Я часто думаю, если бы моя история вышла в виде ролика, то жена назвала бы его именно так, как в заголовке. И, наверное, я выглядел бы там последним негодяем.
Но я расскажу все сам.
В тот день все начиналось совершенно обычно. Конец декабря, серый город, мокрый снег липнет к стеклам. Я сижу на работе, щелкаю по таблицам, думаю о том, что скоро Новый год, мандарины, мамин фирменный салат, смех. Телефон тихо вибрирует — сообщение от жены.
Она пишет:
«Заберешь меня вечером с предновогодней встречи? Не хочу ехать одна, темно уже».
Я усмехаюсь, представляя, как она там, среди шариков и гирлянд, улыбается, делает вид, что ей весело. Конечно заберу. Куда я денусь. Ответ отправляю сразу.
Вечером я подъезжаю к кафе. Влажный асфальт блестит, фонари отражаются в лужах жёлтыми дорожками. Из приоткрытой двери доносится громкая музыка и звонкий смех. Жена выходит, кутаясь в шарф, щеки розовые от мороза, в руках маленький подарочный пакет.
— Поехали скорее, — садится в машину, вздыхает, — голова гудит от этого шума.
Мы трогаемся. В машине тепло, тихо шуршит печка. Она рассказывает, кто с кем поссорился, кто что подарил начальнице. Я краем уха слушаю и думаю о другом.
У ее мамы, моей тёщи, скоро долгожданный отпуск. Она впервые за много лет решила уехать к подруге в санаторий. Квартира будет пустой. Целые две недели. А у нас руки не доходят до ремонта. И деньги лежат, тают в инфляции, как она говорит.
Я жду паузы и, будто между делом, произношу:
— Слушай, никакого Нового года. Пока твоя мама в отпуске, давай сделаем ремонт в ее квартире. Твои накопления как раз пригодятся.
Она поворачивает голову, смотрит на меня удивленно.
— В смысле — никакого Нового года?
Я пожимаю плечами:
— Ну, без особых трат, без дорогих подарков, без застолий на несколько дней. Один вечер с мамой — и все. Зато она вернется в обновленную квартиру. Нам самим там потом жить, когда будем расширяться. Твои деньги не просто так же копились.
Она молчит. Вижу, как в свете фонаря блеснули глаза.
Может, зря я так резко? Но отступать уже не хочется, план в голове выглядит логичным и правильным.
Через несколько минут она тихо говорит:
— Мне нужно подумать.
И весь оставшийся путь мы едем почти молча.
Прошло несколько дней. Жена все-таки согласилась. Сказала, что мама давно мечтает о светлой кухне и нормальной ванной, а у нас вечно то одно, то другое. Она даже улыбалась, когда мы вместе выбирали образцы плитки в строительном магазине.
Но что-то в ее улыбке уже было другое. Натянутое.
Сначала я списал это на усталость. Конец года, отчеты, беготня по врачам с ее хроническими анализами. Но потом начались мелкие странности.
Тёща, собираясь в отпуск, вдруг несколько раз переспросила:
— Точно вы ничего такого затевать не собираетесь? Я боюсь, что вы там все перевернете, а я приеду и не узнаю квартиру.
Жена каждый раз заверяла ее:
— Мам, все будет аккуратно, мы тебя не подведем.
Я замечал, как она при этом отводит глаза. Боится ее расстроить? Или сама до конца не уверена?
Когда мама уехала, мы сразу приступили к делам. Я договорился с бригадой, нашел через знакомого. Мужики приехали быстро, посмотрели фронт работ и назвали сумму. Серьезную. Я, честно говоря, немного опешил, но виду не подал.
Вечером мы сели за стол разложить наши финансы. Жена достала свою тетрадь, где аккуратным почерком были записаны все ее накопления за несколько лет.
— Я думала, эти деньги пойдут на наше жилье, — тихо сказала она.
— Так это и есть наше жилье, — ответил я, стараясь говорить мягко. — В будущем. Мама твоя сама говорила, что квартиру оставит нам.
Она посмотрела на меня долгим взглядом.
А правда ли она так говорила? Или это я себе придумал, удобная версия?
На следующий день жена предложила сама отнести предоплату бригаде.
— Все равно мне по пути, — объяснила.
Я удивился: раньше ей такие дела не были интересны, доверяла это мне. Но спорить не стал. Главное, что ремонт начнется.
С этого момента началось то самое медленное нарастание тревоги, которое я понял уже потом.
