Дверь в нашу квартиру закрывалась с тихим, предательским щелчком. Я не хлопала ею, нет. Я отпустила ручку, ощутив под пальцами холодную полированную сталь, и дождалась, пока механизм втянет язычок с едва слышным, окончательным звуком. Так закрывается крышка гроба. Так захлопывается капкан. Тишина в прихожей была густой, медовой, пропитанной запахом моих духов — «Ангела» Тиера, его любимого аромата. Тот самый, что я нанесла сегодня утром, целуя его в щеку, когда он, уже задергавшись, смотрел на часы.
Я повесила пальто, аккуратно, на вешалку. Разделась, поставила туфли в шкаф. Мои движения были обрядовыми, лишенными суеты. У меня было почти два часа. Именно столько, по моим расчетам, длился их «ритуал» по средам, когда у Лены, соседки сверху, ее ушлый муж-дальнобойщик уходил в рейс. В это время мой Максим «задерживался на работе» или «ездил в спортзал». В спортзал. Ее гибкое, натренированное тело, которое я видела летом на пляже, в бикини, столь откровенном, что вызывало у меня тихую оторопь, теперь, должно быть, было его тренажером.
Я прошла в гостиную. Стеклянная столешница журнального столика сверкала стерильным блеском. Я провела пальцем — ни пылинки. Он всегда любил порядок. Порядок во всем. В финансах, в расписании, в чувствах. Видимо, я в этот порядок уже не вписывалась. Семь лет братают. Стирают. Делают удобными и предсказуемыми. А Лена, с ее взрывным хохотом, разноцветными волосами (на этой неделе, кажется, рыжими) и привычкой ходить по подъезду в леопардовых лосинах, была воплощением хаоса, вожделенного беспорядка.
Муж был в ванне с соседкой. Не в постели. Не на кухне. Именно в ванне. Это был нюанс, который разъедал меня изнутри, как кислота. Постель — это банально, пошло, почти дежурно. А ванна… Ванна — это нечто другое. Это интимность другого порядка. Раздевание не для страсти, а для уязвимости. Доверие. Лежать в горячей воде, обнаженными, когда тела становятся легче, границы размываются, а слова текут плавно, как пар над водой. Они там разговаривали. Делились тем, о чем он, засыпая рядом со мной спиной, молчал. Вот что было невыносимо.
Именно эта мысль, а не просто факт измены, заставила мой сжатый в ледяной комок разум начать работу. Я не собиралась устраивать истерику. Не собиралась ломиться в ту самую ванную (хотя ключ от их квартиры, дубликат, который Максим наивно хранил в ящике с инструментами, ждал своего часа). Это был примитивный театр, а я заслуживала режиссуры. Я заслуживала спектакля, где главную роль играла бы не оскорбленная жена, а холодный, беспристрастный судья. И зрителем должен был стать только он.
Я села в его любимое кожаное кресло у окна, взяла с полки блокнот в темно-синей обложке — тот, где он когда-то, в начале наших отношений, рисовал смешные рожицы и писал списки «мест, которые нужно посетить вместе». Теперь он использовался для рабочих заметок. Чистый лист. Ручка Montblanc, подарок на последнюю годовщину. От меня.
Я вывела заглавными буквами: **ПЛАН «ВОДОПРОВОД»**.
---
План состоял из трех актов. Как в хорошей пьесе. Завязка, кульминация, развязка. Но развязку писали не они. Ее писала я.
**Акт первый: Подготовка сцены.**
На следующий день, в четверг, я вернулась с работы раньше. Максим, как и ожидалось, задержался. Я зашла в нашу с ним ванную. Большую, с отдельной душевой кабиной и классической белой чугунной ванной на львиных лапах. Мы выбирали ее вместе, радостно споря о форме смесителя. Я набрала воду. Очень горячую. До краев. Добавила его пену для ванн — мужскую, с запахом сандала и бергамота. Потом открыла мой гель для душа с ароматом розы и лаванды и вылила примерно половину под струю. Ароматы смешались, создавая странный, конфликтный букет — его и мой. Как наш брак.
Затем я разделась и погрузилась в воду. Горячо. Почти больно. Я лежала, глядя в потолок, и представляла их. Не ее лицо, не ее тело. Я представляла разговор. О чем они могли говорить? О скуке рутины? О непонимании со стороны супругов? О том, как тяжело быть взрослым? Я видела, как он, уставший, закрывает глаза, а она, сидя напротив, проводит мокрой ногой по его голени. Тихий смех, отраженный в кафеле. Искренность. Вот чего они там искали. Искренности, которую мы с Максимом, кажется, похоронили под слоем общих счетов, визитов к родителям и обсуждения, что купить на ужин.
Я пролежала так долго, пока кожа на пальцах не сморщилась. Затем я вышла, завернулась в его банный халат, тот самый, мягкий, темно-синий, и не вытирая зеркало, оставила его запотевшим. Потом надела резиновые перчатки и принялась за работу.
