Аромат жареной курицы с чесноком и розмарином наполнял кухню — это был фирменный рецепт Игоря, который он почему-то сегодня попросил приготовить. Я расставила тарелки, поправила салфетки. Всё как он любил: уютно, чисто, по-семейному. Семь лет брака научили меня этим маленьким ритуалам.
Игорь вошел, шумно сбросил ботинки в прихожей, прошел к столу, целясь поцелуем в щеку. Его телефон, приклеенный к ладони, как обычно, гудел сообщениями.
— Устал как собака, — проворчал он, опускаясь на стул и тут же уткнувшись в экран. — Проект этот идиотский горит.
Я кивнула, разливая суп. Привыкла. Наш небольшой рекламный агентство, которое мы открыли вместе, давно уже было его личной вотчиной, хотя юридически мы оставались партнерами. Я отвечала за дизайн и клиентов, он — за переговоры и финансы. Так, по его словам, «удобнее». Мы ели молча минут десять. Только стук ложек и тихое потрескивание сообщений из его телефона. Я уже хотела спросить про его маму, которая недавно жаловалась на давление, как Игорь отложил ложку, но не поднял глаз. Он что-то печатал, и губы его шевельнулись, будто он репетировал фразу.
— Кстати, Ась, — начал он негромко, с деловой интонацией, которую обычно использовал на переговорах. — Насчет твоей машины. Той, хонды.
У меня в груди что-то екнуло, глухо и неприятно. Хонда CR-V, серебристая, с салоном цвета слоновой кости. Я купила её за год до нашей свадьбы, на свои, скопленные с нескольких крупных проектов. Моя первая серьезная, взрослая покупка. Моя гордость.
— Что с ней? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— Отдадим её Свете, — сказал он, наконец подняв на меня взгляд. В его карих глазах я не увидела ни просьбы, ни даже обсуждения. Только констатацию факта. — Ей с малышом не на чем ездить, а той развалюхе уже пора на свалку. А у нас фирма, тебе такси оплачивает. Она тебе вообще не нужна.
Воздух словно выкачали из комнаты. Я слышала, как тикают часы на кухне. Тик-так. Тик-так. Словно отсчитывали последние секунды моей старой жизни.
— Как… отдадим? — выдавила я. — Это же моя машина, Игорь. Я её выбирала, я за неё платила.
Он махнул рукой, снова глянул в телефон, будто раздраженный моей непонятливостью.
— Ну вот, началось. «Моё-твоё». Мы же семья. Нужно помогать родным. Света одна тянет ребенка, брат должен поддержать. Ты что, жадина?
Слово «жадина» прозвучало как пощечина. Оно было таким домашним, таким привычно-манипулятивным, что по коже поползли мурашки. Я вспомнила, как год назад он уговаривал меня продать мою старую, но надежную иномарку и взять эту, подороже, презентабельнее. «Ты же директор, нельзя на развалюхе ездить, имидж!» — говорил он. А теперь она вдруг стала «ненужной» и должна была перекочевать к его сестре.
— Я не жадина, — тихо сказала я. — Но это мое имущество. Ты не можешь просто так распорядиться им. Давай поможем Свете по-другому. Можно…
— По-другому не получится! — он перебил меня, повысив голос. Его лицо покраснело. — Мама уже всё решила. Она переживает за Свету. И потом…
Он сделал паузу, вновь посмотрев на меня оценивающе, будто взвешивая, готов ли я к следующей новости.
— И потом, чтобы мама совсем успокоилась, квартиру на Свету перепишем. Оформим дарственную. Чтобы имущество было в надежных руках, в семье. А то мало ли что… в жизни бывает всякое.
Тишина после этих слов была оглушительной. Я смотрела на его знакомое лицо, на родные морщинки у глаз, и не узнавала его. Это был не мой муж. Это был представитель какой-то другой семьи, клана, который вдруг решил провести реквизицию моей жизни. Квартира, которую мы покупали вместе, на общие, скрупулезно собранные деньги. Где мы выбирали обои, спорили о цвете кухни. Наш дом.
— Ты… это серьезно? — прошептала я. — Ты хочешь отдать мою машину и переписать НАШУ квартиру на твою сестру? Просто так?
— Да не «просто так»! — он вспылил, отодвинув тарелку. — Чтобы мама не нервничала! Чтобы у Светы и племянника была крыша над головой! Ты вообще о людях думать умеешь? Или только о себе?
В его голосе звучали искреннее недоумение и обида.
Он действительно не понимал, в чем проблема. Для него это было логично, справедливо и «по-семейному». И это было самым страшным.
Я встала из-за стола. Руки дрожали. Суп в тарелке остыл и покрылся неаппетитной пленкой.
— Нет, Игорь, — сказала я уже тверже. — Машину я не отдам. И квартиру не подпишу. Это абсурд.
Он тоже вскочил, стул с грохотом упал на пол.
— Вот всегда так! — закричал он. — Никакой поддержки! Никакого понимания! Моя семья для тебя чужие, да? Я устал, Алиса. Устал от твоего эгоизма.
Он развернулся и вышел из кухни, громко хлопнув дверью в гостиную. Через минуту я услышала звук телевизора, включенного на полную громкость.
Я осталась стоять посреди кухни, в тепле и ароматах несостоявшегося ужина. Сердце колотилось где-то в горле. Но странно: сквозь шок и обиду пробивалась ледяная, острая струйка ясности. Это была не ссора. Это было объявление войны. И произнес он его так буднично, за ужином, словно попросил передать хлеб.
Я медленно подошла к окну. Внизу, под балконом, на парковке, стояла моя серебристая хонда. Лунный свет скользил по ее капоту. Я положила ладонь на холодное стекло.
«Хорошо, — подумала я, глядя в темное отражение своего лица. — Игра началась. Посмотрим, кто кого».
Той ночью Игорь спал в гостиной. Я слышала, как в три часа скрипнула дверь холодильника — он пил воду. Я лежала неподвижно, уставившись в потолок, кулаки впивались в края подушки. В голове гудело, как после удара. Фразы крутились по одной чудовищной дуге: «семья... мама нервничает... крыша над головой... твой эгоизм».
Я всегда считала его маму, Людмилу Степановну, немного властной, но милой старушкой. Свету — вечно ноющей, но безобидной сестрой. Я помогала им: привозила продукты, дарила на день рождения хорошую косметику, нашла Свете толкового педиатра для сына. Для меня «семья» означало «наши» — я и Игорь. Оказалось, для него «семья» — это он, его мать и сестра. А я была чем-то вроде временного попутчика, чьими ресурсами можно распорядиться для главных пассажиров.
Ужас заключался в той будничности, с которой он все произнес. Это был не порыв, не спонтанная идея. Это был план. И он его озвучил, как отчет о проделанной работе.
