— Она мне запястье сломала! — взвизгнула свекровь, баюкая правую руку. — Ты видела, Паша? Видела, что твоя жена натворила?
Всё произошло настолько быстро, что мой мозг просто отказывался обрабатывать информацию. Еще секунду назад мы стояли на кухне, окруженные паром от кастрюль и запахом вареной свеклы, и спорили до хрипоты. А в следующее мгновение Людмила Ивановна, моя «любимая» вторая мама, взмахнула рукой, целясь мне прямо в лицо.
Я не думала. Сработал какой-то древний инстинкт самосохранения. Я резко отпрянула назад, вжимаясь поясницей в столешницу. Кулак свекрови, не встретив моего носа, по инерции продолжил движение и с глухим, страшным звуком врезался в дверцу холодильника.
Бам! А следом — звон чего-то упавшего внутри агрегата.
— А-а-а! — этот крик, полный боли и изумления, заставил меня вздрогнуть сильнее, чем сам замах. — Рука… Мое запястье!
Людмила Ивановна согнулась пополам, хватаясь здоровой рукой за ушибленную конечность. Ее лицо, еще минуту назад красное от гнева, стремительно бледнело, искажаясь гримасой страдания.
— Что вы наделали? — выдохнула я, все еще не веря своим глазам. Я отступила еще на шаг, словно боясь, что она снова кинется на меня. — Зачем вы…
— Что я сделала?! — взвизгнула она, поднимая на меня глаза, полные слез и ненависти. — Дрянь! Это ты сделала! Ты специально увернулась! Ты знала, что я ударюсь!
— Я увернулась, чтобы вы меня не ударили! — мой голос дрожал. — Вы же в лицо мне целились!
— Потому что ты этого заслужила! — выпалила она, тяжело дыша и прижимая руку к груди. — Хамка! Неумеха! Сын мой женился на змее подколодной!
Я смотрела на ее запястье. Оно начинало опухать прямо на глазах, наливаясь нездоровой синевой. Зрелище было пугающим.
— Людмила Ивановна, вам нужен врач, — я сделала неуверенную попытку подойти. Какими бы ни были наши отношения, человеку было больно. — Давайте я посмотрю…
— Не смей! — она шарахнулась от меня так резко, что чуть не потеряла равновесие. — Не прикасаться! Ты мне руку сломала, убийца!
— Вы сами ударились! Я вас пальцем не тронула!
— Врешь! Ты схватила меня и…
В этот момент входная дверь с шумом распахнулась. Видимо, наши крики были слышны даже на лестничной площадке, потому что Павел влетел в кухню, даже не сняв ботинки.
— Что здесь происходит? — он переводил растерянный взгляд с меня на мать. — Я еще в лифте услышал ор. Мама? Что с тобой?
Людмила Ивановна тут же преобразилась. Если секунду назад она была фурией, то теперь мгновенно превратилась в несчастную жертву. Она буквально бросилась к сыну, рыдая навзрыд.
— Павлик! Сынок! Она мне руку сломала! — запричитала свекровь, тыча ему в лицо опухшим запястьем. — Твоя жена меня искалечила! Посмотри, как раздуло! Боже, как больно!
Павел побледнел, глядя на травмированную руку матери. Вид был действительно не для слабонервных. Потом он медленно повернулся ко мне. В его глазах я увидела смесь непонимания и зарождающегося ужаса.
— Лена? — его голос звучал глухо. — Что случилось? Ты… ты ударила маму?
— Что?! — я задохнулась от возмущения. — Паша, ты в своем уме? Я готовила борщ! Твоя мама пришла и начала, как обычно, учить меня жизни. Сказала, что я все делаю неправильно. Мы поспорили. Она начала кричать, а потом замахнулась на меня кулаком! Я просто отстранилась, и она со всей дури влепила по холодильнику!
— Врет! — истошно закричала свекровь, перебивая меня. — Нагло врет, и не краснеет! Я не замахивалась! Я просто показывала ей, как надо правильно шинковать капусту, взяла нож, а она… она схватила меня за руку, выкрутила ее и со всей силы ударила о холодильник! Она бешеная, Паша!
