Чехов называл его "Львом Толстым русской медицины", французское правительство присылало в подарок вазы из севрского фарфора с золотой росписью, в его клинику при Московском университете больные стекались со всей России - Григорий Антонович Захарьин был гением диагностики, светилом европейской величины, человеком, чьи "Клинические лекции" переводили на английский, немецкий и французский.
А московские купцы и дворяне при его имени, ну как бы это сказать, бледнели и крестились, потому что гениальный врач мог явиться к самому царю в Зимний дворец в валенках, преспокойно выкурить сигару на диване в вестибюле, пока император ждал со всем христианским смирением, разбить увесистой палкой окна в особняке миллионера и взять за этот погром сто рублей, а то и тысячу.
Самодур с больной ногой, хитрый психолог или борец за народное здоровье - вот вопрос, на который Москва не могла найти ответ все тридцать лет его практики.
Вот какой случай произошёл у богатейшего купца Хлудова на Мясницкой, о котором потом говорили полгода.
Профессор явился к больному хозяину, потребовал показать кухню, спустился в подвал, оглядел закопченные стены, грязную посуду с остатками вчерашнего ужина, и палка со свистом обрушилась на горшки с испорченной едой, осколки полетели во все стороны.
Прислуга шарахнулась в углы, а доктор, не останавливаясь, врезал по окнам так, что стекла посыпались с треском.
Потом поднялся в спальню и вспорол перины. Оттуда посыпался слежавшийся пух, в котором, что характерно, десятилетиями гнездились клопы.
За этот погром взял с Хлудова тысячу рублей - сумму, на которую можно было купить сорок коров, и купец заплатил без единого слова протеста.
Гений или юродивый
В общем этот самый светило медицины вел себя как последний самодур.
Он являлся к царю в Зимний дворец и требовал принести в вестибюль диван, на котором преспокойно, не торопясь, выкуривал сигару, пока император Александр III ждал со всем христианским смирением.
Случай беспрецедентный, если вдуматься.
Захарьин ходил по дворцу в валенках вместо сапог, что при дворе считалось верхом неприличия, а однажды велел остановить все тикающие часы - зачем, так никто и не понял.
Когда гусар-лейб-гвардеец явился просить руки его дочери Наташи, Захарьин невозмутимо велел раздеться до пояса и устроил полноценный медицинский осмотр, в конце которого начертал на карточке "К женитьбе годен" и взял сто рублей - день выпал нечетный, а по нечетным, видите ли, у профессора был именно такой тариф.
Москва судачила, либеральная интеллигенция возмущалась, газеты клеймили "махрового реакционера" и "хапугу", а врач Лейден, немец, лечивший вместе с Захарьиным царя, записал в дневнике:
"Человек лет шестидесяти пяти, живой, умный, немножко оригинал, притом не без упрямства, и общение с ним делалось затруднительным".
Больная нога и палка как оружие
А вот биографы нашли объяснение попроще - ишиас, хронический неврит седалищного нерва, который мучил Захарьина всю жизнь приступами невыносимой боли.
Мышцы ноги атрофировались, ходил он только с тяжелой палкой, а слуги несли за ним стул, на который он садился отдыхать на каждой лестничной площадке - вот откуда эта манера заставлять всех ждать.
И вспышки ярости, полагали они, тоже отсюда брались. Боль делала человека раздражительным, несдержанным, склонным к эксцентричным выходкам. Однажды, кстати, во время особо жестокого приступа он разбил тростью туалетные принадлежности прямо в царских покоях и ему простили это, потому что видели, как он корчится от боли.
Версия убедительная, что и говорить, вот только она не объясняет, почему после каждого такого "приступа самодурства" гонорары Захарьина росли, и чем эксцентричнее вел себя профессор, тем больше платили за его визиты.
Спектакль с тайным смыслом
И вот тут начинается интересное. Многие современники Захарьина считали, что все эти чудачества были строго продуманы, как спектакль, поставленный с определенной целью.
Приучить российское общество, купцов, дворян, самого царя больше уважать профессию врача - вот что, по их мнению, стояло за всей этой показухой.
Точный психологический расчет, если хотите, а не проявление больного характера.