Когда за стеной наконец похрапывание Игоря перешло в ровное тяжелое дыхание, я осторожно приподнялась. Тишина в квартире была густой и зловещей. Я выскользнула из спальни босиком. В прихожей, на тумбочке, лежал его телефон. Он всегда оставлял его там на зарядке. Белый шнур тянулся к розетке, как пуповина.
Сердце заколотилось так, что стало трудно дышать. Я никогда раньше не проверяла его телефон. Не было нужды. А сейчас необходимость была жгучей и острой, как жажда. Я знала пароль — четыре семерки, дата рождения его отца, которого он почти не помнил.
Экран вспыхнул холодным синим светом. Я прищурилась, зажмурилась на секунду и снова посмотрела. Первым делом — мессенджеры.
Я нашла их семейный чат. Название было простым: «Родные». В нем было три участника: Игорь, «Мама» и «Света».
Прокрутила вверх. Сообщения сегодняшнего вечера.
Мама (20:15): Ну что, сынок, сказал Алиске про машину?
Игорь (20:17): Говорю прямо сейчас. Ужинаем.
Света (20:30): И что она?
Игорь (20:31): Пока молчит. Суп ест. Думаю, согласится. Она не конфликтная.
Мама (20:33): Надо настаивать. Это же для семьи. Она должна понимать.
Света (20:34): Да, и чтоб с полным баком и помытой! А то у неё там бардак в салоне, наверное.
Меня затошнило. Они обсуждали это в реальном времени, пока я сидела напротив, стараясь приготовить идеальный ужин. Я была для них подопытным кроликом.
Пальцы дрожали, но я прокручивала дальше. На несколько дней назад.
Мама (5 марта): Сынок, ты слышал, у Марьи Ивановны зять так поступил? Развелся, и половину квартиры у нее отжал. Кошмар. У нас такого допустить нельзя.
Игорь (5 марта): Ма, не переживай. У нас всё иначе.
Мама (5 марта): Как иначе? Квартира-то общая. Надо её на Свету переписать. Чтобы в семье осталась. Ты поговори с Алиской, она добрая, согласится.
Игорь (5 марта): Думаю, да. Сначала машину отберем, привыкнет к мысли, что общее — это наше. Потом и до квартиры дело дойдет.
Мама (5 марта): Умничка. Кровь-то не водица. Надо держаться вместе.
Слово «отберем» резануло глаза, как осколок стекла. Они не просили. Они планировали отобрать. Системно. Поэтапно. Как обрабатывают территорию.
Я почти физически ощутила тупую боль в груди. Это было хуже, чем измена. Измена — это про страсть, про слабость. Это было про расчёт. Про холодное, рациональное использование меня и всего, что было моим.
Потом я увидела фотографию. Света скинула снимок нашей гостиной, сделанный явно с телефона, небрежный, с бликом от окна.
Света: Мам, смотри, какой вид. Но обои, конечно, мрачноватые. Помнишь, я говорила про салатовые? Вот здесь бы переклеить.
Мама: Да, доченька, светлые надо. И пол паркетный, ламинат этот дешевый Алисин скоро скрипеть начнет. Придется ремонт делать, конечно.
Игорь: Договоримся о ремонте потом. Главное — документы оформить.
Я оторвала взгляд от экрана. Меня била крупная дрожь. Они уже распределяли ремонт в моей квартире. Моей! Нашей! Они обсуждали цвет обоев, которые я выбирала с такой любовью, называя их «цветом утреннего кофе». Для них это был просто «мрачноватый» фон для будущей жизни Светы и её сына.
Я поняла, что плачу, только когда слеза упала на экран, оставила жирный мокрый след. Я быстро вытерла его рукавом халата. Нельзя было оставлять следов.
С глупой, отчаянной надеждой я открыла нашу с Игорем личную переписку. Последние сообщения были про ужин: «Купи чеснока» и «Купила». А перед ними, недельной давности, мое сообщение: «Люблю тебя. Скучаю». Он не ответил. Просто поставил лайк. Смайлик.
В тот момент во мне окончательно рухнула какая-то последняя стена. Не было больше иллюзий, боли, даже гнева. Пришло пустое, леденящее понимание. Я была не женой. Я была ресурсом. Удобным, добрым, неконфликтным ресурсом, который можно мягко, под соусом семейных ценностей, разобрать на запчасти.
Я тихо поставила телефон обратно на тумбочку, поправила шнур. Зарядка показывала 67%. Всё как было.
Вернувшись в спальню, я уже не смотрела на потолок. Я смотрела в темноту, и эта темнота была мне теперь роднее, чем свет той кухни, где мы только что ужинали. В голове, четко и методично, как гвозди, забивались три мысли:
Первая: они думают, что я глупая и безвольная.
Вторая: они просчитались.
И третья, самая важная: нужно молчать. И копать глубже.
Война была объявлена. Теперь нужно было раздобыть карту местности и оружие. А для этого нужен был специалист. Я вспомнила про Катю. Мою подругу с юридического факультета, которая всегда говорила: «Мужчины приходят и уходят, а право собственности — вечно». Завтра будет новый день. И первым моим делом будет не приготовление завтрака, а тихий звонок Кате. Но сначала надо было поспать. Хотя бы пару часов. Мне нужны были силы. Утро пришло серое и дождливое. Игорь ушел, не завтракая, хлопнув дверью. Вчерашний ужин так и стоял на столе — окаменевшее свидетельство краха. Я убрала всё, вымыла посуду, вытерла стол начисто, будто стирая саму память о том разговоре. Мои движения были механическими, но мысли работали с холодной ясностью. Дождь стучал по стеклу. Я смотрела на мокрый асфальт во дворе, где моя хонда стояла под струями воды, и чувствовала не боль, а странную отстраненность. Теперь это был не просто автомобиль. Это был символ. Первая веха на их плане. И последняя, если я смогу постоять за себя. Я дождалась десяти утра — приличного времени для звонка — и набрала Катю. Её голос, всегда немного хрипловатый от утренних сигарет и кофе, прозвучал бодро.
— Ась, привет! Редкий гость.
— Кать, мне срочно нужно увидеться. Наедине. По очень важному делу, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
Пауза в трубке затянулась. Катя мгновенно уловила ноту.
— У тебя всё в порядке? С Игорем что-то?
— Всё и ничего. Встретимся? Можно у тебя в офисе?
— У меня клиент до двенадцати. Приезжай к часу. Я сэндвичи закажу. Будем разбираться.
Катин офис располагался в старом бизнес-центре, пахло кофе, древесным ароматизатором и легкой пылью. Она встретила меня в дверях, обняла крепко, по-мужски хлопнула по спине и тут же усадила в кресло напротив своего монументального стола, заваленного папками.
— Рассказывай. С начала и без самоцензуры.
И я рассказала. Всё. Про машину, про квартиру, про ужин, про ночные раскопки в телефоне. Про их чат, про «отберем», про обои и про кровь, которую «надо держать в куче». Говорила ровно, почти без эмоций, как читала протокол. Только руки, сжимавшие края кресла, выдавали внутреннее напряжение. Катя слушала, не перебивая. Её выразительное лицо, обычно оживленное, стало похоже на маску адвоката — непроницаемой и сосредоточенной. Она лишь изредка поправляла очки. Когда я закончила, она откинулась в кресле, задумчиво глядя в потолок.
