Единственному сыну Анны Ахматовой и Николая Гумилева, Льву, суждено было провести в советских лагерях четырнадцать мучительных лет.
Этот страшный срок оказался длиннее, чем время его учебы в университете, и почти равным тому времени, которое он успел прожить рядом с матерью.
Он родился 1 октября 1912 года на Васильевском острове в Петербурге. Через несколько дней родители отвезли младенца в Царское Село, передав его на попечение бабушке.
Рождение ребенка не изменило привычный уклад жизни двух великих поэтов Серебряного века. Они продолжали писать стихи, встречаться с друзьями и путешествовать, в то время как маленький Левушка рос в имении Слепнево под Бежецком, почти не видя маму и папу.
Страшную весть о расстреле отца он узнал, когда ему было девять лет. Мать приехала навестить его лишь спустя четыре года после произошедшего. Она провела с сыном всего полдня и уехала обратно в свой мир. Именно тогда Лев впервые остро почувствовал, что он никому не нужен.
Воспитанием мальчика занималась не только бабушка, но и тетя Александра Сверчкова. Именно тетя Шура сформировала в сознании племянника образ идеального, героического отца и «дурной» матери, бросившей сироту на произвол судьбы.
При этом тот факт, что Ахматова регулярно передавала половину своих скудных заработков на содержание сына в бежецком доме, в разговорах никогда не упоминался.
В 1929 году, окончив школу, семнадцатилетний Лев приехал в Ленинград, надеясь начать новую жизнь. Однако мать вместе со своим новым мужем, искусствоведом Николаем Пуниным, уехала на Кавказ.
Юноше выделили место для ночлега на старом сундуке в холодном, неотапливаемом коридоре коммунальной квартиры. В те дни они с матерью часто делили пополам тарелку супа, которую из жалости приносила соседка.
Поступить в институт сразу не удалось, Льву помешало «непролетарское» дворянское происхождение. Пунин помог пасынку устроиться чернорабочим на завод, а позже в геологический коллектор. Будущий ученый таскал тяжелые камни, колол дрова и часами стоял в очередях за продуктами, но не переставал мечтать о карьере историка.
Лишь в 1934 году Льву удалось стать студентом исторического факультета Ленинградского университета.
Ему невероятно повезло с наставниками, потому что лекции читали светила мировой науки, среди которых были знаменитый египтолог Василий Струве, знаток античности Соломон Лурье и китаевед Николай Кюнер. Гумилев с головой ушел в учебу, демонстрируя блестящие успехи.
Первые аресты
Однако тучи начали сгущаться над ним еще до поступления. Впервые за ним пришли 10 декабря 1933 года. Льва арестовали прямо в квартире востоковеда Эбермана, у которого юноша брал консультации по переводам с арабского языка.
Продержав девять дней в камере без единого допроса, его неожиданно отпустили, так и не объяснив причин задержания.
Свобода оказалась недолгой, и в 1935 году последовал новый арест. Поводом послужил анонимный донос, в котором сообщалось, что Гумилев якобы «не донес о характере антисоветских разговоров в семейном кругу».
Анна Ахматова в отчаянии написала письмо Сталину, с прошением к вождю обратился и Борис Пастернак. Благодаря личному распоряжениюИосифа Виссарионовича Льва освободили и даже восстановили в университете.
Но следственное дело не было уничтожено, потому что в архивах НКВД осталась папка с признательными показаниями, выбитыми у Гумилева, и листок со стихами Мандельштама, переписанными рукой Льва.
Этот документ затаился в недрах канцелярии и лежал, будто мина замедленного действия, готовая в любой момент взорвать его жизнь.
В марте 1938 года на одной из лекций преподаватель позволил себе издевательский тон в адрес Николая Гумилева, заявив: «Писал про Африку, а сам там ни разу не был».
Лев не смог стерпеть ложь. Он встал и при всей аудитории возразил, что его отец был в Африке четыре раза.
Через три дня за ним пришли в третий раз.
«Отца любишь?!»
Следователь Айрат Бархударьян вел допрос с особой жестокостью. Он подвергал студента избиениям и унижениям, требуя признаний.
- Отца любишь?! - кричал следователь, нанося удары.