Я почувствовала, как земля уходит из-под ног. Такой наглой, откровенной лжи я не ожидала даже от нее.
— Людмила Ивановна, побойтесь Бога! — крикнула я. — Как вы можете так врать собственному сыну?
— Я не вру! — она снова заплакала, прижимаясь к плечу Павла. — Павлик, родной, она меня со света сживет. Посмотри, что она со мной сделала! Разве я сама бы стала бить по железу? Она меня калечит, а ты стоишь и слушаешь ее оправдания!
Павел выглядел совершенно потерянным. Он стоял между нами, как между двух огней. С одной стороны — рыдающая мать с явной травмой, с другой — жена, которая утверждает обратное. Я видела, как в его голове крутятся шестеренки сомнения. И это сомнение больно кололо меня в самое сердце. Он не был уверен в моей невиновности.
— Паш, ты же не веришь этому бреду? — тихо спросила я, шагнув к нему. — Ты же знаешь меня. Разве я способна выкручивать руки пожилому человеку?
— Я… я не знаю, Лен, — пробормотал он, избегая моего взгляда. — Мама плачет, рука сломана… Зачем ей выдумывать?
— Чтобы выставить меня монстром! Как она делает это последние три года! Она хотела ударить меня по лицу, Паша! По лицу!
— Не выдумывай! — огрызнулась свекровь из-за плеча сына. — Я мухи не обижу!
Ситуация казалась патовой. Слово против слова. И, зная мягкотелость Павла по отношению к матери, я понимала, что проигрываю. Он скорее поверит в то, что я сорвалась, чем в то, что его "святая" мама способна на рукоприкладство.
И тут меня осенило.
— Камера! — выдохнула я.
— Что? — не понял Павел.
— У нас на кухне есть камера! — я почувствовала прилив уверенности. — Помнишь, полгода назад, когда соседи снизу обвинили нас в том, что мы якобы льем воду мимо раковины? Мы тогда установили этот маленький датчик с камерой в углу, чтобы следить за трубами и окном, когда нас нет дома.
Я увидела, как лицо Людмилы Ивановны на мгновение окаменело. Ее плач резко прекратился, глаза забегали. Но она быстро взяла себя в руки.
— Какая еще камера? — фыркнула она. — Никакой камеры нет, ты выдумываешь, чтобы время тянуть. А даже если и есть, то там будет видно, как ты на меня набросилась!
— Паша, включи запись, — потребовала я твердо. — Прямо сейчас. Приложение у тебя в телефоне.
Муж колебался. Я видела эту мучительную борьбу внутри него. Он боялся. Боялся узнать правду. Ему было проще жить в иллюзии, что мы просто «не сошлись характерами», чем признать, что его мать — агрессор.
— Мама, нужно ехать в травмпункт, — наконец сказал он, пытаясь уйти от темы. — Рука выглядит очень плохо, надо делать рентген. Потом разберемся.
— Я никуда не поеду, пока эта… эта гадюка здесь! — Людмила Ивановна указала на меня здоровой рукой. — Она должна извиниться! На коленях! И ты должен ее выгнать, Павел! Немедленно! Или я, или она!
— Мам, успокойся, тебе больно…
— Я не успокоюсь! Это статья! Нанесение телесных повреждений средней тяжести! Я в полицию заявление напишу! Пусть ее посадят!
— Отлично! — я почувствовала, как гнев окончательно вытесняет страх. — Идите в полицию! Давайте вызовем наряд прямо сейчас! Они с удовольствием посмотрят запись с камеры. Там все пишется, и звук, и видео. В облаке хранится, Людмила Ивановна. Удалить нельзя.
Я указала пальцем на маленький, почти незаметный черный глазок под потолком, весело подмигивающий красным диодом.
— Давайте звонить, — я достала свой телефон. — Пусть разбираются, кто кого калечил и кто на кого нападал.
В кухне повисла звенящая тишина. Людмила Ивановна замолчала. По ее лицу было видно, как лихорадочно работают ее мысли. Она просчитывала варианты. Блефую я или нет? А если запись есть?