— Ну что ж, — выдохнула она наконец. — Поздравляю. Ты нарвалась не на семью, а на рэкет под соусом борща и пирожков. Классика жанра.
— Они думают, что я глупее пареной репы, — тихо сказала я.
— Нет, Ась, — Катя резко наклонилась вперед, упершись локтями в стол. — Они думают, что ты их любишь. Или, точнее, любишь Игоря. И ради этой любви, ради мира в семье, готова на всё. Они рассчитывают на твою доброту, неконфликтность и, прости, на некоторую наивность. Это не глупость. Это нормальные человеческие качества, которыми мерзавцы отлично пользуются.
Её слова были как бальзам. Они снимали с меня груз вины. Я не была дурочкой. Мной манипулировали профессионалы.
— Что делать, Кать? Юридически... Машина — моя, да? Куплена до брака.
— Сто процентов, — кивнула Катя. — Это твоя личная собственность. Распоряжаться ею можешь только ты. Он может хоть танцевать вокруг неё с бубном — без твоей подписи в договоре дарения или купли-продажи ничего не получится. Это раз.
Она взяла блокнот и стала выписывать тезисы четким почерком.
— Два. Квартира. Куплена в браке на общие деньги — значит, общее совместно нажитое имущество. Даже если он вносил больше, а ты меньше, по закону вы имеете на неё равные права. По ½ доли. Чтобы переписать её на сестру, ему нужно сначала выделить свою долю, а потом подарить её. Но и здесь есть нюанс. При дарении между супругами... короче, без твоего нотариально заверенного согласия на отчуждение общей собственности — никуда. Он может подарить только СВОЮ половину. Но для этого её нужно сначала определить. Всё это долго, и ты в любой момент можешь заблокировать.
Она посмотрела на меня поверх очков.
— Понимаешь? Закон на твоей стороне. Они могут давить, скандалить, вызывать чувство вины. Но без твоей доброй воли и твоей подписи — они никто. И звать их никак.
Чувство облегчения было таким мощным, что я на миг закрыла глаза. Но Катя тут же его остудила.
— Однако. Есть большое «однако». Они не дураки. Если пошли в атаку так открыто, значит, уверены в победе. У них есть план «Б». Он может быть грязным.
— Например? — спросила я, снова чувствуя, как сжимается желудок.
— Например, попытаться доказать, что твоя машина куплена на общие деньги. Или что в квартире вложены средства его матери. Или... — Катя помедлила. — Или он может начать выводить активы из общего бизнеса. У вас же агентство общее. Он может заключать договора на левые фирмы, занижать прибыль. К моменту раздела имущества общих денег не останется. Останется только доля в убыточной конторе и кредиты.
Мир вокруг снова поплыл. Я об этом не подумала.
— Что же мне делать? Сейчас же всё порвать? Выгнать его?
— Нет! — резко сказала Катя. — Это худшее, что ты можешь сделать. Ты выгонишь его, он уйдет к маме с сестрой, они начнут тотальную войну: клевета, давление на общих знакомых, возможно, попытки выставить тебя невменяемой. А у тебя на руках не будет серьезных козырей. Нужно играть умнее.
Она снова начала писать.
— Первое: ты не показываешь вида. Никаких скандалов. Ты в раздумьях, ты шокирована, тебе нужно время. Можешь даже немного подыграть — сказать, что готовишь документы на машину, что хочешь посоветоваться с подругой-юристом (со мной, но они не знают, что это я). Выиграй время.
— Второе: начинай собирать доказательства. Всё. Его слова о переписывании квартиры — старайся зафиксировать на диктофон. Сохрани скриншоты того чата. Узнай пароли от общих электронных почт, если не знаешь. Сделай копии финансовых документов по агентству за последние года два. Выписки со счетов, договора с клиентами.
— Третье, и самое важное: нужно понять, не переводил ли он уже деньги матери или сестре под видом «помощи». Это могло бы считаться растратой общих средств. Проверь все его счета, которые знаешь.
— Я не знаю всех его счетов, — призналась я, чувствуя себя опять беспомощной.
— Узнаешь. Аккуратно. Сейчас твоя главная задача — не победа в одной битве, а выигрыш всей войны. Спокойствие, только спокойствие. Ты теперь не обиженная жена. Ты — разведчик в тылу врага. Каждая твоя ошибка, каждая эмоция — им на руку.
Она протянула мне листок с тезисами.
— Запомни главное: они нарушили правила. Они первыми объявили, что ты для них не семья, а дойная корова. Теперь моральные обязательства с твоей стороны аннулируются. Действуй по закону и с холодной головой. Дай им достаточно веревки, чтобы они сами на ней повесились.
Я взяла листок. Бумага была шершавой и прохладной. В её словах была железная логика, которая возвращала почву под ноги.
— Боюсь, Кать. Боюсь их наглости, их сплоченности.
— А ты обрети своего союзника, — Катя показала на себя, а потом похлопала по стопке Гражданских кодексов на столе. — И его. Закон — отличный союзник. Он не ведает жалости, но и не знает страха. Держись за него.
Когда я вышла из её офиса, дождь уже кончился. На небе было хмуро, но в разрывах туч пробивался слабый солнечный луч. Я глубоко вдохнула влажный, промозглый воздух. Страх никуда не делся. Но к нему добавилось нечто новое — ледяная, сосредоточенная решимость. Они хотели войну? Что ж. У них была семья. А у меня теперь был план. И хороший адвокат. Посмотрим, чьи ресурсы окажутся весомее. Следующие два дня прошли в гнетущем, театральном молчании. Игорь ночевал в гостиной, мы пересекались утром в ванной и вечером на кухне, обмениваясь краткими, холодными фразами о быте.
— Счет за электричество пришел.
— Положи на тумбу, я оплачу.
— Молока нет.
— Куплю.
Каждое его слово, каждый взгляд я теперь пропускала через призму ночных переписок. Видела за ними не человека, а расчет. И сама училась рассчитывать. На третий день, за завтраком, я сделала первый ход. Голос я настроила на усталую покорность, взгляд опустила в тарелку с овсянкой.
— Ладно, Игорь, — сказала я тихо. — Насчет машины... Пусть Света берет.
Он замер с чашкой кофе на полпути ко рту. В его глазах мелькнуло быстрое, торжествующее удовлетворение. Он быстро его погасил, сделав вид, что просто обдумывает мои слова.
— Ну вот, наконец-то разум восторжествовал, — произнес он, отпивая глоток. — Я же говорил, ты у меня умница. Для семьи надо уметь жертвовать.
Слова «жертвовать» и «умница» резали слух, но я лишь кивнула.