Методы, надо признать, работали безотказно - как у одного знаменитого французского психиатра, который лечил паралич ног криком.
Больного в кресле подвозили к двери, заставляли ждать часами, нервное напряжение нарастало до предела, а потом дверь с грохотом распахивалась, влетал врач с черной бородищей и дико орал: "Встать!" - и многие вставали, причем навсегда.
Война за чистоту
Но была и третья версия, которая, положа руку на сердце, объясняет все лучше остальных - Захарьин вел форменную войну за гигиену с московским купечеством, у которого в головах царил первобытный хаос.
Вот как жили эти богатеи в своих особняках на миллионы рублей.
Форточек почти не было, открывали их только когда печь надымит или самовар, то есть воздух стоял спертый, затхлый, дышать нечем.
А когда совсем уж невмоготу становилось, не проветривали, нет, они курили по комнатам "смолкой", берестяным конусом с сосновой смолой, или таскали раскаленный кирпич, поливая его уксусом, чтобы дым пошел погуще.
Туалеты даже у самых богатых располагались во дворе, и это был обычный сортир с ямой, причем на свадьбе у одного купца новобрачный едва не провалился в эту яму, когда под ним проломилась гнилая доска, которую никто не менял годами.
Когда в 1860-м году одна купчиха, мать Вишнякова, оборудовала у себя теплый туалет с унитазом и промывной водой, знакомые приходили смотреть на эту диковину, а большинство называли затею "праздной и лишней" - вот вам уровень гигиенической культуры московской элиты.
Перины не меняли десятилетиями, клопы плодились в старом пухе, на кухнях хранили испорченную еду годами - "в хозяйстве пригодится", квашеную капусту держали в бочках до полного протухания.
Врачей звали в последнюю очередь, когда "домашние средства" уже не помогали, а лечились привязыванием селедок к пяткам от жара, шерстяным чулком на горло от кашля, рассолом от боли в животе.
И вот с этим безобразием Захарьин боролся единственным доступным способом - демонстративным погромом, который, что характерно, врезался в купеческие головы лучше любых увещеваний.
После того как профессор разнес кухню, вспорол перины, выбил окна и заставил вывалить протухшую капусту, хозяева вдруг начинали понимать, что гигиена это серьезно, это не прихоть, а вопрос жизни и смерти.
Девиз и действие
"Победоносно спорить с недугами масс может только гигиена" - вот был девиз Захарьина, который он не просто провозглашал, а воплощал в жизнь самыми радикальными методами.
Лечил он не порошками и пилюлями, а молоком и кумысом, тратил по два-три часа на первичный осмотр каждого больного, редко использовал желудочный зонд, чтобы не мучить пациентов без крайней нужды, а великому князю, жаловавшемуся на упадок сил, посоветовал:
"Подышите чудным благотворным навозом, напейтесь парного молока, поваляйтесь на душистом сене и поправитесь, а я не навоз, не молоко, не сено, я только врач".
И вот тут забавная деталь - либеральная интеллигенция травила его как "стяжателя" за огромные гонорары, сто рублей по нечетным дням и пятьдесят по четным, но при этом как-то не замечала, что Захарьин отдал тридцать тысяч рублей в фонд помощи неимущим студентам, полмиллиона на церковно-приходские школы, крупные суммы на Музей изобразительных искусств, а в своем имении Куркино бесплатно лечил крестьян - странный какой-то хапуга, если разобраться.
След в вечности
Григорий Антонович Захарьин умер в 1897-м году, через год после ухода из клиники, затравленный "прогрессивными" газетами и либеральными знакомыми, которые зачислили его в "реакционеры" и сделали нерукопожатным.
Но даже после смерти он продолжал лечить людей. По завещанию на его средства в Куркине был создан туберкулезный санаторий, оборудованный по последнему слову медицинской техники того времени.
Санаторий этот, кстати сказать, работает до сих пор, спустя сто двадцать семь лет - вот вам и ответ на вопрос, кем был профессор Захарьин: самодуром с больной ногой, хитрым психологом или борцом за народное здоровье.
А может быть, что вероятнее всего, всем понемногу, ведь гений редко бывает простым и удобным человеком.