Она стала часто задерживаться после работы. Объясняла тем, что заезжает к маме в квартиру, контролировать ремонт. Когда я предлагал поехать вместе, отказывалась:
— Там пыль, шум, тебе после работы не захочется. Да и мешать будешь, мастера тебя не знают.
Почему мешать? Я же все организовал. Но я снова промолчал.
Однажды вечером я решил сам заехать на квартиру тёщи. Хотел проверить, как идут дела, и просто порадоваться. Жене сказать не успел: она не взяла трубку, наверное, была в метро.
Поднимаюсь по знакомой лестнице. На площадке пахнет пылью и чем-то сладковатым, новым. Дверь квартиры приоткрыта. Я вхожу, стуча по коробке.
— Здравствуйте.
В ответ — тишина. Но из комнаты слышатся какие-то голоса, женский смех. Я осторожно заглядываю в зал.
Там стоит стройная темноволосая женщина в модной блузке и с рулеткой в руках. Рядом — наш знакомый прораб. Они оживленно обсуждают:
— А здесь можно поставить маленький диван. Вот тут будет наша спальня, светлые шторы, ничего лишнего.
Она произносит слово «наша» так буднично, будто уже давно тут живет.
Меня не замечают. Я стою в дверях, слышу каждое слово и все еще не понимаю, что именно во фразе «наша спальня» так режет слух.
Потом прораб замечает меня, дергается:
— О, здравствуйте, это вы… муж?
Женщина оборачивается, уголки губ слегка дрожат. Ее глаза слишком внимательные.
— Это наш дизайнер, Анна, — быстро объясняет прораб. — Она помогает с планировкой.
Я киваю, делаю вид, что ничего особенного не услышал. Дизайнер. Ну, конечно. Так сейчас все делают.
Анна протягивает руку, здоровается. Ее ладонь сухая и уверенная. Она открыто смотрит на меня, и от этого взгляда где-то внутри становится холодно.
— Ваша жена очень тщательно все продумала, — говорит она. — Она многим пожертвовала ради этого ремонта.
Меня будто ударили.
— В каком смысле — пожертвовала? — спрашиваю.
— Ну… — Анна чуть смущается, — она сказала, что это ее личные накопления, что вы будете недовольны, но она все равно решила вложиться, чтобы у мамы было хорошо.
Я чувствую, как в груди поднимается странная волна. Сначала обида: То есть я теперь жадный муж, который ничего не понимает? Потом растерянность: Зачем она так сказала?
Дома я спрашиваю жену прямо:
— Ты говорила дизайнеру, что я против ремонта?
Она поджимает губы.
— А ты не был против? Ты первым сказал «никакого Нового года». Твои слова.
Я осекаюсь. Она права. Но чувство, что меня зачем-то выставили чужому человеку в неприятном свете, не отпускает.
Еще через пару дней случается новое странное открытие. Я случайно замечаю в ее телефоне переписку с мамой. Не потому, что специально подглядывал: телефон лежал экраном вверх, пришло сообщение, всплыло на половину текста.
«Ты уверена, что хочешь так поступить с квартирой? Это твое решение?»
Жена набирает ответ и стирает. Набирает другое.
Что значит «так поступить с квартирой»?
Вечером я осторожно спрашиваю:
— Ты с мамой о чем споришь?
Она резко закрывает ноутбук.
— Не твоё дело, — вырывается у нее, а потом она сразу же добавляет мягче: — Извини. Просто устала. Давай потом.
Эта фраза «не твое дело» застревает в голове, как заноза.
Я начинаю собирать мелкие странности в одну картину. Жена перестала показывать мне тетрадь со своими записями. Карта, к которой у меня был привязан совместный доступ, неожиданно закрылась — «банк что-то поменял, надо заново настроить», как она сказала. На звонки от прораба отвечает только она, хотя до этого всегда звонили мне.
Почему меня так аккуратно отодвигают в сторону от того, что вроде бы было моей идеей?
Однажды я слышу, как она с кем-то говорит по видеосвязи на кухне. Голос пониженный, почти шепот.
— Я не хочу, чтобы он все узнал сейчас. Подожди, когда мама вернется, тогда и решим.
Я в коридоре, вижу ее профиль, пальцы, сжимающие чашку. Сердце стучит в ушах.
— С кем ты говорила? — спрашиваю, когда она замечает меня.
— С мамой, — отвечает слишком быстро. — У нее там проблемы с дорогой.