— Но есть условие, — добавила я, поднимая на него глаза. В них я постаралась вложить обиду и смирение. — Это моя первая серьезная машина. Я к ней привыкла. Дай мне попрощаться. Пусть Света в эти выходные съездит на ней на нашу дачу и обратно — мне нужно вывезти оттуда коробки со старыми книгами и ту розу, которую мы с мамой сажали. Она не переживет зиму в неотапливаемом доме. Пусть сделает мне этот последний рейс. А в воскресенье вечером я передам ей ключи и документы.
Я выдумала про розу на ходу, но звучало это трогательно и убедительно. Игорь задумался. Просьба была мелкой, женской, сантиментальной. Не такой, чтобы из-за нее ломать налаженный план.
— Ну, хорошо, — согласился он, великодушно махнув рукой. — Договоримся. Я Свете скажу. Только не начинай потом ныть и передумывать.
— Не начну, — пообещала я, снова опуская глаза в тарелку, чтобы скрыть вспышку презрения. «Договоримся». Как будто это его машина. Как будто он мне что-то разрешает.
— А про квартиру... — начал он осторожно.
— Игорь, не сейчас, — я приложила ладонь ко лбу, изобразив головную боль. — Один вопрос решили. Давай хоть немного передохнем. Мне нужно время, чтобы это осознать. Это же не смену косметички оформить.
Он хмыкнул, но не стал настаивать. Первая часть его плана сработала.
Зачем торопить события? Пусть, как он думал, я «привыкаю».
В субботу утром подъехала Света. Я наблюдала за ней из окна. Она вылезла из своего видавшего виды хэтчбека, критически оглядела мою хонду, потом пнула ногой (ногами! буквально!) покрышку, проверяя давление. Её сын, пятилетний Артемка, тут же начал рисовать пальцем на пыльном капоте.
Я вышла на улицу. Было прохладно, пахло опавшей листвой и бензином.
— Ну, здравствуй, сестренка, — сказала Света слащавым тоном, который всегда меня раздражал. — Говорят, ты тут решила облагодетельствовать страждущих?
Она улыбалась, но в её глазах читалось непомерное чванство. Она уже чувствовала себя хозяйкой положения.
— Здравствуй, Свет. Машина чистая, бак полный, — ответила я ровно, держа телефон в кармане куртки большим пальцем на значке диктофона. Я включила запись, как только вышла из подъезда. — Только, пожалуйста, аккуратнее. Для меня она много значила.
— Да ладно тебе, — махнула рукой Света. — Железо же. Поцарапается — не страшно, потом в сервисе замажем. Ключи-то где? А то я уже парковочное место у себя во дворе присмотрела, хорошее, под окном.
Я молча протянула ей ключ. Она ловко поймала его и тут же открыла водительскую дверь, заглянула внутрь.
— Ой, а чехлы-то какие... светлые. Это не практично. Артемка, смотри, не марь салон шоколадками! И коврики резиновые надо будет купить, эти твои тканевые сейчас же в грязи утонут. У тебя зимняя резина входит в комплект? А то мне потом докупать...
Она говорила, говорила без остановки, перечисляя, что ей еще потребуется, как будто это была не моя собственность, а нечто, что ей по умолчанию причиталось и оказалось не совсем идеальным. Каждая её фраза была ударом по самолюбию, но для меня теперь — бесценным материалом.
— Света, — перебила я её мягко. — Это же моя машина. Я на ней ездила семь лет. Естественно, всё в ней настроено под меня.
— Ну, была твоя, — поправила она меня, усаживаясь за руль и настраивая зеркала. — А теперь будет моя. Так что это уже мои проблемы, как её обустраивать. О, сюда бы телефон держатель прилепить... Ладно, разберусь. Поехали, Тём, покатаемся на нашей новой тачке!
Она завела двигатель. Звук был знакомым, родным. Сердце сжалось от предательской жалости, но я подавила её. Это была не жалость к машине. Это была жалость к себе прошлой, которая могла бы расстроиться из-за этого.
— Ты же довезешь меня до дачи и обратно? Как договаривались? — напомнила я, подойдя к открытому окну.
— А, ну да, в воскресенье, — кивнула она, уже не глядя на меня, изучая кнопки мультимедийной системы. — Только ты уж придумай, как тебе оттуда возвращаться. Мне после дабы в торговый центр надо, по делам. Не возить же тебя туда-сюда.
Я стиснула зубы, чувствуя, как нарастает ярость. Но голос остался спокойным.
— Мы договаривались на полную поездку. До дачи и обратно до дома. Это было условием.
— Ой, какие мы принципиальные, — фыркнула Света. — Ладно-ладно, заеду за тобой. В четыре. Только не задерживайся там со своими цветочками.
Она дала по газам, и машина плавно тронулась с места. Артемка высунулся из окна и показал мне язык.
Я стояла на холодном асфальте и смотрела, как «моя ласточка» скрывается за поворотом. В кармане телефон тихо записывал. Я вынула его, остановила запись и сохранила файл с меткой «Света_машина_суббота».
Вернувшись в пустую квартиру, я почувствовала не опустошение, а сосредоточенную, холодную энергию. Они думали, что я смирилась. Что я — та самая «добрая Алиска», которая уступит под давлением. Света своим поведением только подтвердила их общую уверенность: они уже победили.
И это было их первой крупной ошибкой. Они недооценили тишину. Они приняли её за капитуляцию. А я в этой тишине собирала оружие. Скрины переписки. Аудиозаписи. И сейчас, слушая запись с высокомерным голосом Светы, я знала, что это — только начало. Мне нужны были более веские доказательства. И я была уверена, что они сами их мне предоставят. Наглость, как известно, всегда идет рука об руку с глупостью.
Осталось дождаться воскресенья. И визита свекрови, который, я чувствовала костями, не за горами.
Они, окрыленные первой победой, не станут медлить. И это было мне на руку.
Воскресенье Света, как и обещала, опоздала на полтора часа. Хонда вернулась грязной, с пустым бачком омывателя и сладким запахом жвачки в салоне. Я молча приняла ключи, сказав лишь «спасибо». Света что-то буркнула про «неудобные сиденья» и укатила на своём старом хэтчбеке. Я отнесла ключи в прихожую и положила их на тумбочку. Рядом с телефоном Игоря. Символично.
Он весь день провёл у матери. Я знала, потому что слышала его разговор в прихожей: «Да, мам, всё нормально, машину забрала... Нет, пока не говорит... Я поработаю». Он говорил обо мне, как о неподатливом, но в целом управляемом объекте.
Он вернулся к ужину в странном, приподнятом настроении. Видимо, получил на семейном совете новые инструкции. Я готовила простую пасту, и он, войдя на кухню, неожиданно обнял меня сзади. Я вздрогнула, всё внутри сжалось в комок отвращения.
— Давай мириться, — пробурчал он в волосы. — Завтра мама придёт, пирог принесёт. Поболтаете. Она мудрая, всё тебе объяснит. И документик один принесёт, посмотришь.