— Павлик… — наконец произнесла она совсем другим, жалобным, почти детским голосом. — Мне очень больно… Поехали в больницу, пожалуйста. А потом… потом разберемся. Я не хочу полицию, не хочу позорить семью…
— Нет, — отрезала я. — Никакого «потом». Мы посмотрим запись сейчас. Прямо здесь. Паша, включай.
— Лена, маме больно… — начал было муж.
— Мне тоже больно, Паша! — крикнула я. — Мне больно от того, что ты сомневаешься! От того, что твоя мать обвиняет меня в преступлении! Включай, или я вызываю полицию сама!
Муж тяжело вздохнул и нерешительно достал смартфон.
— Сынок, не надо… — Людмила Ивановна попыталась накрыть его руку своей здоровой ладонью. — Мы правда потом посмотрим… Мне так плохо, голова кружится…
— Мам, если Лена говорит правду, я должен это знать, — Павел мягко, но настойчиво отстранил ее руку.
— Но я твоя мать! Ты должен верить мне!
— Именно поэтому я должен знать правду.
Он открыл приложение видеонаблюдения. Пальцы его слегка дрожали, когда он прокручивал таймлайн назад. Нашел запись десятиминутной давности. Нажал воспроизведение.
Мы втроем сгрудились над маленьким экраном. Я, Павел и Людмила Ивановна, которая теперь дышала тяжело и прерывисто, словно загнанный зверь.
Картинка была четкой, звук — отличным.
Вот я стою у плиты, спокойно режу капусту. На фоне что-то бубнит телевизор. Входит Людмила Ивановна. Сразу начинает ходить вокруг меня кругами, заглядывать в кастрюлю.
— *Опять свеклу не пассеровала?* — раздается ее голос из динамика телефона. — *Сколько раз я говорила: борщ будет бурым, а не красным!*
— *Людмила Ивановна, я делаю так, как любит Паша,* — отвечаю я на записи спокойно, не оборачиваясь.
— *Паша ест, потому что деваться некуда!* — она повышает голос. — *Ты его травишь этой баландой!*
На видео видно, как она подходит вплотную, буквально нависает надо мной. Хватает нож прямо из моих рук.
— *Ты и режешь неправильно! Крупно, как свиньям! Дай сюда!*
— *Людмила Ивановна, отдайте нож!* — я пытаюсь забрать инструмент. — *Я режу так, как мне удобно!*
— *Удобно ей! А мне потом смотреть на это стыдно! Ты вообще готовить не умеешь! Ты плохая хозяйка, плохая жена, и вообще не знаю, что он в тебе нашел! Ни рожи, ни кожи, еще и бесплодная, поди!*
Павел дернулся, услышав эти слова. Он бросил быстрый взгляд на мать, но та смотрела только в экран, покусывая губы.
На записи я забираю нож обратно и кладу его на стол, подальше от греха. Поворачиваюсь к ней лицом.
— *Хватит! Я готовлю на своей кухне так, как считаю нужным. Это мой дом. Если вам не нравится — можете не есть.*
— *Как ты смеешь мне указывать?!* — визжит свекровь на видео. Лицо ее искажается яростью. — *Я мать! Я хозяйка! Это мой дом! Дом моего сына!*
— *Дом оформлен на меня!* — говорю я на записи твердо. — *Павел вписан вторым собственником. Вы здесь гостья.*
Это была чистая правда. Квартиру мы покупали три года назад. Львиную долю денег — восемьдесят процентов — внесла я, продав бабушкину «сталинку» в центре. Павел тогда только менял работу и денег у него не было. Мы договорились по-честному, но свекровь всегда считала, что раз я замужем за ее сыном, то все мое автоматически становится их семейным достоянием.
На экране Людмила Ивановна вздрагивает, словно от пощечины.
— *Ах ты дрянь! Ты попрекать меня будешь?!*
И тут происходит то самое. Свекровь резко заносит руку, сжатую в кулак, и с силой выбрасывает ее вперед, целясь мне в висок. Удар был рассчитан на поражение.
