Смерть пришла тихо, как и жила Надежда Петровна. Сердечный приступ, сказали врачи скорой. Шестьдесят два года, гипертония, лишний вес — статистика, а не трагедия. На похоронах в маленькой церкви за городом собралось человек двадцать: соседи, пара бывших коллег, дочь Марина и её пятнадцатилетний сын Кирилл. И, конечно, отец Марины, Пётр Семёнович, вдовец, который последние пять лет жил в одной квартире с покойной женой.
Пётр Семёнович держался удивительно стойко. Поддерживал дочь, принимал соболезнования, кивал. Только глаза у него были пустые, как два высохших колодца. Кирилл, тощий, угловатый подросток в слишком большом пиджаке, молча смотрел под ноги, сжимая в кармане кулаки. Он был неразговорчивым всегда, а после смерти бабушки и вовсе ушёл в себя.
Через неделю после похорон Марина начала разбирать вещи матери в их трёхкомнатной хрущёвке. Пётр Семёнович сидел в кресле у окна и смотрел в одну точку.
— Пап, может, тебе к нам переехать? На время? — предложила Марина, вытирая пыль с комода.
— Нет, дочка. Здесь всё родное. Привык. — Его голос звучал ровно, без интонаций.
— Как хочешь. Кирилл, помоги бабушкины лекарства разобрать. Выкинь что просрочено, остальное, может, папе пригодится.
Кирилл молча взял большую картонную коробку, набитую пузырьками, блистерами и флаконами, и унёс в свою бывшую, а теперь снова дедову, комнату. Он долго сидел на кровати, перебирая коробку. Сердечные капли, таблетки от давления, витамины, снотворное. Бабушка была ходячей аптекой. Он методично проверял сроки годности, откладывая просроченное в отдельный пакет.
И тут его пальцы наткнулись на маленький стеклянный флакон из тёмного стекла, без этикетки. Он был спрятан под слоем ваты в коробке из-под валерьянки. Кирилл вытащил его. Флакон был наполнен бесцветной жидкостью. На самодельной, аккуратно вырезанной бумажной этикетке, приклеенной скотчем, было выведено чёрными чернилами: «Клоназепам. Сильнодействующее. НЕ СМЕШИВАТЬ С АЛКОГОЛЕМ. СМЕРТЕЛЬНО.»
Кирилл замер. Он знал, что такое клоназепам. Сильнейшее психотропное, транквилизатор. У его одноклассника была эпилепсия, он принимал что-то похожее. И строжайший запрет на алкоголь. Смертельный коктейль.
Но бабушка не принимала клоназепам. У неё не было ни эпилепсии, ни панических атак. У неё было больное сердце и давление. И она не пила. Вообще. Ни капли.
Почему этот флакон был среди её вещей? И кто написал эту этикетку? Бабушкин почерк был крупным, размашистым. Этот — мелким, угловатым, почти каллиграфическим. Как у деда. Пётр Семёнович тридцать лет проработал архивариусом, у него был идеальный, чёткий почерк.
Кирилл спрятал флакон в карман. Сердце стучало где-то в горле. Он вышел в зал. Дед всё так же сидел в кресле.
— Дедушка, — голос у Кирилла дрогнул. — А что это за лекарство такое — клоназепам? Бабушка принимала?
Пётр Семёнович медленно повернул к нему голову. Его взгляд был непроницаемым.
— Нет. Это не её. Должно быть, моё старое. От нервов когда-то выписывали. Выбрось.
— А почему на нём написано «не смешивать с алкоголем»? Бабушка же не пила.
— Так написано на всех таких лекарствах, — отрезал дед и снова отвернулся к окну. — Выбрось и не мусорь тут.
Тон был таким окончательным, что Кирилл не посмел спрашивать дальше. Но внутри всё кричало. Он вышел на балкон, позвонил матери, которая сходила в магазин.
— Мам, бабушка когда-нибудь пила? Хоть немного?