Моё сердце упало и замерло. Вот он — второй акт. Быстрее, чем я ожидала. Они решили, что я созрела.
— Какой документ? — спросила я, отстраняясь под предлогом, что нужно помешать соус.
— Ну, там... предварительное соглашение. Чтоб ты не волновалась. Всё цивильно будет. Мы же не варвары.
Он сказал это с такой искренней убежденностью, что мне стало страшно. Эти люди жили в своей собственной реальности, где отнять у жены имущество и передать его сестре было «цивильно» и «по-семейному».
На следующий день, в понедельник, Людмила Степановна явилась ровно в три. Как по расписанию. В руках у неё был знакомый клетчатый платок, в котором она обычно приносила выпечку, и плотная синяя папка. Она вошла, как всегда, не как гость, а как хозяйка, осматривающая владения. Поцеловала меня в щёку, пахнула духами «Красная Москва» и мокрой шубой.
— Алисонька, здравствуй, родная! Принесла тебе пирожков с капустой, твоих любимых, — завела она свою шарманку, разворачивая платок на кухонном столе.
Я поблагодарила, поставила чайник. Руки были ледяными, но внутри всё горело холодным, ясным пламенем. В кармане домашних брюк мой телефон лежал диктофоном вниз. Я нажала кнопку записи, как только услышала звонок в дверь.
Мы сели пить чай. Она расспрашивала о работе, о здоровье, сыпала советами. Я отвечала односложно. Игорь сидел рядом, молчал и ел пирог. Он исполнял роль молчаливой поддержки.
И вот, когда чашки были почти пусты, Людмила Степановна вздохнула, её лицо приняло скорбное, озабоченное выражение. Она открыла синюю папку.
— Алиса, доченька, ты же умная девушка. Ты понимаешь, как сейчас мир нестабилен. Всё дорожает, люди звереют. Игорь наш — добытчик, золотой человек, свет в окошке. Но он слишком добрый. На нём и бизнес, и семья — всё.
Она вынула из папки несколько листов, скрепленных степлером, и бережно положила их передо мной.
— Вот мы с детьми и подумали... Чтобы Игорева доля, его кровные, заработанные потом и мозолями деньги, не ушли на сторону, нужно имущество обезопасить. Переписать квартиру на Светлану. Она своя, кровная. Никуда не денется. А вы с Игорем всё равно тут жить будете, ничего не изменится. Просто документ такой, для спокойствия. Особенно моёго, старой больной женщины. Подпишешь, а?
Я посмотрела на бумагу. «Предварительное соглашение о намерении дарения доли в праве собственности на квартиру». Юридическая каша, составленная, видимо, каким-то знакомым дедушкой-нотариусом. Но суть была ясна: я должна была подтвердить своё согласие на последующий «дар».
Я подняла глаза сначала на свекровь, потом на Игоря. Он не смотрел на меня. Он смотрел в окно, и его челюсть была напряжена.
— Людмила Степановна, Игорь, — начала я тихо, кладя руки на колени, чтобы скрыть дрожь. — Я не подпишу.
Тишина в кухне стала звонкой. Свекровь медленно отставила свою чашку. Звук фарфора о фарфор прозвучал, как выстрел.
— Как это... не подпишешь? — её голос потерял всю слащавость, став низким и опасным.
— Это наша с Игорем квартира. Наша общая.
Я не могу просто так отказаться от своей доли. И я не хочу.
— Твоя доля? — свекровь вскинула брови так высоко, что они почти скрылись под седыми волосами. — Дорогая моя, да кто эту квартиру покупал? Кто вкладывался? Игорь вкалывал как проклятый! А ты что? Картинки рисовала! Это Игорева квартира! Мы просто хотим, чтобы она в семье осталась! Чтобы какая-то проходимочка потом не пришла и не отобрала у нашего кормильца всё!
Её слова обжигали, как кипяток. «Проходимочка». «Картинки рисовала». Семь лет моего труда, моего участия в бизнесе, моей жизни — всё сводилось к этому.
— Мама, — попытался вставить слово Игорь, но голос его прозвучал слабо.
— Молчи, сынок! — отрезала она, не отводя взгляда от меня. — Ты слишком мягкий. С ней по-хорошему пробовали. Не понимает. Ты, Алиса, вдумайся. Игорь — везде в договорах указан. У него связи, репутация. А у тебя что? Доля в каком-то ООО? Ты же понимаешь, что если что... он бизнес из-под тебя выведет, и ты останешься ни с чем? А так — ты в нашей семье останешься, мы тебя не обидим. Крыша над головой будет. Но имущество должно быть под надёжным контролем.
Это была уже не просьба. Это был ультиматум, приправленный откровенной угрозой. «Выведет бизнес». Они не просто хотели квартиру. Они хотели поставить меня на колени, полностью зависимую от их «милости».
Я встала. Колени подкашивались, но я удержалась, упершись ладонями в стол.
— Нет, — сказала я уже громче, глядя прямо на Игоря. — Я не подпишу. Никогда. Ты слышишь, Игорь? Это наш дом. И ты собираешься просто отдать его? Подписать какую-то бумажку, потому что твоя мама «нервничает»?
Он, наконец, посмотрел на меня. В его глазах кипела ярость. Не на мать, которая устроила этот спектакль. На меня. За то, что я посмела сопротивляться. За то, что порушила его удобный мирок, где он был хорошим сыном и братом, а я — покорной женой.
— А что сказать?! — рявкнул он, с силой бросая на стол свою ложку. Она подпрыгнула и со звоном упала на пол. — Мама правильно говорит! Ты вообще о чём-то, кроме себя, думаешь? О семье? О будущем? Или только «моё, моё, моё»? Я устал от этого!
— Будущее? — закричала я, и мой голос, к моему удивлению, не дрогнул, а зазвенел, как сталь. — Какое будущее? Будущее, где я живу в квартире, которая принадлежит твоей сестре? Будущее, где у меня даже машины своей нет? Это не будущее, Игорь! Это рабство!
Людмила Степановна тоже поднялась. Её лицо побагровело.
— Как ты смеешь так говорить! Мы тебя в семью приняли! Кормили, поили! А ты неблагодарная! Бесплодная ты душа! Детей не родила, только бизнес мужа тянешь! И ещё скандалишь!
Удар был ниже пояса. Больно и точно. Я видела, как Игорь вздрогнул, но промолчал. Он соглашался. Со всем. В этот момент что-то во мне окончательно перегорело. Обида, боль, страх — всё это испарилось, оставив после себя пустоту, заполненную только ледяной решимостью. Я медленно вынула телефон из кармана, остановила запись и положила его на стол рядом с их «соглашением».
— Всё, — сказала я абсолютно спокойно. — Разговор окончен. Игорь, наша семейная жизнь закончилась. Я подаю на развод.