Восемь дней из Гумилева выбивали нужные показания. Следствие пыталось доказать, что Лев создал контрреволюционную организацию и якобы планировал покушения на первых лиц государства.
Несмотря на пытки, показаний против матери он не дал, но вынужден был признать себя руководителем несуществующего заговора.
Его приговорили к десяти годам лагерей, которые позже сократили до пяти. Гумилева ждал Норильск и тяжелая работа на медно-никелевой шахте.
В сентябре 1939 года баржа с этапом заключенных причалила к порту Дудинка. Среди тысяч осужденных находился и двадцатишестилетний Лев Гумилев. В условиях вечной мерзлоты он работал техником-геологом, орудуя киркой на руднике. Спать приходилось на жестких нарах в бараке, где даже зимой тучи комаров не давали покоя.
Судьба свела его с цветом репрессированной интеллигенции. Здесь отбывали срок поэт Сергей Снегов и астрофизик Николай Козырев. По вечерам, забывая об усталости, они устраивали философские диспуты.
Спорили о том, выше ли идеи Макса Штирнера философии Ницше, есть ли смысл в прагматизме Уильяма Джеймса. Однажды заключенные даже организовали настоящий поэтический турнир. Проиграв Снегову, Гумилев в шутку вызвал товарища на дуэль.
Чтобы наладить контакт с заключенными и развлечь их, Лев придумал необычный ход. Он пересказывал историю Нидерландской революции, используя воровской жаргон.
Рассказы о том, как голландцы «пошли буром» против папы римского и начали громить монастыри, вызывали у блатных неподдельный восторг и гомерический хохот. За этот талант рассказчика Гумилев получал дополнительный паек, помогавший выжить.
В лагере он продолжал писал стихи, сочинял сказки и работал над трагедией о монгольском князе Джамуге. Не имея доступа к книгам и источникам, он в уме выстраивал структуру будущей диссертации.
Ночами, глядя на луч света, падающий на бетонный пол камеры, он размышлял о природе энергии и пассионарности. Позже ученый признается, что главная идея его теории этногенеза родилась именно в тюремных застенках.
В 1943 году срок заключения истек, но покинуть Норильск ему не позволили. Льва оставили на вольном поселении работать геотехником в экспедиции. Спустя год он, доведенный до отчаяния неопределенностью, пришел к военкому и поставил жесткий ультиматум: либо его отправляют в действующую армию, либо он покончит с собой прямо в кабинете.
Его настойчивость сработала. Гумилева отпустили на фронт, где он воевал рядовым зенитчиком, дойдя до Берлина.
Осенью 1945 года Лев демобилизовался и вернулся в город на Неве. С невероятной энергией он за месяц сдал все экзамены экстерном, поступил в аспирантуру и уже в конце 1948 года защитил кандидатскую диссертацию. Казалось, жизнь налаживается, ведь он нашел работу в Музее этнографии народов СССР.
Но спокойствие было иллюзорным.
Ранним утром 6 ноября 1949 года в дверь снова постучали. Это был четвертый арест. Особое совещание приговорило его к десяти годам лагерей без суда и следствия. Сам Лев горько шутил по этому поводу:
«Первый раз я сидел за себя, второй раз был за отца, третий снова за отца. А в сорок девятом меня посадили уже за мать».
Этап за этапом Лев прошел через пересыльные тюрьмы и лагеря Караганды, Междуреченска и Омска, пока не оказался в Особом лагере Чурбай-Нура. Даже там он не оставлял научной работы и в каждом письме умолял мать прислать необходимые материалы.
Особенно остро он нуждался в труде Грум-Гржимайло «Западная Монголия и Урянхайский край». Из письма в письмо сын настойчиво повторял, что на складе Географического общества лежит нераспроданный тираж этой книги.
Ахматова отвечала, что книги нигде нет. Позже стало известно, что знакомая Льва просто сходила на склад, без труда купила нужный экземпляр и отправила его в лагерь. Как оказалось, тираж оставался нетронутым вплоть до 2007 года. Книг было предостаточно, но мать по каким-то причинам не смогла или не захотела их достать.
По их переписке можно сразу понять, какая пропасть была между сыном и матерью.