— Кирилл, что за вопросы? Нет, конечно. Она с молодости не переносила алкоголь. От запаха вина мутило. Почему?
— Так… просто. Дед говорит, у него было лекарство, которое с алкоголем нельзя. Я подумал…
— Выбрасывай всё старьё и иди помогать, — оборвала его Марина.
Но Кирилл не выбросил. Он спрятал флакон в потайной карман своего рюкзака. Вечером, дома, он заперся в комнате и полез в интернет. Искал информацию о клоназепаме, о взаимодействии с алкоголем. Статьи медицинские, форумы. Картина вырисовывалась мрачная: смесь вызывала угнетение дыхания, остановку сердца, особенно у людей с сердечно-сосудистыми заболеваниями. Симптомы могли быть похожи на естественный сердечный приступ. Выявить в организме после смерти… сложно, если не искать целенаправленно.
А если добавить в алкоголь незаметно? В рюмочку коньяка, который, якобы, «для сугреву»?
Но бабушка не пила. Это был непреложный факт. Её все знали как убеждённую трезвенницу.
Кирилл вспомнил последние месяцы. Бабушка стала странной. Жаловалась на слабость, головокружение. Говорила, что по ночам задыхается. Дед водил её по врачам. Те разводили руками: возраст, давление, нужно отдыхать, поменьше нервничать. А она нервничала. Часто ссорилась с дедом. Кирилл однажды услышал, как она кричала за стеной: «Ты меня в могилу сведешь! Я всё знаю! Всё!» На что дед спокойно ответил: «Успокойся, Надя. Тебе нельзя волноваться. Выпей водички».
Водички.
Ледяная полоса прошла по спине Кирилла.
На следующий день он поехал к деду один, сказав, что забыл учебник. Пётр Семёнович был на кухне, пил чай.
— Дедушка, — начал Кирилл, стараясь говорить максимально нейтрально. — Я тут в интернете читал. Про клоназепам. Его же без рецепта не купить. Где ты его взял?
— Врач выписал когда-то. Лет десять назад. Зачем тебе? — дед не отрывал взгляда от чашки.
— Просто интересно. А бабушка… она перед смертью не пила случайно? Может, врач посоветовал для сосудов?
— Я же сказал — она алкоголь не переносила! — Пётр Семёнович резко стукнул ладонью по столу. Чай расплескался. — Хватит эти дурацкие вопросы задавать! Не твоё дело!
Кирилл отступил. Он никогда не видел деда таким. Тот всегда был эталоном спокойствия, даже когда бабушка устраивала истерики.
— Ладно, ладно, — пробормотал Кирилл. — Я просто… переживаю.
— Иди уроки делай, — отрезал дед, вставая и уходя в комнату.
Кирилл остался на кухне. Его взгляд упал на буфет. Старый, советский, с резными дверцами. Там хранилась бабушкина «сокровищница»: сервиз на особый случай, конфеты, варенье. И… маленький графинчик. Стройный, с алмазной гранью. В нём всегда стояло вишнёвое вино, которое дед делал сам, на даче. Бабушка его терпеть не могла, но дед держал «для гостей».
Кирилл подошёл, открыл дверцу. Графин стоял на своём месте. Он был почти полон. Тёмно-рубиновая жидкость. Он взял его, повертел в руках. И вдруг заметил: на дне, под толстым слоем стекла, лежал какой-то мелкий осадок. Не похожий на обычный винный осадок. Более светлый, почти белый.
Он осторожно поставил графин на место. Руки дрожали. Он вышел из квартиры, едва помня себя.
Дома он снова полез в интернет. «Клоназепам растворимость в алкоголе». Оказалось, прекрасно растворим. Без вкуса и запаха. А при длительном хранении мог выпадать в осадок.
Нужны были доказательства. Не его домыслы. Он не мог пойти в полицию с флакончиком и своими подозрениями. Его, подростка, просто высмеяли бы.