Я повернулась и вышла из кухни. За спиной на секунду повисла гробовая тишина, а затем раздался оглушительный крик свекрови и грохот опрокидываемого стула. Но это уже не имело значения. Война из скрытой стала открытой. И я сделала свой первый публичный выстрел. Теперь главное было не отступать. Последующие часы после взрыва на кухне прошли в оглушительной тишине. Я заперлась в спальне. За дверью слышались приглушенные крики, рыдания Людмилы Степановны («Да как она посмела! Вон из нашей квартиры!»), низкий, утробный гул голоса Игоря. Потом хлопок входной двери — свекровь, видимо, уехала. Потом ещё час полной тишины. Он был страшнее криков. Я не плакала. Я действовала. Сидя на краю кровати, я отправила Кате голосовое сообщение, коротко описав ситуацию. Через пять минут она перезвонила.
— Сиди там. Не выходи. Не вступай в контакт. Я выезжаю через сорок минут с мастером. Будем менять замки.
— Замки? — не поняла я.
— Замки, Алиса. Ты объявила о разводе. Теперь эта квартира — объект спора.
Он имеет право здесь находиться, но мы не обязаны предоставлять ему неограниченный доступ в твоё отсутствие. Особенно если есть угрозы и скандалы. Меняем цилиндры. У него останется ключ, который не будет работать. Это наш первый технический ход. Легально и психологически эффективно.
Она говорила быстро, чётко, как полководец, отдающий приказы. Её уверенность была заразительной.
Через час Катя была на пороге с крепким молчаливым мужчиной с чемоданчиком. Игорь, бледный и мрачный, сидел в гостиной и смотрел телевизор, не обращая на нас внимания. Он, видимо, думал, что я пошла на попятную и вызвала подругу, чтобы «успокоиться».
Мастер за пятнадцать минут сменил сердечники в замке входной двери. Катя протянула мне три новых ключа.
— Один у тебя, один у меня на случай чрезвычайной ситуации, третий — запасной. Не теряй.
Потом мы прошли на кухню. Игорь не шелохнулся. Катя положила на стол перед ним белый конверт с логотипом её юридической фирмы.
— Игорь, здравствуйте. Я — Катерина Андреевна Соколова, адвокат Алисы. Это официальное уведомление о начале досудебного урегулирования спора о разделе имущества. Все дальнейшие переговоры просьба вести через меня. Попытки давления на мою доверительницу будут расценены как противодействие правосудию и фиксироваться.
Он медленно повернул голову. Его взгляд, полный немой ярости, перебегал с Кати на меня.
— Алиса, это что ещё за цирк? — прошипел он. — Адвокат? Серьёзно?
— Вполне, — холодно сказала я. — После сегодняшнего спектакля с твоей матерью все разговоры между нами окончены.
Он вскочил, сжав кулаки. Мастер за его спиной инстинктивно выпрямился. Катя не дрогнула.
— Успокойтесь, Игорь, — произнесла она ледяным тоном. — Скандал вам ничего не даст. Рекомендую ознакомиться с документами. Там всё изложено. Предложение о мирном разделе. Срок для ответа — три дня.
Мы вышли, оставив его одного с конвертом и новыми реалиями.
Но это был только первый шаг. Второй был тоньше и злее. Вечером я зашла в тот самый общий чат «Родные». Он всё ещё светился у меня в списке, я не выходила из него, чтобы не вызвать подозрений. Я прикрепила к нему аудиофайл — запись с субботнего разговора со Светой у машины. Ту самую, где она говорила про «твоя машина была, а теперь моя» и про «железо, поцарапается — не страшно».
Сопроводительный текст я написала коротко и сухо: «Раз вы так любите всё делить и обсуждать, поделюсь и я. Для ясности. Машина — моя собственность, куплена до брака. Следующий разговор о её передаче будет рассматриваться как требование о похищении имущества. Обсудите».
Я отправила и тут же вышла из чата, отключив уведомления. Эффект не заставил себя ждать.
Мой личный телефон затрещал как от пулемётной очереди. Первой пришла голосовая от Светы, срывающаяся на визг:
— Ты что, сука, подлая! Подловила! Это подло! Мама, ты слышишь, какая она подлая!
Потом посыпались сообщения от Людмилы Степановны в личку, полные оскорблений и угроз: «Неблагодарная тварь!», «Вернёшь всё наше!», «Игорь, немедленно приезжай, она нас оклеветала!».
Наконец, пришло сообщение от самого Игоря. Сухое и злое: «Ты сошла с ума? Удали это немедленно! Ты позоришь нашу семью!»
Я не отвечала ни на что. Я отключила звук и положила телефон экраном вниз. Моё сердце колотилось, но на губах играла странная, безрадостная улыбка. Пусть кипят. Пусть кричат в пустоту. Впервые за все эти годы они получили ответ. Не оправдания, не слёзы, не попытки договориться. А чёткий, холодный, юридически выверенный удар.
Но самое главное было впереди. Пока они занимались эмоциями, Катя начала свою работу. На следующее утро я, следуя её инструкциям, пошла в банк, где у нас был открыт общий расчётный счёт агентства. Как учредитель, я имела право на выписку. Я запросила движение средств за последние три года.
Вернувшись домой, я распечатала толстую пачку бумаг и села за кухонный стол. В квартире было пусто. Игорь, получив конверт от Кати, собрал чемодан и уехал, хлопнув дверью так, что с полки свалилась фарфоровая статуэтка, подаренная свекровью. Она разбилась вдребезги. Я даже не стала её убирать.
Я вглядывалась в цифры, столбцы, назначения платежей. Искала то, о чём говорила Катя — регулярные переводы. И я нашла. Не такие уж крупные, но системные. Раз в два-три месяца со счета агентства уходили суммы в 40-50 тысяч рублей на счёт, принадлежащий Людмиле Степановне. В назначении платежа стояло: «помощь», «семейные нужды», «возврат долга». Суммарно за три года набиралась внушительная цифра.
Я сфотографировала все эти выписки и отправила Кате. Она ответила почти мгновенно: «Бинго. Это оно. Сокрытие общих доходов. Растрата. Теперь у нас есть не только моральное превосходство, но и финансовый рычаг».Я откинулась на спинку стула и закрыла глаза. От былой усталости не осталось и следа. Теперь во мне жила собранная, холодная энергия. Они начали эту войну с наскока, с наглого ультиматума. А я отвечала методично, по всем правилам: сменила замки, наняла адвоката, собрала финансовые улики и публично выставила их наглость на обозрение. Они хотели скандала? Они его получили. Но теперь это был скандал по моим правилам. И шум, который они поднимали, уже не мог заглушить тихого, неумолимого скрежета юридических механизмов, которые Катя приводила в движение.
Тишина после их отъезда продержалась ровно сутки. Затем началось. Сначала пришло письмо на мою рабочую почту агентства. От некоего «обеспокоенного клиента», который утверждал, что я, пользуясь служебным положением, вымогала у него откаты. Письмо было составлено коряво, но смысл был ясен: пытаться бросить тень на мою профессиональную репутацию. Я тут же переслала его Кате. Она фыркнула: «Примитивно. Без доказательств — просто словесный мусор. Игнорируй».