Но я отчетливо слышал мужской голос.
Той ночью я почти не спал.
Что происходит? Почему меня, взрослого человека, мужа, превращают в статиста в собственной семье?
Я вспоминал нашу машину в тот первый вечер, свои слова про «никакого Нового года» и ее тихое «мне нужно подумать». В этих словах уже был ответ, но тогда я его не услышал.
Кульминация пришла тихо, без громких сцен. Как снег, который падает всю ночь, а утром ты открываешь окно — и все вокруг другое.
В день, когда тёща должна была вернуться из отпуска, жена предложила встретиться всем у ее квартиры. Мама приезжала утром, а вечером — наш небольшой семейный праздник. Без гостей, как я и хотел.
Я пришел чуть раньше. На площадке пахло свежим линолеумом и пылью, но уже не было той удушающей смеси цемента и краски. Жена стояла у двери, с ключами в руках и какой-то папкой под мышкой. Лицо бледное, но решительное.
— Мама скоро поднимется, — сказала она, не глядя на меня. — Мне нужно с тобой поговорить до ее прихода, но… нет, лучше при ней.
Эти слова кольнули. При ней. Значит, разговор будет серьезным.
Поднимается тёща, усталая, с чемоданом, но глаза светятся радостью. Мы вносим вещи, она ахает, осматривая обновленную прихожую.
— Как красиво, деточки! — восклицает. — Я и не мечтала!
В этот момент звонит в дверь кто-то еще. Жена бросает на меня быстрый взгляд.
— Это к тебе, наверное, — пытаюсь пошутить. — Дед Мороз?
Она молча идет открывать.
На пороге стоит Анна, та самая дизайнер. В руках у нее папка с образцами штор и растерянная улыбка.
— Ты меня сама пригласила, — шепчет она жене, но та только кивает и жестом предлагает зайти.
В комнате становится тесно. Мама, я, жена, Анна, чуть поодаль замер прораб. Жена кладет на стол свою папку, разворачивает к нам документы.
— Мам, — говорит она, голос дрожит, — пока ты была в отпуске, тут происходили не только ремонтные работы. Я хочу, чтобы ты сейчас все услышала вместе с нами.
Она достает листы, где черным по белому — доверенность от мамы на распоряжение квартирой. Только мама берет бумагу, смотрит и резко бледнеет.
— Это не моя подпись, — говорит она хрипло. — Я такого не подписывала.
Я чувствую, как кровь отливает от лица.
Жена переводит взгляд на меня:
— А ты знал, что твой хороший знакомый юрист пытался оформить на тебя право продать мамину квартиру? Что в договоре купли-продажи уже была вписана фамилия Анны?
Я не могу вымолвить ни звука. Внутри пустота. Продать? На меня? Анна?..
Жена поворачивается к дизайнеру:
— Анна, скажите, для кого вы подбирали этот интерьер? Только честно.
Та хлопает глазами, не понимая, в какую воронку попала:
— Для вас с Артемом, — наконец произносит она, называя мое имя. — Вы же сами говорили, что это будет ваша новая семейная квартира, что теща переедет к родственнице, а вы начнете здесь жизнь с чистого листа.
Тишина в комнате становится вязкой. Мама опускается на стул, прижимая к груди сумку, как щит.
Я смотрю на жену и понимаю, что в этот момент она знает про меня больше, чем я сам готов был признать. И одновременно понимаю, что все мои маленькие оправдания, разговоры с юристом, мечты о новом жилье — в ее глазах кажутся предательством.
Она делает шаг ко мне. Взгляд твердый.
— Я перехватила все переводы, которые ты пытался провести через наши счета, — говорит спокойно. — Я поговорила с мамой, с юристом, с прорабом. Все эти бумаги теперь ничтожны. Мамино жилье в безопасности. А вот наши отношения — нет.
И я действительно замираю на месте, как будто ноги приросли к полу.
После этого разговоры слились в один длинный гул. Мама плакала, спрашивала, как я мог. Я пытался объяснить, что не собирался никого обманывать, что хотел, наоборот, устроить всем лучше: маме — спокойную старость у родственницы, нам — просторное жилье.
Я же не собирался выгонять ее на улицу. Я просто… ускорял процессы.
Но вслух это звучало жалко.
Анна стояла у стены, прижав к груди свою папку с образцами, и по ее лицу я видел, что для нее это тоже стало ударом. Жена повернулась к ней:
— Вам лучше уйти. Вас ввели в заблуждение, но это уже не моя забота.