Он решил действовать сам. Купил в аптеке маленький стерильный контейнер для анализов. В следующий визит к деду, когда тот ушёл выносить мусор, Кирилл на кухне, дрожащими руками, налил из графина примерно пять миллилитров жидкости в контейнер, стараясь захватить и немного осадка со дна. Спрятал в внутренний карман куртки. Сердце колотилось так, что он боялся, его услышат.
Он отнёс пробирку в частную лабораторию, которую нашёл в интернете. Сказал, что это для школьного проекта — анализ состава домашнего вина. Заплатил свои накопленные деньги за расширенную химико-токсикологическую экспертизу. Ждать нужно было три дня.
Эти три дня были адом. Он почти не спал, вздрагивал от звонка телефона, избегал разговоров с матерью и дедом. Марина заметила его состояние, списала на стресс после похорон.
На четвёртый день пришёл результат на электронную почту. Кирилл открыл файл в школьном компьютерном классе, заблокировав монитор телом от одноклассников.
Химический анализ. Этанол, сахара, натуральные красители… и далее, в разделе «Иные вещества»: Бензодиазепины. Клоназепам. Концентрация: 2.8 мг/мл.
Концентрация, способная вызвать тяжёлое отравление у здорового человека. Для пожилой женщины с больным сердцем — смертельную.
Кирилл выключил монитор. В ушах стоял звон. Его подозрения оказались правдой. Страшной, чудовищной правдой. Его дед, тихий, спокойный Пётр Семёнович, годами отравлял свою жену. Подмешивал сильнейший транквилизатор в вино, которое она, по его словам, не пила. Но, видимо, пила. Он её к этому приучил. Медленно, по капле. «Выпей для сна, Надюша. Для спокойствия. Всего глоточек». А она, доверяя мужу, пила. И слабела. И задыхалась. И в итоге умерла, как от естественного сердечного приступа.
Почему? Мотив был очевиден. Бабушка была владелицей этой квартиры. Она получила её от своего отца. Дед был лишь прописан. После её смерти наследниками первой очереди были дочь Марина и он, супруг. Марина вряд ли стала бы претендовать на квартиру, у неё своя. Квартира оставалась деду. Или продавалась, и деньги делились. Но главное — он избавлялся от жены, с которой, судя по ссорам, жить не мог, но развестись, видимо, не решался или не хотел делить имущество.
Кирилл сидел в пустом классе и плакал. Тихо, беззвучно, от бессилия и ужаса. Что делать? Сказать матери? Она сойдёт с ума. Пойти в полицию? У него есть анализ. Но как доказать, что вино отравлено именно дедом? Он мог сказать, что бабушка сама принимала лекарство и запивала вином по незнанию. Или что это Кирилл всё подстроил.
Нужно было признание. Или ещё одно, неоспоримое доказательство.
Он написал деду СМС: «Дедушка, мне нужно срочно поговорить. Нашёл кое-что важное. Про бабушку. Встретимся завтра у вас? Без мамы.»
Ответ пришёл через минуту: «Хорошо. В 15:00.»
Кирилл весь вечер готовился. Включил диктофон на телефоне, проверил, как он пишет из кармана. Продумал вопросы.
Пётр Семёнович открыл дверь. Лицо его было усталым, но спокойным.
— Ну, что там у тебя?
Кирилл прошёл на кухню, сел. Вытащил из кармана распечатку анализа из лаборатории и положил на стол.
— Я сдал на анализ вино из твоего графина. Там клоназепам. Смертельная доза.
Дед взял листок. Долго, очень долго молча читал. Руки у него не дрожали. Потом он медленно поднял на внука глаза. И в этих глазах не было ни страха, ни злобы. Только бесконечная, леденящая пустота.
— Зачем ты это сделал?
— Чтобы узнать правду. Ты убил бабушку.
— Нет, — тихо сказал Пётр Семёнович. — Я… облегчил её страдания.
