В просторной квартире на последнем этаже сталинки царила напряжённая тишина. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь тяжёлые бархатные шторы, выхватывали из полумрака детали интерьера — антикварную мебель, картины в позолоченных рамах, фарфоровые статуэтки, расставленные с геометрической точностью.
Светлана Петровна, величественная дама шестидесяти пяти лет с безупречно уложенной причёской и холодным взглядом, полулежала на диване, кутаясь в кашемировую шаль цвета увядшей розы. Рядом суетилась её невестка — молодая, взволнованная Алина. На её простом хлопковом платье, купленном на распродаже, играли блики света из окна.
— Мама, может, вызвать врача? — в очередной раз спросила Алина, поправляя подушки. — Вы так бледны…
— Не надо врача, — слабым голосом отозвалась Светлана Петровна, театрально прижимая ладонь к виску. — Просто… мне нужно отдохнуть. Но есть одно важное дело…
Она достала из тумбочки папку с документами — кожаную, с тиснёными инициаалами. Папка выглядела внушительно, словно хранила секреты государственной важности.
— Это договор с поставщиками. Переговоры назначены на завтра в десять. Я не смогу пойти — слишком плохо себя чувствую. А для фирмы это критично.
Алина растерянно посмотрела на бумаги. Её пальцы, привыкшие к канцелярской работе в районной библиотеке, неуверенно коснулись кожаной обложки.
— Но я никогда не вела такие переговоры… Может, лучше ваш заместитель?
— Он в отпуске. А ты же юрист по образованию, справишься. Тем более там наш старый партнёр — Николай Иванович. Он всё объяснит, подскажет. Просто подпиши, что подготовлено.
В глазах Светланы Петровны мелькнул едва уловимый блеск триумфатора, но Алина, поглощённая заботой о «больной», не заметила. Она лишь кивнула, сжимая папку, словно спасательный круг.
Утро следующего дня
Алина стояла перед зеркальными дверями бизнес‑центра «Премьер», нервно поправляя лацканы строгого костюма, купленного к свадьбе. Костюм сидел неидеально — она так и не успела отнести его в ателье, чтобы подогнать по фигуре. В руках она держала ту самую папку и маленькую записную книжку, куда накануне выписала основные термины.
Конференц‑зал встретил её прохладой и запахом полированной древесины. За массивным столом из тёмного дуба уже сидел представительный мужчина лет пятидесяти с седыми висками и проницательным взглядом.
— Николай Иванович? — робко спросила она, подходя к столу.
Мужчина поднял глаза, и вдруг его лицо расплылось в широкой улыбке. Он расхохотался — громко, искренне, запрокидывая голову.
— Алина? Что вы тут делаете?
— Я… мне мама сказала прийти на переговоры… — она протянула папку дрожащими руками.
Николай Иванович взял документы, бегло просмотрел и снова рассмеялся:
— Светлана Петровна вас разыграла. Этот договор подписан ещё неделю назад. А сегодняшняя встреча — просто формальность, мы собирались лишь обменяться экземплярами.
Алина почувствовала, как кровь отхлынула от лица. В висках застучало, а в горле встал ком.
— Но она сказала, что это критично… что она больна…
— Больна? — мужчина удивлённо поднял брови. — Вчера я видел её в театре. Она была в прекрасной форме, даже танцевала в антракте.
В этот момент дверь открылась с нарочитым скрипом, и в зал вошла Светлана Петровна — свежая, бодрая, в элегантном платье цвета морской волны. Её волосы были уложены в сложную причёску, а на губах играла холодная улыбка.
— Ну что, дорогая, — произнесла она, и её голос эхом разнёсся по залу, — убедилась, что не готова к серьёзным делам? Я предупреждала сына, что ты не подходишь для нашей семьи.
Точка перелома
Алина медленно поднялась из‑за стола. Внутри бушевала буря — обида, гнев, растерянность, но внешне она оставалась спокойной. Её руки, ещё минуту назад дрожавшие, теперь твёрдо лежали на краю стола.
— Знаете, мама, — тихо, но твёрдо сказала она, — я действительно не подхожу для вашей семьи. И это не потому, что я не могу вести переговоры. А потому, что не хочу жить в мире, где близкие люди устраивают друг другу такие проверки. Где любовь и доверие заменяют манипуляциями и испытаниями.
Она положила папку на стол, поправила пиджак — тот самый, который так и не успели подогнать — и направилась к выходу. Её шаги звучали чётко и размеренно, словно отсчитывая последние секунды прежней жизни.
— Ты пожалеешь! — крикнула вслед Светлана Петровна, и в её голосе впервые проскользнула нотка растерянности.
— Уже не жалею, — ответила Алина, не оборачиваясь.
Новый старт
В холле бизнес‑центра она достала телефон и набрала номер жениха. Руки больше не дрожали — внутри родилась странная, новая уверенность.
— Андрей, нам нужно поговорить. Я больше не могу быть частью игры, где меня проверяют, как щенка на дрессировке. Если ты со мной — давай строить свою жизнь. Если с мамой — прощай.
Через час Андрей ждал её у выхода. В руках он держал букет её любимых ромашек — простых, нежных, совсем не похожих на роскошные орхидеи, которые обычно дарила Светлана Петровна.
— Я всегда был с тобой, — тихо сказал он, протягивая цветы. — Просто боялся сказать маме «нет».
Они шли по улице, держась за руки. Осенний ветер играл её волосами, а где‑то далеко, в своей роскошной квартире, Светлана Петровна в ярости разбивала фарфоровую статуэтку — символ «идеальной семьи», которую она так тщательно выстраивала. Осколки фарфора, словно слёзы, рассыпались по паркету.
Эпилог
Через месяц Алина и Андрей сняли небольшую квартиру в тихом районе. Алина устроилась на работу в юридическую фирму — не в компанию Светланы Петровны, а в обычную, где ценили профессионализм, а не родственные связи.
Однажды вечером, разбирая коробки с вещами, Алина нашла ту самую папку. Она открыла её — внутри лежали не только документы, но и старая фотография. На ней были запечатлены она и Андрей в парке, смеющиеся, с мороженым в руках. Снимок был сделан ещё до знакомства со Светланой Петровной.
— Помнишь, как мы смеялись, когда ты уронила мороженое на новые брюки? — улыбнулась Алина.
— Помню, — ответил Андрей, обнимая её. — И знаешь что? Это было начало. Настоящее начало.
А в той самой сталинке, где всё началось, Светлана Петровна всё чаще оставалась одна. Её «идеальная семья» рассыпалась, как фарфоровая статуэтка, а новых кукол для своих игр она найти уже не могла.