На следующий день раздался звонок с неизвестного номера. Мужской голос, грубый и незнакомый, спросил: «Это Алиса? Слушай сюда, шлюха, верни мужу всё, что нажито непосильным трудом, а то мало не покажется». Я положила трубку, руки дрожали, но не от страха, а от бешенства. Они спустили на меня какого-то гопника. Я записала номер и также отправила Кате. Она вздохнула: «К сожалению, по таким звонкам редко что докажешь. Но фиксируй всё. Это формирует картину давления». Самым болезненным стал удар по соцсетям. В моих профилях, в общих чатах с нашими друзьями и знакомыми по бизнесу стали появляться странные комментарии. Анонимные аккаунты, свежесозданные, писали примерно одно и то же: «Осторожнее с Алисой, она сошла с ума на почве денег», «Разводится и пытается оставить мужа без всего», «Она же ребёнка родить не смогла, вот и звереет». Игорь и его семья работали на поражение моей личности. Они хотели изолировать меня, выставить сумасшедшей и жадной, чтобы в случае суда общественное мнение было на их стороне. Я сидела перед ноутбуком и читала эти грязные строчки, чувствуя, как по щекам текут слёзы бессильной ярости. Было обидно и страшно. Но Катя, когда я позвонила ей, почти рыдая, была непреклонна.
— Соберись, Ась. Они играют в грязные игры, потому что чистые у них уже не работают. Значит, мы на верном пути. Не удаляй комментарии. Скриншоть всё. Каждое оскорбление, каждый намёк. Это всё — доказательство целенаправленной травли. Собирай и складывай в отдельную папку. «Дело о клевете».
— Но они же всем друзьям… все поверят…
— Настоящие друзья не поверят анонимным троллям. А остальные… тебе они зачем? Сейчас важнее другое. У тебя есть выписки о переводах?
— Да, — вытерла я слёзы, подчиняясь её деловому тону.
— Отлично. Моя очередь делать ход.
Катя назначила официальные переговоры. Со стороны Игоря пришёл адвокат — немолодой, с усталым видом мужчина, нанятый, как я поняла, его матерью. Мы встретились в нейтральном месте, в конференц-зале Катиного офиса.Адвокат Игоря, представившись Виктором Петровичем, начал с позиции силы.
— Мои клиенты, Игорь и его мать Людмила Степановна, желают разрешить ситуацию миром. Они готовы оставить вам, Алиса, вашу машину, в качестве жеста доброй воли. Что касается квартиры, приобретённой в основном на средства Игоря, они настаивают на её переходе в собственность Людмилы Степановны с правом пожизненного проживания там для вас и Игоря.
По бизнесу — вы можете выйти из состава учредителей с компенсацией в сто тысяч рублей. Это справедливое предложение, позволяющее избежать длительного и неприятного суда.
Я слушала это, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться ему в лицо. «Жест доброй воли» моей же собственностью? «Пожизненное проживание» в квартире, которая мне не принадлежит? Выход из бизнеса за копейки?
Катя не дала мне заговорить. Она медленно открыла папку перед собой.
— Виктор Петрович, спасибо за предложение. Однако моя доверительница имеет иное видение ситуации. Основанное не на пожеланиях, а на документах.
Она выложила на стол копии банковских выписок, где были обведены жёлтым маркером регулярные переводы на счёт Людмилы Степановны.
— Обратите внимание. За последние три года с общего расчётного счета супругов, который является по сути счетом их общего бизнеса, были систематически переведены данные суммы. Общий итог — около семисот тысяч рублей. Без согласия второго супруга-учредителя. Это можно расценивать как нецелевое использование общих средств, сокрытие доходов. В суде это может потянуть не только на гражданский иск о разделе, но и на признаки состава преступления по статье о растрате.
Лицо Виктора Петровича оставалось непроницаемым, но я заметила, как он чуть медленнее перелистнул страницу.
— Эти переводы — помощь престарелой матери, — сказал он ровно. — Что здесь предосудительного?
— Помощь — это разовые акты. А это — систематическое изъятие части прибыли бизнеса, что напрямую влияет на оценку долей при разделе, — парировала Катя. — Кроме того, у нас есть аудиозаписи, где сестра Игоря, Светлана, признаёт автомобиль личной собственностью Алисы, а также записи разговоров с Людмилой Степановной, где она оказывает давление на мою доверительницу с целью завладения имуществом. У нас также собрана внушительная папка с фактами клеветы и оскорблений в интернете и по телефону.
Она выложила на стол распечатанные скриншоты с анонимными комментариями и список звонков с угрозами.
— В свете вышеизложенного, наше предложение следующее, — Катя произнесла это твёрдо, глядя прямо на адвоката. — Квартира выставляется на продажу. Вырученные средства делятся в пропорции 70 на 30 в пользу Алисы. Компенсация в 30% — это её уступка, учитывающая эти самые «переводы», которые мы в суде будем требовать вернуть в полном объёме плюс проценты. Автомобиль возвращается Алисе в течение трёх дней в том состоянии, в котором был передан. Бизнес оценивается независимым аудитором, после чего либо выкупается Игорем по реальной стоимости доли Алисы, либо также продаётся с разделом выручки. В противном случае мы подаём иск в суд с приложением всех доказательств, включая заявление в правоохранительные органы по факту растраты. Срок для ответа — 48 часов.
В кабинете повисла тяжёлая тишина. Виктор Петрович медленно собрал все бумаги в стопку, не глядя ни на кого.
— Я передам предложение своим клиентам, — сказал он сухо и вышел.
Когда дверь за ним закрылась, я выдохнула, чего не замечала за собой весь разговор.
— Он согласится?
— Его клиенты не согласятся, — покачала головой Катя. — Особенно мамаша. Они ещё попробуют давить. Но он-то, адвокат, уже всё понял. Он видел выписки. Он знает, что в суде с такими доказательствами они проиграют вчистую и могут ещё и уголовку схлопотать. Он будет их уговаривать. Теперь всё зависит от того, кто в их семье более адекватен.
Предсказание Кати сбылось уже вечером. Мне позвонил Игорь. Впервые за все дни его голос звучал не злобно, а устало и растерянно.
— Алиса… это что ты там нашла? Какие-то переводы… Маме же просто помогала.
— Помогала на семьсот тысяч из нашего общего кармана, Игорь? Без моего ведома? — спросила я спокойно.
— Ну… мы же семья… — в его голосе послышались знакомые нотки, но уже без прежней уверенности.
— Перестань, — оборвала я его. — Для тебя семья — это они. А я была просто приложением к твоему кошельку. Обсуждай с мамой и адвокатом наше предложение. У тебя осталось чуть больше суток.
Он молчал секунду, а потом спросил тихо, почти шёпотом, и в этом шёпоте была та самая слабина, которую я ждала:
— А если… если мы откажемся от всего этого? От машины, от квартиры… просто разведёмся и разойдёмся?