Я на видео резко приседаю и ухожу влево. Ее рука пролетает в пустоте и со страшным звуком врезается в белый металл холодильника.
*БАМ!*
Крик. Мое испуганное лицо. Запись обрывается, потому что Павел нажал на паузу.
Повисла тишина. Тяжелая, липкая, звенящая. Слышно было только, как гудит тот самый холодильник, ставший невольным орудием возмездия.
Павел смотрел на погасший экран телефона, потом медленно поднял глаза на мать. Лицо его было серым, словно присыпанным пеплом.
— Мама… — тихо, почти шепотом произнес он. — Ты… ты действительно пыталась ее ударить?
Людмила Ивановна съежилась. Вся ее спесь, вся агрессия куда-то улетучились. Теперь перед нами стояла маленькая, испуганная пожилая женщина с больной рукой.
— Я… я не хотела, Пашенька, — забормотала она. — Просто вырвалось… Нервы… Она меня довела! Ты слышал, что она сказала? Что я здесь никто! Что я гостья! В доме моего сына!
— Ты пыталась ударить мою жену кулаком в лицо, — Павел проговорил это раздельно, словно пробуя слова на вкус. — А потом… потом ты обвинила ее в том, что она сломала тебе руку.
— Ну, технически она виновата! — вдруг заявила свекровь, и в ее голосе снова прорезались истеричные нотки. — Если бы она не увернулась, я бы попала по ней, мягкой, а не по железу! И рука была бы цела!
Я остолбенела. Мне показалось, что я ослышалась. Она серьезно?
Павел тоже застыл, глядя на мать с выражением полного шока.
— Ты слышишь, что говоришь, мама? — спросил он.
— А что? Что не так? — она искренне не понимала. — Если бы она стояла смирно и имела уважение к старшим…
— То есть, ты жалеешь, что не разбила лицо моей жене? — перебил ее Павел.
— Я бы просто проучила ее! Шлепнула за наглость! За то, что она смеет мне перечить в моем доме!
— В ЕЁ доме, мама! — рявкнул Павел так, что мы обе подпрыгнули. — В доме, который она купила на свои деньги! В доме, где я живу, и где ты — просто гость! Лена сказала правду!
Людмила Ивановна пошатнулась, словно от физического удара.
— Павел… ты… ты на ее стороне? Против родной матери?
— Я на стороне здравого смысла! — крикнул он. — Ты пыталась избить мою жену! Солгала мне в глаза! Пыталась заставить меня выгнать ее! И сейчас оправдываешь свое насилие тем, что она «не так стояла»? Это безумие, мама!
— Я твоя мать! Я тебя одна растила! Я ночей не спала! А ты… ты меня предаешь ради этой…
— Хватит! — Павел рубанул воздух ладонью. — Я благодарен тебе за все, что ты сделала. Правда. Но это не дает тебе индульгенцию на насилие. Ты не имеешь права бить людей. Тем более мою жену.
Людмила Ивановна заплакала. На этот раз тихо, без театральных всхлипов. Она поняла, что проиграла.
— Рука болит… — прошептала она.
Павел потер лицо руками, словно пытаясь стереть усталость и разочарование.
— Поехали, — сказал он глухо. — В травмпункт. Сделаем рентген, наложат гипс. А потом я отвезу тебя домой.
— Домой? — она подняла на него мокрые глаза. — Но я хотела пожить у вас недельку… пока рука не заживет… Как я буду одна с одной рукой?
— Нет, мам, — твердо сказал Павел. — Ты не можешь здесь оставаться.
— Выгоняешь мать? На улицу?
— Я везу тебя в твою квартиру. Там есть все условия. Я буду приезжать, привозить продукты. Но жить здесь ты не будешь.
— Павлик…
— Мам, ты только что пыталась ударить Лену. Ты понимаешь это? Как я могу оставить вас под одной крышей? Чтобы ты ночью ее сковородкой огрела? Или она должна спать с открытыми глазами?
Людмила Ивановна посмотрела на меня. В ее взгляде было столько чистой, незамутненной ненависти, что мне стало жутко.
