Последний раз Димка был у меня на Пасху. В прошлом году.
Заехал на сорок минут, съел кулич, сказал «мам, нам пора» — и уехал. К её родителям. Там они пробыли до вечера, я знаю — Димка выкладывал фото в интернет.
С тех пор — ничего. Звонки раз в месяц, короткие, будто по обязанности. «Как дела, мам? Нормально? Ну и хорошо. Всё, мне некогда».
Мне пятьдесят восемь лет. Один сын. Одна внучка, которую я видела четыре раза в жизни. Ей уже три года.
А мне говорят — не лезь, это их семья.
Невестку зовут Оля. Красивая, ухоженная, с маникюром за три тысячи. Работает в какой-то айтишной компании, зарабатывает больше Димки.
Когда они познакомились, я радовалась. Думала — наконец-то сын остепенится. Свадьба была пышная, я откладывала два года — отдала всё до копейки.
На свадьбе Оля обняла меня и сказала:
— Мы теперь одна семья, мама!
Мама. Она назвала меня мамой.
А через полгода эта «мама» стала персоной нон грата.
Началось с мелочей. Я приехала помочь с ремонтом — Оля скривилась:
— Спасибо, но мы сами справимся. У вас другие представления о дизайне.
Я привезла банки с вареньем — Оля вздохнула:
— Нина Павловна, мы не едим сахар. Спасибо, конечно, но...
Я предложила посидеть с внучкой — Оля покачала головой:
— У нас няня. Профессиональная. С педагогическим образованием.
Каждый раз — вежливо. С улыбкой. Но так, что хотелось провалиться сквозь землю.
Димка молчал. Или не замечал, или не хотел замечать.
— Сынок, — говорила я ему тихо. — Может, я что-то не так делаю? Почему Оля...
— Мам, всё нормально. Ты выдумываешь.
— Но она не хочет, чтобы я приезжала!
— Мам, у Оли просто характер такой. Она интроверт. Ей сложно с людьми.
Интроверт. С её-то родителями она прекрасно общается. Каждые выходные — к ним. На все праздники — к ним. На Новый год — они втроём улетели в Турцию. К её маме в гости.
А мне — открытка в вотсапе. С чужого сайта.
Я терпела год. Два. Три.
Звонила — натыкалась на холод. Приезжала — чувствовала себя лишней. Дарила подарки — их задвигали в угол.
Подруга Тамара говорила:
— Нинка, борись! Это твой сын! Скажи этой вертихвостке всё, что думаешь!
А соседка Валентина:
— Терпи. Внуки вырастут — сами к бабушке потянутся.
А я сидела ночами и думала: что я сделала не так? Чем я такая плохая?
Переломный момент случился в мае.
Димке исполнялось тридцать два. Я позвонила за неделю:
— Сынок, хочу приехать на день рождения. Торт испеку, посидим...
Пауза. Долгая, тяжёлая.
— Мам... Это не очень удобно. У нас будут Олины друзья. Ну, ты понимаешь...
Я не понимала. Точнее — не хотела понимать.
— Дима, я — твоя мать. Я хочу быть на дне рождения своего сына.
Ещё пауза. Потом — голос Оли на фоне. Неразборчиво, но интонация понятная.
— Мам, — Димка вздохнул. — Оля сказала... В общем, она сказала — или она, или ты. На празднике. Понимаешь?
Нет. Я не понимала.
— И что ты выбрал, сынок?
Тишина.
— Мам, не обижайся. Мне с ней жить. А ты... ты поймёшь.
Гудки.
Я сидела с телефоном в руках и не плакала. Слёзы кончились где-то на втором году этого кошмара.
Сын выбрал. Не меня.
И вот тут я решила — хватит. Хватит унижаться, хватит подстраиваться, хватит ждать крошек с барского стола.
Но бороться я буду не так, как все ожидали.
Я перестала звонить. Совсем.
Перестала писать. Перестала поздравлять. Перестала спрашивать, как дела.
Первую неделю — тишина. Вторую — тоже. На третьей позвонил Димка:
— Мам, ты чего? Заболела?
— Нет, сынок. Здорова.
— А почему не звонишь?
