На следующий день, ближе к вечеру, Андрей Николаевич, почувствовав неловкость и странное волнение, направился к конюшне. Он увидел Валентину издалека — она чистила Лошарика, но, заметив его, будто испуганная лань, метнулась вглубь стойла, за широкую деревянную перегородку.
— Здравствуйте, Валентина? — окликнул он, останавливаясь в нескольких шагах. Из-за стены донесся тихий, сдавленный голос:
— Здравствуйте, Андрей Николаевич.
Он удивился. Ожидал всего чего угодно — испуга, смущенной улыбки, может, даже подобострастия, но не этого — разговора с невидимым собеседником, будто со святым духом.
— Я хотел Вас поблагодарить,— начал он, подбирая слова и чувствуя себя нелепо, обращаясь к стене. — За Катю. Вы не представляете, что Вы для нее сделали. Она стала... другим человеком.
— Она замечательная девочка, — прозвучало из-за дощатой преграды. — Просто ей не хватало... друга.
— И она его нашла. Спасибо Вам. Хочу Вас пригласить — приходите в дом, пожалуйста. В любое время. Чтобы Вам не приходилось... тут, в конюшне, с ней общаться.
Ответа не последовало. Лишь слышно было, как Лошарик беспокойно переступал копытами. Андрей подождал, потом, смущенно кивнув в направлении голоса, развернулся и ушел. Походка у него была решительная, а в голове — полная неразбериха. Девушка показалась ему дикой, затравленной, какой-то лесной птицей, которую даже взгляд может убить.
Вечером он зашел на кухню, где Нина Тимофеевна, по обыкновению, хлопотала у плиты.
— Нина,а расскажи мне про эту... Валентину. Что с ней? Почему она... так себя ведет?
Нина Тимофеевна обернулась, вытерла руки о фартук и тяжело вздохнула, как будто собиралась с духом.
— Андрей Николаевич, девочка она золотая. Душа у нее чистая, светлая. Но судьба... — кухарка покачала головой, и на ее глазах выступили слезы. — Ой, да что уж там... Очень она несчастная. Молодая, красивая была, актрисой становилась, замуж вышла. А потом авария, мотоцикл... Муж ее, подлец, после этого бросил, сволочь. Лицо у нее... изуродовано сильно. Вот она и прячется ото всех, как крот. Стыдно ей, больно. Так что уж Вы не настаивайте, не заставляйте ее показываться. Пусть уж как есть.
Андрей молча слушал, и по мере того как Нина Тимофеевна говорила, в его груди поднималось что-то тяжелое, горячее и горькое. Он кивнул, ничего не сказав, и вышел из кухни. Сердце сжалось, как в тисках, и вдруг, с неожиданной силой, перед ним всплыло его собственное детство.
Барак на окраине города, вечный запах варева и лекарств. Его мать, совсем слепая, с семнадцати лет, одиноко сидящая у окна и пальцами собирающая розетки на каком-то маломощном заводе. Денег вечно не хватало, он ходил в обносках, над ним смеялись. Но мать всегда говорила ему, проводя шершавой, исцарапанной о проводки рукой по его щеке: «Андрюша, красота не в лице, а в душе человека. Я хоть и не вижу, а красоту людей чувствую. Красота внутри живет».
Он выбился в люди, поднял свой бизнес, и одной из первых его серьезных, осознанных акций стала организация типографии, которая печатала книги для незрячих. Это была его тихая, никому не известная дань памяти матери, его личное прощение тем трудным годам.
С этого вечера он стал приходить на конюшню почти каждый день. Сначала ненадолго, будто случайно. Потом подольше. Он не пытался больше заставить Валю выйти, не требовал ничего. Он просто стоял с другой стороны стены или садился на скамейку у входа и разговаривал. Говорил о Кате, о бизнесе, о книгах, о жизни. И постепенно, очень медленно, Валя начала отвечать. Сначала односложно, потом все смелее. Они обсуждали лошадей, литературу, смеялись над проделками Степана. Между ними возникала какая-то незримая, но прочная связь — связь двух одиноких душ, нашедших неожиданное утешение в простом человеческом разговоре.
И вот однажды вечером, когда они говорили о чем-то отвлеченном, Валя, сама не понимая, куда ее несет это внезапное доверие, проговорилась:
— Знаете,а ведь я тоже чуть не утонула однажды. Осенью. Меня спас какой-то парень, рыбак... Если бы не он...
Андрей замер. В ее словах что-то ёкнуло, зазвенело знакомым колокольчиком. Осень. Река. Рыбалка.
— Это было...в конце сентября?» — тихо, почти шепотом, спросил он. — На излучине, ниже по течению?
Из-за стены повисло напряженное молчание.
— Да...— наконец, выдохнула Валя. — А откуда Вы...?
Андрей медленно встал и сделал шаг к стене, за которой она пряталась. Голос его дрогнул.
— На тебе было...светло-серое платье? И старый плащ поверх?
Из-за перегородки послышался резкий, испуганный вдох.
— Я...я не помню... Возможно...