Со дна ящика в прихожей я извлекла старый, исправный диктофон. Плеер моего отца. Цифровой, небольшой, с функцией голосовой активации. Я проверила заряд, вставила новую карту памяти. Потом взяла коробку с лампочками. На прошлой неделе Максим ворчал, что свет в ванной стал тусклым, мерцает. Он все собирался починить. Но не собрался. Я собралась.
Стул, отвертка, новая мощная светодиодная лампа. Я выкрутила старую. Патрон был встроен в массивную бра-полусферу над зеркалом. Аккуратно, пальцами в перчатках, я прикрепила диктофон на двусторонний скотч к верхней, невидимой снизу части бра. Проверила обзор. Идеально. Он сливался с тенью. Я вкрутила новую лампу. Яркий, холодный свет залил комнату. Идеально для зеркала. Идеально для записи.
**Акт второй: Представление.**
В среду следующей недели я объявила, что еду в командировку. На два дня. «В Питер, срочный аудит», — сказала я, укладывая чемодан. Максим помогал, его лицо было маской озабоченной поддержки. Но в глазах, в той самой микроскопической задержке взгляда, я уловила вспышку. Не радости. Нет. Скорее, азарта. Как у школьника, когда родители уезжают, и дом становится его царством. Он поцеловал меня в лоб. «Береги себя. Позвони, когда приедешь».
Я уехала. Настоящей командировки не было. Я сняла номер в отеле в десяти минутах езды от нашего дома. Комнату с окном во двор, тихую, как келья. Я провела там весь день, заказала сэндвич, смотрела дурацкие сериалы и ждала. В 18:03, по данным моего приложения для отслеживания местоположения в семейном аккаунте (которое он, конечно же, забыл отключить), его метка покинула офис. В 18:25 она вошла в наш дом. В 19:10 метка Лены, которую я по старомодному методу просто караулила у окна в машине напротив подъезда, скользнула в парадную.
Сердце колотилось не о предательстве. Оно колотилось о предвкушении. Я была режиссером, спрятавшимся за кулисами. Актёры вышли на сцену.
В 23:17, сидя в номере отеля в пижаме, я получила уведомление. Диктофон, подключенный через специальное приложение к Wi-Fi (еще одна маленькая хитрость), начал запись. Голосовая активация сработала. Я надела наушники.
Сначала был звук воды. Шум наполняемой ванны. Потом — щелчок бутылки. Звон стекла.
— Понеслась, — сказал его голос. Расслабленный, с хрипотцой, которой не было в его разговорах со мной уже лет пять.
— Ты какой сегодня хочешь? Мятный или хвойный? — ее голос, чуть гнусавый, игривый.
— Давай все смешаем. На авось.
Он засмеялся. Ее смех в ответ. Потом звук, похожий на падение мыла. Возглас. Еще смех. Вода плескалась.
Тишина на несколько минут. Только вода и тяжелое, довольное дыхание.
— Жаль, что так редко, — тихо сказала она.
— Знаю. Но… — его голос оборвался.
— Но что? Боишься, что Оля заподозрит?
Мое имя, произнесенное ее голосом в этой воде, ударило, как нож. Я инстинктивно сжала кулаки.
— Оля… Оля ничего не подозревает. Она в другом мире. Работа, дом, какая-то своя жизнь. Мы как… соседи. Вежливые соседи.
«Соседи». Вот как. А с ней он был кем? Сообщником?
— А тебе не скучно? — спросила она. В ее голосе не было злорадства. Была жалость. Это было в тысячу раз хуже.
— Скучно? — он вздохнул, и звук этого вздоха, влажный и уставший, донесся через наушники с пугающей четкостью. — Не то слово. Это как… жить по инструкции к стиральной машине. Все правильно, все логично, но душа рвется на части от этой правильности. Ты же знаешь.
— Знаю, — прошептала она. — У меня то же самое. Сережа — хороший парень, кормилец. Но с ним… Молчущая стена. А с тобой я могу вот так. Просто быть.
— Просто быть, — повторил он. Потом снова тишина, прерываемая лишь мягкими всплесками.
— А помнишь, в прошлый раз, ты рассказывал про свой старый мотоцикл? — сказала она, меняя тему. — Я потом представила, как ты на нем мчишься. Свободный.
И он заговорил. О мотоцикле, который продал, когда мы решили копить на ипотеку. О поездке на Алтай, о которой он мне когда-то вяло упоминал, а ей описывал в красках: запах хвои, ветер, срывающий слова, ощущение полета. Он говорил о том, как мечтал стать фотографом-натуралистом, а стал финансовым аналитиком. Он говорил с ней. Искренне. Грустно. Тепло. Я слушала и чувствовала, как внутри меня что-то окончательно и бесповоротно ломается. Это был не секс. Это была исповедь. Измена души, а не тела. Это была та самая ванна как храм, где они омывали свои усталости и разочарования, смывая с себя маски примерных супругов.
Запись длилась сорок семь минут. Потом вода стала уходить, послышались звуки полотенца, неспешные движения, поцелуи… Я выключила звук. Мне было достаточно.