— А зачем? Тебе же неудобно.
Он замялся.
— Мам, ну я не это имел в виду...
— Это. Именно это. Ты выбрал, Дима. Я приняла твой выбор.
— Мам!
— Когда захочешь приехать — двери открыты. Но напрашиваться больше не буду. Ни к тебе, ни к Оле, ни к внучке.
Положила трубку.
Месяц. Два. Три.
Тишина.
Я думала — умру от тоски. Но не умерла. Записалась на йогу. Начала гулять по утрам. Нашла подработку — вязание на заказ. Оказывается, мои шапки неплохо продаются.
Подруги смотрели удивлённо:
— Нинка, ты что, забила на сына?
— Не забила. Отпустила.
— А разве можно?
— Можно. Когда выбора нет.
Через пять месяцев — звонок. Не Димка. Оля.
— Нина Павловна, нам надо поговорить.
Голос — не такой, как раньше. Тусклый, уставший.
— Слушаю, Оля.
— Я... можно я приеду? Одна?
Я удивилась. Но согласилась.
Она приехала в субботу. Без маникюра — ногти обгрызенные. Без укладки — волосы в хвосте. Глаза красные.
Села на кухне, взяла чашку чая и долго молчала.
— Нина Павловна, — наконец сказала она. — Вы, наверное, меня ненавидите.
Я помолчала.
— Нет, Оля. Я не умею ненавидеть. Но ты сделала мне очень больно.
— Я знаю.
Она заплакала. Тихо, без истерики.
— Я знаю. И я не буду оправдываться. Я была... сукой. Простите.
Оказалось — у них кризис. Димка стал задерживаться на работе. Потом — ночевать «у друзей». Потом — Оля нашла переписку.
— Он мне изменяет, — всхлипывала она. — Полгода уже. С какой-то коллегой. А я ничего не замечала, потому что была занята — карьерой, ребёнком, вашим... отсечением.
Я слушала и думала: злорадствовать или сочувствовать?
— Оля, — сказала я тихо. — А ты думала — откуда это в нём?
— Что?
— Эта способность — отрезать близких. Ты учила его три года, что так можно. Что можно выбирать — кто нужен, кто нет. Что можно ставить ультиматумы. Он научился.
Она вздрогнула.
— Вы думаете...
— Я не думаю. Я знаю. Мы учим людей, как с нами обращаться. И ты научила его — что любовь можно включать и выключать.
Мы проговорили три часа. Без криков, без обвинений.
Оля рассказывала про своё детство — мать-одиночка, вечная конкуренция за внимание. Страх, что её бросят. Желание контролировать всё.
— Я думала — если уберу вас, Димка будет только мой. А он... он просто научился убирать тех, кто мешает.
— Включая тебя.
Она кивнула.
— Что мне делать, Нина Павловна?
Я вздохнула.
— Не знаю, Оля. Это ваша семья. Но я точно знаю одно: мосты надо строить, а не сжигать. И начинать — с себя.
Прошло полгода.
Димка и Оля — всё ещё вместе. Ходят к психологу, пытаются разобраться. Не знаю, получится ли.
Но Оля теперь звонит мне сама. Раз в неделю. Привозит внучку — Машеньку. Та уже говорит «баба Нина» и просится на колени.
Димка приезжал дважды. Оба раза — напряжённо, неловко. Извинялся, мялся, не знал, куда деть глаза.
— Мам, прости, — сказал он в последний раз. — Я был идиот.
— Был, — согласилась я. — Но ты мой идиот. Это не отменяется.
Он обнял меня. Впервые за четыре года — по-настоящему.
Знаете, что я поняла за это время?
Нельзя бороться за любовь — можно только ждать, когда она вернётся. Нельзя заставить себя любить — можно только заслужить. И нельзя вернуть сына, отвоевав его у невестки — можно только оставить открытую дверь.
Я оставила. И они — вошли.
Не сразу. Не все. Не так, как я мечтала.
Но вошли.
Подписывайтесь на канал — здесь истории о том, что семья не всегда справедлива, но всегда даёт второй шанс!
А у вас есть невестки или свекрови? Как справляетесь? Делитесь — здесь поймут! 💔