— Какие страдания? У неё сердце болело, а не рак!
— Ты ничего не понимаешь! — голос деда впервые сорвался, стал высоким и надтреснутым. — Она меня ненавидела! Тридцать лет! Тридцать лет унижений, истерик, упрёков! Эта квартира, её квартира, была моей тюрьмой! Я не мог уйти — мне некуда было идти! А она… она наслаждалась этим! Говорила, что я никто, что я живу на её шее! А последний год… она узнала. Про Люду.
Кирилл замер. Люда? Кто это?
— Какая Люда?
— Женщина. Одна. С дачи. Мы… общались. Она дала мне то, чего я не имел здесь. Немного тепла. Надя узнала. Случайно увидела СМС. И тогда она сказала, что выгонит меня на улицу. Что завещание перепишет на тебя, Кирилл. Что я умру в нищете. И смеялась. Смеялась!
Он говорил, и по его лицу текли слёзы, но лицо оставалось каменным.
— Я не мог этого допустить. Я столько лет терпел. Ради чего? Чтобы остаться ни с чем? Нет. Я купил лекарство. У одного знакомого, у которого сын эпилептик. Стал подмешивать ей в вечерний чай. Сначала по чуть-чуть. Она успокаивалась, становилась сонной. Потом… потом я начал добавлять в то вино. Говорил, что это новое лекарство от сердца, капли. «Выпей, Надя, полегчает». Она верила. Она ведь во всём мне верила, в быту. И пила. Постепенно дозу увеличивал. Она слабела, врачи разводили руками. А я ухаживал за ней. Примерный муж. Все соседи восхищались. И в последнюю ночь… я дал ей двойную дозу. В рюмке вина. Сказал, что сегодня годовщина нашей свадьбы. Выпьем, мол, по чуть-чуть, для памяти. Она выпила. Уснула и не проснулась.
Он выдохнул, как будто сбросил тяжёлый груз. Сказал всё. Признался.
— И ты не боишься? — прошептал Кирилл.
— Чего бояться? Ты пойдёшь в полицию? С твоим анализом? Они спросят, откуда проба. Ты скажешь, что тайком взял у деда? Незаконное проникновение, кража. Твой анализ — не доказательство. А моё слово против твоего. Я скажу, что ты, подросток, фантазируешь, потому что не можешь смириться со смертью бабушки. Что ты хочешь очернить меня, чтобы твоя мать получила квартиру. Кто поверит тебе?
Он был прав. Ужасно, цинично прав. У Кирилла были улики, но не было железного доказательства вины. И дед это понимал.
— Но я всё записал, — вдруг сказал Кирилл, и его голос окреп. Он вытащил телефон из кармана, показал на экран, где шла запись. — Всё, что ты сказал. Про Люду, про вино, про двойную дозу. Это уже не мои фантазии.
Лицо Петра Семёновича исказилось. Пустота сменилась животным страхом. Он рванулся вперёд, чтобы вырвать телефон. Но Кирилл, молодой и проворный, отпрыгнул к двери.
— Остановись, дед! — крикнул он. — Я уже отправил копию файла в облако. И настроил отправку маме и в полицию, если через час не отменю.
Это была ложь. У него не было времени настраивать ничего. Но блеф сработал. Пётр Семёнович замер, его руки опустились. Он выглядел вдруг очень старым и сломленным.
— Что… что ты хочешь? — прошептал он.
— Я хочу правды. Для мамы. И для себя. Ты пойдёшь в полицию и во всём сознаешься. Сам. Добровольно. Скажешь, что мучился совестью.
— И что мне будет? Пожизненное?
— Нет. Ты старый, чистосердечное признание, состояние аффекта… Судья учтёт. Но ты сядешь. Или… — Кирилл сделал паузу. — Или я отдаю запись и анализ. И тебя всё равно найдут. Но уже без снисхождения.
Пётр Семёнович медленно опустился на стул. Он смотрел в пустоту.