— Это все ты… — прошипела она. — Ты отобрала у меня сына. Ведьма.
— Нет, — я покачала головой, чувствуя невероятную усталость. — Вы сами его оттолкнули. Я три года терпела. Терпела ваши придирки, ревизии в шкафах, критику моей еды, моей внешности, моей работы. Я молчала ради Паши. Но терпеть физическое насилие я не буду. И вранье тоже.
— Если ты выгонишь меня сейчас, Павел, — торжественно произнесла свекровь, обращаясь к сыну, — я больше никогда не переступлю порог этого дома. Ноги моей здесь не будет!
— Это твой выбор, мам, — устало ответил сын. — Но после сегодняшнего ты и так не можешь здесь оставаться. Поехали. Одевайся.
Они уехали. В квартире стало оглушительно тихо. Я осталась стоять посреди кухни, глядя на недорезанную капусту и остывающий бульон. Адреналин отступил, и меня накрыло. Руки затряслись крупной дрожью, ноги подкосились. Я опустилась на стул и разрыдалась.
Это были слезы облегчения и пережитого страха. Мне было жаль себя, жаль Пашу, которому пришлось увидеть мать в таком свете. И, как ни странно, где-то в глубине души мне было жаль Людмилу Ивановну. Жить с такой злобой внутри — это ведь тоже мука.
Павел вернулся через четыре часа. Вид у него был измотанный.
— У нее перелом лучевой кости в типичном месте, — сказал он, падая на стул напротив меня. — Наложили гипс. Ходить с ним месяца полтора.
— Ты отвез ее домой? — спросила я, наливая ему чай.
— Да. Она устроила еще один концерт в машине. Требовала, чтобы я вернул ее сюда. Кричала, что я подкаблучник, что ты меня опоила. Потом плакала и просила прощения, но как-то… неискренне. Мол, «прости, что я такая вспыльчивая, но она сама виновата».
Он сделал глоток чая и посмотрел мне в глаза.
— Лен… прости меня.
— За что? — я села рядом и взяла его за руку.
— За то, что я сомневался. За те пару минут, когда я стоял и думал: «А вдруг мама права?». Мне стыдно. Стыдно, что я не защищал тебя раньше от ее нападок. Я ведь видел, как она тебя цепляет, но предпочитал не замечать, думал — само рассосется. Бабские разборки… А оно вон как вышло.
— Главное, что ты сейчас все понял, — тихо сказала я.
— Понял, — кивнул он. — Я больше никогда не позволю ей так с тобой обращаться. И никому другому не позволю. Ты моя семья.
Мы сидели на кухне, пили чай, и я впервые за три года чувствовала себя в этом доме в полной безопасности. Злобный призрак свекрови, который незримо присутствовал здесь даже когда ее не было физически, наконец-то исчез. Растворился.
Людмила Ивановна не звонила две недели. Гордость не позволяла. Потом прислала Павлу короткое, сухое сообщение: «Мне нужна помощь. Продукты закончились. Рука болит».
Паша поехал. Купил продукты, убрался у нее в квартире, помог помыть голову. Но когда она снова начала заводить разговор о том, какая я плохая жена, он просто встал и ушел. Сказал, что приедет, когда она научится держать язык за зубами.
С тех пор прошло три месяца. Рука у свекрови срослась, гипс сняли. Но наши отношения так и остались «сломанными». Она не приходит к нам — сдержала слово. Я не хожу к ней. Павел навещает ее раз в неделю, но никогда не говорит со мной о ней, а с ней — обо мне. И знаете что? Это самое счастливое и спокойное время в нашей семейной жизни.
Холодильник мы так и не поменяли. Вмятина на дверце осталась. Я заклеила ее большим магнитом с видом на море. Но иногда, когда взгляд падает на это место, я вспоминаю тот день. День, когда сломанное запястье свекрови помогло нам наконец-то починить нашу семью.
Если вам понравилась история просьба поддержать меня кнопкой палец вверх! Один клик, но для меня это очень важно. Спасибо!