Я закрыла глаза. Так просто он не отступит. За ним стоит его мать.
— Обсуждай с адвокатом, Игорь, — повторила я и положила трубку.
Он звонил не затем, чтобы договориться. Он звонил, чтобы проверить, не дрогнула ли я. И, возможно, впервые за долгое время, чтобы услышать в моём голосе не покорность, а ту самую силу, которой в их семье всегда добивалась только Людмила Степановна. Теперь у него их было две. И одна из них была против него. Сорок восемь часов истекли. Ответ пришёл не от адвоката и не от Игоря. На пороге квартиры, с лицом, похожим на грозовую тучу, стояла Света. Она протянула мне связку ключей от хонды, не глядя в глаза.
— На, забирай свою ржавую консервную банку, — процедила она сквозь зубы. — Бак пустой, кстати. Заправляй сама.
Я взяла ключи. Они были холодными.
— Документы? — спросила я ровно.
— В бардачке. Больше тебе от нас ничего не нужно.
Она развернулась и ушла, громко топая каблуками по лестничной клетке. Я спустилась во двор. Машина стояла на своём старом месте. Грязная, с новыми, незнакомыми царапинами на заднем бампере и липким пятном от пролитого сока на пассажирском сиденье. Я провела ладонью по капоту. Не было той нежности, что раньше. Была лишь констатация факта: предмет вернулся. Но ощущение собственности, радости от обладания — растворилось. Это была теперь просто вещь. Вещь, которую отняли и вернули, и на ней навсегда остался этот запах чужого пренебрежения. На следующий день пришло официальное письмо от адвоката Виктора Петровича. Его клиенты соглашались на условия, выдвинутые Катей. С условием: продажей квартиры занимаемся мы, но они оставляют за собой право одобрения покупателя (последняя попытка контроля, но Катя только пожала плечами: «Пусть потешатся»). По бизнесу они согласились на независимую оценку и последующий выкуп доли Игорем. Это была победа. Блестящая, сокрушительная, выверенная по статьям Гражданского кодекса. Но когда я положила это письмо на стол, то не почувствовала триумфа. Лишь глухую, всепоглощающую усталость.
Через неделю Игорь пришёл за оставшимися вещами. Он постучал, хотя у него всё ещё был ключ от старого замка, который уже не работал. Я открыла. Он стоял на пороге, похудевший, с синяками под глазами. За его спиной маячила фигура его друга, видимо, приехавшего помочь с коробками. Друг остался в лифте, делая вид, что не слушает.
Игорь вошел молча. Его взгляд скользнул по стенам, по полкам, где уже не было его книг, по пустому крючку в прихожей, где висела его куртка.
— Я только за спортивными вещами и инструментами, — сказал он глухо.
— Они сложены в прихожей, в коробках, — кивнула я.
Он стал переносить коробки к лифту. Воздух в квартире был густым, как кисель. Когда последняя коробка оказалась у двери, он задержался. Повернулся ко мне.
— Алиса… — он начал и замолчал, бессильно разведя руками. — Всё так… нелепо получилось.
— Нелепо? — переспросила я. Мне не хотелось говорить, но слово сорвалось само. — Игорь, это был не несчастный случай. Это был план. Твой и твоей матери. Ты просто не ожидал, что у плана будет сопротивление.
Он потупился, теребя край коробки.
— Мама… она всегда так. Она просто хотела как лучше. Для семьи. Чтобы всё было надёжно.
— Для СВОЕЙ семьи, Игорь! — голос мой дрогнул, но я взяла себя в руки. — Ты так и не понял? Я семь лет была твоей женой. А для неё я так и осталась чужой, которую нужно обыграть, обезопасить, поставить под контроль. И ты… ты выбрал её. Каждый раз. В тот вечер за ужином, когда ты выдал тот ультиматум. Когда твоя мать орала на меня здесь, на этой кухне. Когда Света тыкала пальцем в мою машину. Ты всегда был на их стороне.
Он поднял на меня глаза, и в них вдруг брызнули неподдельные слёзы.
— Прости… я не знал, что всё так обернётся… Давай попробуем всё вернуть? Начнём сначала? Я всё улажу с мамой, я…
— Нет, — прервала я его. Моё слово прозвучало тихо, но с такой необратимой окончательностью, что он вздрогнул. — Нельзя вернуть.
Ты не представляешь, что значит — услышать от мужа, что твоя жизнь, твоё имущество, твоё чувство безопасности — это разменная монета для успокоения его родни. Ты переступил черту. И не один раз. Ты с ними одной крови. Так иди к ним. Он простоял ещё несколько секунд, кажется, надеясь, что я передумаю. Но я молчала. Потом он кивнул, подхватил последнюю коробку и вышел в подъезд. Дверь лифта закрылась с мягким шипением. Я закрыла входную дверь, повернула ключ и прислонилась к деревянной панели спиной. В квартире стояла полная, оглушительная тишина. Не враждебная, как раньше, а пустая. Но в этой пустоте было странное облегчение.Продажа квартиры заняла три месяца. Света и Людмила Степановна действительно пытались тормозить, находя недостатки у каждого покупателя, но Катя вежливо напоминала им о наличии у нас на руках выписок о переводах, и они, бурча, отступали. В конце концов, квартира была продана молодой семье без детей. Я наблюдала, как они восторженно обсуждают, где будет их детская, и почувствовала не горечь, а лёгкость. Пусть у них тут будет новая история, без нашего призрачного прошлого.
На мою долю пришлась значительная сумма. Часть я вложила в покупку небольшой, но светлой однокомнатной квартиры в новом районе. Без истории. Только моя. Бизнес Игорь выкупил по оценке, деньги также пришли. Хонду я помыла, отдала в сервис, чтобы устранили царапины, и продала. Купила себе маленький, юркий городской автомобиль. Не для статуса. Для себя. И вот сейчас, полгода спустя, я сижу на кухне в своей новой квартире. Утро. За окном светит осеннее солнце, золотя крыши. В моей чашке дымится свежий кофе. Я пью его медленно, глядя на чистый, ещё не обжитый до конца подоконник. Здесь нет его кружки. Нет его следов на диване. Нет тяжёлого ощущения, что за моей спиной что-то затевается. Я не счастлива в привычном, розовом смысле этого слова. Слишком много горечи осталось на дне. Но я спокойна. Я в безопасности. Мне не нужно выигрывать сражения каждый день. Мне не нужно проверять телефон и гадать, какой новый ультиматум мне предъявят за ужином. Я отдала им машину. На один день. А себе вернула всю жизнь. Она теперь была не общей, не семейной, не одобренной кем-то свыше. Она была только моей. И в этой тишине, в этом утреннем одиночестве за чашкой кофе, я начала понемногу узнавать себя заново. Ту самую, которая когда-то, до всех этих «семейных планов», умела быть просто Алисой. И этому чувству не было цены.