что «начало» было построено на иллюзии. Ты любил иллюзию. Я верила в иллюзию. А когда иллюзии разбились, под ними оказалась правда. Очень неприглядная.
— Но я изменился! Я встал против матери!
—Потому что тебе показали квитанцию, Максим, — жестоко, но правдиво сказала она. — Потому что над тобой нависла угроза суда и миллионных исков. А не потому что в тот самый момент, в ресторане, твое сердце разорвалось от боли за меня. Ты тогда замер. И этот момент — он уже не исправить. Он стал фактом нашей истории.
Он хотел возразить, но слова застревали в горле. Она была права. Его бунт был запоздалым и вынужденным.
—Я люблю тебя, — прошептал он, понимая, как это звучит теперь жалко и неубедительно.
—И я тебя любила, — ответила она, и в ее голосе прозвучало прошедшее время, поставившее окончательную точку. — Но любви недостаточно для семьи. Нужны уважение, защита и общие ценности. Твоя мать — часть тебя. И та система координат, в которой она царица, а ты — послушный принц, никуда не денется. Ты можешь на время вырваться, но это будет бегство. А я не хочу быть причиной разрыва сына с матерью. И не хочу жить в ожидании, когда твое чувство вины перед ней перевесит твои чувства ко мне.
Она встала и подошла к окну. Город жил своей жизнью.
—Ты говоришь «начать сначала». Но я не могу снова стать той Алей из съемной однушки. Эта Аля умерла в том ресторане. Я — другая. Та, что видела дно человеческой подлости и поднялась, чтобы дать отпор. И ты смотришь на меня теперь не как на невесту, а как на проблему, которую чудом удалось замять, или как на трофей, который чуть не упустили. Ни то, ни другое — не основа для брака.
Максим понял, что все кончено. Окончательно и бесповоротно. Ощущение было странным: не острая боль, а пустота, как после тяжелой болезни, когда уже нет сил даже на страдание.
—Что же нам теперь делать? — спросил он, глядя на ее спину.
—Жить дальше. Каждый своей жизнью. Ты — свою, пытаясь разобраться, где заканчивается долг сына и начинается ответственность мужчины. Я — свою, больше не прячась и не извиняясь за то, что у меня есть.
Она повернулась к нему. И в этот момент он увидел в ее глашах ту самую, родную Алю — добрую, уязвимую. Но лишь на мгновение.
—Я желаю тебе счастья, Максим. Искренне. Найди девушку, которую сможешь защитить с первого дня. А не тогда, когда тебе пригрозят судом.
Он медленно поднялся. Все было сказано. Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова, и пошел к лифту. Напоследок обернулся.
—Прости меня.
—Я уже простила. Иначе не приняла бы извинений. Но простить — не значит вернуть всё назад.
Лифт приехал. Двери закрылись, и на этот раз он знал — это навсегда.
---
Эпилог.
Через месяц Алина сидела в зале ожидания бизнес-класса в аэропорту. На ее ноутбуке — новые контракты, планы инвестиций. Жизнь, которую она когда-то скрывала, теперь била ключом. В телефон пришло письмо от Сергея Михайловича с вложением — тем самым видео. И короткая текстовая строка: «Все формальности соблюдены. Дело закрыто».
Она удалила письмо, не открывая вложение. Ей больше не нужно было это доказательство. Оно было нужно тогда, чтобы сломать стену чужого высокомерия. Теперь эта стена лежала в пыли, и на ее месте открывался свободный горизонт.
На обратном пути из кофейни, проходя мимо книжного магазина, она услышала знакомый голос.
—Алина Дмитриевна?
Это был Игорь Васильевич. Он выглядел… спокойнее. Без той вечной тени усталости и подавленности в глазах.
—Здравствуйте, — вежливо кивнула она, замедляя шаг.
—Я просто хотел… еще раз извиниться. От себя лично. И сказать спасибо.
—За что? — удивилась она.
—За правду. Которая, как ни больно, оказалась лекарством. Мы с Тамарой Петровной… мы разъезжаемся. Она сейчас у сестры, в другом городе. Решаем вопросы. — Он помолчал. — Это, наверное, звучит цинично, но то, что случилось, вскрыло нарыв, который зрел годами. Мне жаль, что ценой этого стала ваша с Максимом любовь. Но, возможно, и ему нужна такая встряска, чтобы стать взрослым.
Алина смотрела на этого пожилого, сломленного жизнью, но нашедшего в себе силы для перемен мужчину.
—Мне жаль, что так вышло. Искренне.
—И мне. Всего вам доброго, Алина Дмитриевна. Вы — сильная женщина. Вы все сделали правильно.
Он кивнул на прощание и пошел своей дорогой. Алина смотрела ему вслед. Да, она поступила правильно. Не позволила растоптать себя. Отстояла свое достоинство. Но победа в такой войне всегда пахнет пеплом.
Она вернулась к своему месту у окна, откуда были видны взлетные полосы. Самолет, на который ей предстояло сесть, вел в новую жизнь. Жизнь без притворства, без страха быть непонятой, без необходимости соответствовать чьим-то мелким, жадным ожиданиям.
Она больше не была ничьей «нищенкой». Она была Алиной. И этого было достаточно. Более чем достаточно.
Загорелось табло на посадку. Она закрыла ноутбук, взяла сумку и твердым шагом направилась к выходу на посадку, не оглядываясь назад. Впереди ждала только она сама. И это было самой большой свободой из всех возможных.
За окном сгущались сумерки, зажигая в окнах соседних домов желтые квадратики чужого, не затронутого их драмой уюта. Здесь же, в этой гостиной, пахло страхом, расплатой и концом целой эпохи семейных мифов о собственном превосходстве.