Анна тихо извинилась перед мамой и вышла, опустив глаза. Дверь за ней закрылась, словно поставила печать на прежней жизни.
Самым неожиданным для меня оказалось не то, что жена разобралась во всех хитросплетениях документов. А то, что мама давно что-то подозревала.
— Соседка мне шептала, что видит тебя здесь часто с какой-то женщиной, — говорила она, вытирая глаза. — Я не верила. Думала, ты как сын мне. А ты…
Жена сидела рядом и молчала. Лицо ее было не злым, а скорее очень уставшим.
— Я нашла у себя в сумке черновик договора, — продолжала она уже для меня. — Ты, видимо, по рассеянности перепутал папки. Там черным по белому было написано, что деньги от продажи квартиры должны были уйти не только на покупку нового жилья, но и на твой личный счет. Ты даже проценты рассчитал.
Мне нечего было ответить.
Я действительно считал. Думал, что раз я все организую, трачу силы, договариваюсь, то имею право и на свою долю. Только забыл спросить об этом у тех, кому принадлежало жилье и деньги.
Жена посмотрела на меня так, словно видит впервые.
— Знаешь, что самое обидное? — спросила она. — Не то, что ты хотел взять мои накопления. Не то, что решил распоряжаться маминым жильем. А то, что ты даже не спросил. Просто решил, что все вокруг — твои фигуры на доске.
Она говорила без крика, без истерики. И от этого ее слова резали сильнее.
Мы не расходились сразу. Было еще много бумажной суеты: отмена доверенности, звонки знакомому юристу, который, к счастью, оказался порядочным человеком и, почувствовав неладное, не стал продвигать документы дальше.
Жена уже заранее подготовила основные шаги. Она показала мне распечатки выписок со счетов, где аккуратными галочками были помечены все операции, которые она успела остановить. Оказалось, что ни одного ее рубля в ремонт так и не ушло: она договорилась с прорабом, что сначала они все сделают за мой счет, а окончательный расчет будет только после проверки сметы.
Я узнал, что у нее есть отдельный счет, о котором я даже не подозревал. И что мама, уезжая в отпуск, все-таки написала настоящую доверенность — но на нее, а не на меня. Там было ясно сказано: никакой продажи, только ремонт и оплата коммунальных услуг.
Она изначально мне не доверяла настолько, чтобы вписать в документ. И я дал ей все основания.
Когда все документы были убраны в шкаф, мама тихо сказала:
— Дети, я пойду к соседке, мне нужно прийти в себя. Разбирайтесь.
Она вышла, и мы с женой остались одни среди новеньких обоев и еще пахнущего клеем линолеума.
Я попытался дотронуться до ее руки. Она отстранилась.
— Ты хотел «никакого Нового года», помнишь? — спросила, глядя в окно на уже темнеющее небо. — Похоже, твое желание сбылось. Праздника у нас действительно не будет.
В этот момент я понял, что самое страшное уже произошло. Не разоблачение, не сорванные сделки, а вот это спокойное решение в ее голосе.
Через пару недель мы подали на развод. Без скандала, спокойно, как деловую заявку. Я съехал к знакомым, вещи забрал в одну небольшую машину. Тёща на прощание только кивнула, глаза у нее были холодные.
Жена осталась жить с мамой. Ее накопления, как я узнал потом, она вложила в небольшой ремонт уже в нашей съемной квартире, в которую переехала позже, когда стала жить отдельно от мамы. Но это было уже далеко от меня.
Прошло время. Я до сих пор вспоминаю тот вечер, когда она достала из папки документы и при всех спокойно переложила мою партию. Это было не театральное разоблачение, не крик. Скорее хирургическая операция, где больно всем, но по-другому уже нельзя.
Новый год тогда мы все встретили по-разному. Я — в чужой комнате с елкой из магазина игрушек, под негромкий шум петард за окном. Жена — с мамой на их кухне, где еще пахло свежей краской и простым, но честным домом.
Иногда я иду мимо их дома и вижу в окне свет. Там живут без меня, без моих планов и хитрых схем. И в этом свете есть что-то правильное.
Я не знаю, снимет ли кто-нибудь когда-нибудь эту историю в виде ролика, как ту самую драму из сети. Но для меня она и так навсегда осталась главной серией моей жизни, после которой уже не получится вернуться к прежнему сценарию.