**Акт третий: Развязка.**
Я вернулась на день позже заявленного срока, сославшись на перенос совещания. Максим встретил меня чуть более прохладно, чем обычно. В его взгляде сквозь обычную маску усталой нежности я теперь видела отголосок той самой «скучной правильности». Я улыбалась, рассказывала про Питер, про дождь, про скучные цифры. Я играла свою роль соседа.
На следующий вечер, в пятницу, я предложила: «Макс, давай сегодня примем ванну? Вместе. Как раньше». Он удивленно поднял бровь.
— Ванну? Серьезно? У меня спина болит, лучше душ.
— Я уже все приготовила, — сказала я сладким голосом. — И пену твою любимую, и свечи. Давай, расслабься.
Он нехотя согласился. В его нежелании было столько красноречия, что мне стоило усилий не рассмеяться ему в лицо.
Я набрала воду. Ту же самую, горячую. Смешала те же ароматы. Зажгла свечи. Мы сели друг напротив друга в нашей белой чугунной ванне на львиных лапах. Вода заняла пространство между нами. Он откинулся, закрыл глаза, стараясь изобразить блаженство. Его лицо в мерцающем свете свечей было лицом незнакомца.
— Как тебе? — спросила я тихо.
— Хорошо, спасибо, — пробормотал он, не открывая глаз.
— Просто хорошо?
— Да, Оль. Хорошо и все.
— А помнишь, ты рассказывал, — начала я, глядя, как пламя свечи отражается в воде, — про свой старый мотоцикл? Про ту поездку на Алтай?
Он открыл глаза. В них мелькнуло легкое удивление.
— При чем тут это?
— Просто интересно. Ты так редко об этом говорил. Мне показалось, это было важно для тебя. Запах хвои, ветер, ощущение полета…
Он нахмурился, сел прямо. Вода всплеснула.
— О чем ты?
— О свободе, Макс. О том, как все правильно и логично, и как душа рвется на части от этой правильности.
Он замер. Цвет сбежал с его лица. Он смотрел на меня, и в его глазах проносились догадки, ужас, попытка найти хоть какую-то логику.
— Что… что ты несешь?
— Я несу то, что слышала. В прошлую среду. Примерно в семь вечера. Здесь. Только вместо меня в воде с тобой была Лена.
Он вскочил, как ошпаренный. Вода хлынула на пол.
— Ты что, следила за мной?! Устроила слежку?! Это больно! — закричал он, но в его крике не было силы, была паника.
— Нет, Максим, — сказала я спокойно, не двигаясь. Я смотрела, как вода капает с его тела на кафель. — Я не следила. Я просто дала вам возможность быть услышанными. Вы так хотели искренности. Вот она. Абсолютная, кристальная. Как вода в ванне.
Я медленно поднялась, взяла большое махровое полотенце и завернулась в него.
— Что ты наделала? — прошипел он.
— Я включила свет, — сказала я. И, подойдя к зеркалу, щелкнула выключателем. Яркий, холодный, беспощадный свет новой лампы залил комнату, уничтожив уютный полумрак свечей. В этом свете он выглядел жалким, мокрым, пойманным. Я потянулась к бра, к той самой полусфере, и аккуратно отклеила диктофон. Маленький, черный, невзрачный. Я положила его на край раковины. Он щелкнул, как костяшка счетов.
— Это твоя искренность, Максим. Сорок семь минут. Я слушала все. Про мотоцикл. Про скуку. Про соседей. Я все услышала.
Он смотрел то на диктофон, то на меня. Его дыхание было частым, прерывистым.
— Оля, я… это не так… мы просто…
— Говорили, — закончила я за него. — Просто были. Я поняла. И знаешь что? Я вам благодарна. Вы открыли мне глаза. Не на тебя. На нас. Ты был прав. Мы — соседи. Вежливые, чистенькие, скучные соседи, которые делят жилплощадь. И, видимо, даже ванну.
Я прошла мимо него, стараясь не коснуться. В дверях обернулась.
— План «Водопровод» завершен. Трубы прочищены. Вся грязь, все тайны — на поверхности. Можешь идти к ней. Можешь говорить с ней о свободе, о мотоциклах, о чем угодно. Ваша ванна ждет. А я… я пойму, что делать с этой освободившейся жилплощадью.
Я вышла, оставив его стоять в луже воды под ослепительно ярким светом. В гостиной я села в его кресло, взяла тот самый синий блокнот. На чистой странице после слов «ПЛАН «ВОДОПРОВОД»» я вывела одно слово: **ВЫПОЛНЕНО**.
Следы воды из ванной комнаты тянулись за ним по коридору, когда он, спустя полчаса, вышел, уже одетый. Он пытался говорить, оправдываться, что-то объяснять. Но слова его были пусты, как пенопласт. Я лишь кивала. Я уже не слушала. План был выполнен. Сцена опустела. Актеры сыграли свои рени. Теперь предстояло разобрать декорации. Это будет скучно, технично и очень, очень правильно. Как и полагается соседям, которые больше не хотят жить в одной квартире. И тем более — в одной ванне.