Анна Андреевна писала возвышенно: «Сегодня пойду в сад, шуршать осенними листьями...», в то время как сын умолял прислать табак и жиры, что считалось твердой лагерной валютой, необходимой для выживания.
А в ответ приходили посылки с печеньем.
В 1950 году в журнале «Огонек» вышел цикл стихов Ахматовой «Слава миру». Это была ода Сталину, поэтическое прошение на высочайшее имя и отчаянная попытка матери спасти сына ценой собственной репутации.
Лев, прочитав стихи в лагере, написал матери сдержанно:
«Твои стихи в "Огоньке" я прочел и порадовался за тебя».
В этих словах не было ни упрека, ни сарказма, но жертва так и осталась непонятой властью.
Рукописи на оберточной бумаге
Получив в лагере инвалидность, Гумилев стал работать библиотекарем. Свою монументальную историю хунну и древних тюрок он писал на грубой оберточной бумаге от мешков, в которых хранились лагерные припасы.
Другие заключенные приносили ему эти грязные листы, он тщательно их сушил, разглаживал и только потом наносил на них строки будущих книг.
Учитель Кюнер старался поддерживать ученика, присылая нужную литературу. Мать тоже отправляла книги, но редко и часто совсем не те, что были нужны для работы.
Свобода пришла лишь 11 мая 1956 года, после знаменитого XX съезда партии. Льва реабилитировали за отсутствием состава преступления. Четырнадцать лучших лет жизни он провел в неволе ни за что.
В Ленинград он вернулся с простым фанерным ящиком, перевязанным бечевкой. Это было все его богатство после семи лет последнего срока. Внутри лежали бесценные рукописи научных работ, исписанные листы той самой оберточной бумаги и несколько потрепанных книг.
Встреча с матерью оказалась холодной. Ахматова настояла, чтобы он отправился из Москвы в Ленинград, избегая необходимости прописывать сына у себя. В итоге прописку ему помогли оформить бывшие сослуживцы.
Разрыв и научный триумф
Лев устроился работать библиотекарем в Эрмитаж. Первые три года его научные статьи отказывались печатать, но в 1960 году вышла его монография «Хунну».
Спустя год Гумилев представил к защите докторскую диссертацию по истории тюркских народов. Основу этой фундаментальной работы составили главы, написанные еще в заключении, по памяти и на обрывках случайной бумаги.
Окончательный разрыв с матерью произошел в 1961 году. Слишком много обид накопилось в его душе: четырехлетнее отсутствие матери после гибели отца, редкие и сухие письма в лагерь, и, конечно, поэма «Реквием».
- Реквием пишут по умершему. Но я-то жив! - с горечью говорил он.
Ахматова в ответ восклицала:
«Ни одна мать не сделала для своего сына того, что сделала я!»
И по-своему она была права, пытаясь спасти его доступными ей методами. Но сын, прошедший через ад лагерей, не мог этого принять и поверить ей. Последние пять лет жизни великой поэтессы они не разговаривали.
Гумилев продолжил работу в Научно-исследовательском институте географии при Ленинградском университете, где и сформулировал свою знаменитую пассионарную теорию этногенеза.
Его лекции собирали полные аудитории студентов, а книги расходились огромными тиражами. Он писал о хунну и тюрках, о загадочном царстве пресвитера Иоанна, о связи этногенеза с биосферой Земли, о Древней Руси и степных народах. Его научное наследие насчитывает двенадцать монографий и более двухсот статей.
В 1967 году, в возрасте пятидесяти пяти лет, Лев Николаевич женился на художнице Наталье Симоновской. Сначала они жили в коммунальной квартире, позже получили собственное жилье, но их быт всегда оставался подчеркнуто аскетичным.
В 1990 году ученый перенес инсульт, но продолжал работать до последних дней. В июне 1992 года он впал в кому, и 15 июня аппараты жизнеобеспечения были отключены.
Его могила находится на Никольском кладбище Александро-Невской лавры. Спустя двенадцать лет рядом с ним похоронили и его жену.
А в архивах Географического общества до сих пор бережно хранятся рукописи, написанные на грубой оберточной бумаге от лагерных мешков. Бумага пожелтела от времени, чернила выцвели, но текст по-прежнему читается ясно.