— Ладно, — тихо сказал он. — Ладно. Я пойду. Завтра.
— Нет. Сейчас. Мы идём вместе. Я вызову такси до отделения.
Дед не сопротивлялся. Он покорно надел пальто, вышел за внуком. В такси они молчали. Кирилл смотрел в окно, чувствуя, как внутри всё разрывается на части. Он только что отправил на скамью подсудимых своего деда. Человека, который водил его в детстве в зоопарк, учил играть в шахматы.
В отделении дед, под взглядом Кирилла, попросил дежурного вызвать следователя по особо важным делам. Когда тот пришёл, Пётр Семёнович, не дожидаясь вопросов, начал говорить. Тот же монолог, что и на кухне, только более сухой, официальный. Следователь, опытный мужчина с каменным лицом, слушал, изредка задавая уточняющие вопросы. Кирилл отдал ему флакон, распечатку анализа и файл с записью.
Марину вызвали позже. Её истерику, крики, слёзы Кирилл помнил потом смутно, как страшный сон. Его самого допрашивали как свидетеля. Он рассказал всё, как было. Про флакон, про анализ, про разговор. Следователь кивал, глядя на него с каким-то странным, почти уважительным сожалением.
Дело раскрутилось быстро. При обыске в квартире нашли ещё несколько пузырьков с клоназепамом, спрятанных среди инструментов на балконе. Нашли переписку с той самой Людой, которая подтверждала мотив. Провели эксгумацию и повторную экспертизу. В останках Надежды Петровны нашли следы бензодиазепинов в концентрации, соответствующей хроническому отравлению.
Петра Семёновича арестовали. На суде он вёл себя тихо, подтверждал всё. Адвокат, которого назначили ему, пытался говорить о состоянии аффекта, о многолетних моральных страданиях. Судья, суровая женщина лет пятидесяти, слушала без эмоций.
Приговор — девять лет колонии общего режима. Учитывали возраст, чистосердечное признание, отсутствие судимостей. Но статья была тяжёлая — умышленное убийство.
Квартиру, как имущество, приобретённое в браке, но оформленное на убитую, признали совместной. Половину отошло Петру Семёновичу (но как осуждённому, права на неё были ограничены), половину — Марине как дочери. В итоге, после долгих процедур, Марина выкупила долю отца через суд за символическую сумму, и квартира полностью перешла к ней. Она продала её почти сразу. Не могла там находиться.
Кирилл после суда замкнулся ещё больше. Он не ходил на свидания к деду в СИЗО, а потом и в колонию. Марина пыталась с ним говорить, водила к психологу. Он отмалчивался. Он сделал то, что должен был сделать. Нашёл правду. Но цена этой правды оказалась неподъёмной. Он потерял не только бабушку, но и деда. И веру в то, что близкие люди — это безопасно.
Однажды, уже год спустя, он разбирал коробки на новой квартире и нашёл ту самую коробку с бабушкиными лекарствами. Он высыпал всё в мусорный пакет. И вдруг среди пузырьков что-то блеснуло. Он наклонился. Это была маленькая, старомодная серебряная ложечка для лекарств. На ручке была гравировка: «П. и Н. 25 лет».
Пётр и Надежда. Двадцать пять лет вместе. За пять лет до конца.
Кирилл взял ложечку, сжал в кулаке. Холодный металл впивался в ладонь. Он подошёл к окну, глядя на чужой городской пейзаж. Он понял теперь, что самое страшное отравление — не то, что убивает тело. А то, что годами копится в душах: обида, ненависть, равнодушие. И однажды это выплёскивается наружу в виде белого порошка в графине с вином. И нет противоядия от такой правды. Её можно только принять. И жить дальше, зная, что иногда монстры не прячутся под кроватью. Они сидят в кресле у окна, пьют чай и смотрят в одну точку. И ждут, когда кто-то найдёт в аптечке маленький флакон с предупреждением.