Александр Данилович Меншиков начинал с того, что подавал пирожки и пиво. Его отец — конюх, мать — служанка. Казалось бы, расписано всё. Но во вторую половину XVII века в России случилось невероятное: мальчишка из грязи поднялся в князи, и при этом никто его за шею не взял. Петр Первый смотрел на воровство своего фаворита, как охотник на зайца — с интересом, но без особых иллюзий. Разница в том, что царь этого зайца не стрелял. Он его воспитывал.
История Меншикова — это не романтичная история успеха. Это история о том, как власть и деньги развращают мозг быстрее, чем любой яд. И почему даже гений вроде Петра смирился с тем, что его правая рука — вороватая рука. Буквально. Когда умер наставник царя Франц Лефорт, Петр с горечью произнес над его могилой одну фразу: «Осталась у меня только одна рука, да и та вороватая». Он знал. Всегда знал.
Но здесь вот в чём парадокс. Пока другие бояре чесали бороды и вспоминали старые времена, Меншиков строил. Корабли — для флота. Города — для государства. Он возводил Санкт-Петербург с первого дня его основания, руководя строительством как бессменный губернатор. Одной рукой он грабил казну, другой — создавал империю. И Петр видел обе руки. Видел и молчал. Штрафовал иногда, грозил плахой — но прощал. Потому что конкурентов на должность «гениального вора и одновременно талантливого администратора» в России не было.
К концу жизни Петра князь Меншиков владел целыми городами — Ораниенбаумом, Батурином, Ямбургом. Под его властью находилось около ста тысяч крепостных. Но это было ещё ничего. Настоящее богатство скрывалось в бумаге: кирпичные заводы, парусные мануфактуры, соляные разработки, рыбные промыслы на Белом море и Каспии. Он поставлял государству провиант и стройматериалы — и при этом вёл собственный учёт. Меншиков был первым российским предпринимателем, который понял простую вещь: деньги государства и деньги мои — разница зависит от того, где я их положу.
Гардероб князя занимал более семидесяти страниц описи. Восемьдесят комплектов кафтанов, украшенных золотом и самоцветами. Парики до колена. Личный оркестр. Дворец, который затмевал царские покои своим убранством. Меншиков любил пускать пыль в глаза и был в этом первопроходцем — именно он ввёл в моду парик в России, именно он показал, как должен жить новый дворянин, поднявшийся на вершину власти. В описи его конфискованного имущества числились тысячи предметов из серебра и золота. Даже ночной горшок был серебряный. Вот откуда потом в русской культуре пошли все эти анекдоты про золотые батоны.
Но самое страшное хранилось не в сундуках. Меншиков первым в русской истории вывел капиталы за границу. По разным оценкам, в банках Амстердама, Лондона и Венеции у него лежало от пяти до девяти миллионов рублей. Для понимания масштаба бедствия: годовой бюджет всей Российской империи составлял около восьми миллионов. Один человек. Один! Фактически владел вторым бюджетом страны, спрятанным в европейских офшорах. Петр мог бы войти в историю как царь, который создал флот и перестроил государство. Но вместо этого он вошёл в историю как царь, который позволил своему фавориту украсть половину сокровищницы.
Все рухнуло летом 1727 года. После смерти Петра и Екатерины I власть перешла к мальчику — внуку Петра, четырнадцатилетнему Петру II. Меншиков планировал женить его на своей дочери Марии и окончательно закрепиться у власти. Но пока князь лежал в горячке, враги сделали свой ход. Князья Долгоруковы подошли к делу с хладнокровием профессионала. Они не убивали Меншикова. Они не устраивали дворцовый переворот. Они просто повернули голову мальчика-императора в их сторону. Петр II возненавидел своего опекуна быстро и искренне — так, как только юноша способен ненавидеть.
Когда Меншиков выздоровел, было поздно. Очень поздно. Его обвинили в государственной измене и казнокрадстве — обвинения, которые, надо сказать, были совершенно справедливы. Отняли ордена. Отняли титулы. Отняли поместья. Отняли даже медные копейки, до которых дотянулась царская опись. Семья, привыкшая есть с золотых блюд, отправилась в ссылку в сибирский Березов с парой тулупов и медной посудой.
Но вот что интересно. В Березове, в ссылке, Меншиков не спился и не повесился. Он начал строить. Деревянную церковь. Своими руками. Как мальчишка, который когда-то подавал пирожки. Может быть, это было покаяние. Может быть, просто привычка — он не знал, как жить иначе. Умер он в 1729 году, в нищете, которую сам же когда-то бежал. И вот что страшно: никто из современников не жалел Меншикова. Никто. Потому что каждый знал, за чьей спиной лежали его миллионы.
После его смерти вскрылся главный вопрос: где деньги? Русская казна конфисковала всё, что смогла найти внутри страны — на полтора миллиона рублей только драгоценностей. Но европейские банкиры отказались сдавать вклады. Они знали закон лучше, чем русские чиновники: деньги принадлежат только вкладчику или его законным наследникам. Казна могла кричать сколько угодно — они молчали. И держали деньги.
Вернуть капиталы удалось только при императрице Анне Иоанновне, почти десять лет спустя. И произошло это так же цинично, как всё в этой истории. Чтобы разблокировать счета, нужны были законные наследники с документами. Младшую дочь Меншикова, Александру (старшая умерла в ссылке), вернули из Сибири. Её выдали замуж за Густава Бирона, брата фаворита императрицы Эрнста Бирона. Сыну князя, тоже Александру, дали офицерский чин. Взамен на свободу и возвращение в свет наследники подписали все необходимые бумаги. Банкиры пожали плечами и перевели деньги.
Львиная доля исчезла. Около полумиллиона рублей досталось детям Меншикова — огромная сумма, которая позволила сыну жить безбедно до конца дней. Остальное разделили между собой Бироны и сама императрица. Вот как в России XVI века работала справедливость: украл один, ссылка; умер в нищете; деньги украли другие, официально, при свидетелях, и никто их за это не трогал.
История Меншикова — это не мораль. Мораль здесь простая и скучная: воровство наказуемо. Но история эта говорит о другом. О том, что в любой системе власти найдутся люди, которые будут воровать так же умело, как служить. И найдутся начальники, которые будут это терпеть, пока воры работают. Пока они создают города вместо того, чтобы их разрушать. Пока их рука, хоть и вороватая, остаётся полезной. Петр I рано или поздно понял, что держит в руках змею. Но к тому времени змея уже свила гнездо в европейских банках. И никакая дубинка её оттуда не вытащит.
Что вы думаете: был ли Петр соучастником преступления, закрывая глаза на грабежи Меншикова? Или это был прагматизм — пожертвовать честью ради результата? Пишите в комментариях.