— А я был в зеленой рыбацкой куртке и... я тогда тебя за косу вытащил, — проговорил он, и сам услышал, как голос его предательски срывается. — Я тогда тебя на чем свет стоит ругал... Потом свой плащ тебе отдал...
Тишина за стеной стала абсолютной, густой, как смоль. А потом ее нарушил тихий плач. И первый раз за все эти месяцы Валя сама, без просьб и уговоров, медленно вышла из-за своего укрытия. Она стояла перед ним, не поднимая глаз, вся в слезах, и в лучах заходящего солнца он увидел ее лицо — изуродованное шрамом, но в этот миг показавшееся ему самым одухотворенным и печальным лицом на свете.
****
Катя и Андрей менялись прямо на глазах, будто оттаивали после долгой зимы. Они снова учились быть отцом и дочерью – не через дорогие подарки, а через простые вещи: совместные прогулки с пони, чтение вслух по вечерам, даже через неумелые попытки вместе приготовить завтрак в выходной. И вот однажды за ужином Катя, отложив вилку, произнесла, затаив дыхание:
— Пап, а можно я... можно я снова пойду в балет? В ту же студию, к Марине Станиславовне?
Андрей смотрел на дочь, и что-то теплое и гордое шевельнулось у него в груди. Он видел, как горят ее глаза – не капризным огоньком, а настоящим, живым интересом.
— Конечно, котенок, – ответил он, улыбаясь. – Я сам позвоню и договорюсь.
Когда Валя узнала об этом, она просияла изнутри, будто это касалось лично ее. Андрей, наблюдая за их общей радостью, почувствовал острое желание разделить с Валей этот важный момент.
— Валентина, – начал он как-то вечером, застав ее за чисткой сбруи. – В субботу у Кати первый отчетный концерт после возвращения. Она будет танцевать. Пойдете с нами?
Валя замерла, и тень привычного страха скользнула по ее лицу. Она отступила на шаг, опустив голову.
— Нет... Нет, Андрей Николаевич, спасибо, но... я не могу. В такие места... там же полно людей. Я не смогу.
— Но Катя так хочет, чтобы Вы были, – мягко настаивал он. – Вы для нее – самый главный зритель.
— Я не могу, – повторила она почти беззвучно, сжимая в руках щетку. – Простите.
Андрей не стал давить, но на следующее утро во дворе появился незнакомый автомобиль, а следом – несколько человек с большими кофрами и вешалками, на которых висела нарядная одежда. Сам Андрей направился к домику у конюшни и постучал.
— Валентина, можно?
Она открыла дверь, с недоумением глядя на всю эту суету.
— Я не могу заставить Вас пойти туда, где вам некомфортно, – сказал он серьезно. – Но я могу попробовать сделать так, чтобы Вы почувствовали себя увереннее. Позвольте мне это. Хотя бы просто попробуйте.
В этот момент из большого дома вышли Зинаида Петровна, приехавшая навестить дочь, и Нина Тимофеевна, и все они хором принялись уговаривать Валю.
— Доченька, да сколько же можно, как мышка в норке, сидеть! – приговаривала Зинаида, обнимая ее за плечи. – Ты посмотри, какие платья тебе привезли! Прямо как для кинозвезды!
— Андрей Николаевич старался, милая, – подхватила Нина Тимофеевна. – Не обижай человека. Да и Катюша твоя с ума сойдет от счастья!
Валя металась в сомнениях, глядя то на мать, то на сияющее лицо Нины Тимофеевны, то на серьезные, полные надежды глаза Андрея. И тут на пороге возникла сама Катя.
— Валя, пожалуйста! – девочка вцепилась в ее руку. – Я буду танцевать только для тебя! Я буду знать, что ты смотришь, и у меня все получится!
Сопротивляться этому штурму было невозможно. Сдавшись, Валя позволила парикмахеру и визажисту увести себя вглубь домика.
Прошло несколько долгих часов. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в нежные, персиковые тона. Дверь флигелька наконец скрипнула, и на пороге появилась Валя.
Все, кто ждал ее во дворе – Андрей, Зинаида, Нина Тимофеевна и Катя, – замерли, пораженные. Перед ними стояла не та робкая, прячущаяся девушка, а незнакомка ослепительной, строгой красоты. На ней было длинное платье цвета спелой вишни, которое подчеркивало статность ее фигуры. Волосы, уложенные элегантной волной, открывали шею и... лицо.
Шрамы, конечно, никуда не делись. Но произошло чудо: время и искусство визажиста сделали свое дело. Багровость и резкие линии уступили место более светлым, сглаженным линиям, которые умелый макияж мягко скорректировал, не скрывая, а словно вписав их в общий облик. Они больше не кричали о боли, а стали частью ее истории, чертой характера, которая лишь оттеняла огромные, сияющие глаза.
Сама Валя еще час назад, впервые взглянув в принесенное большое зеркало, не могла поверить своему отражению. Она медленно поворачивала голову, всматриваясь в незнакомку. Да, это была она. Та самая, но... воскресшая. Шрамы были видны, но они больше не казались ей клеймом. Они были просто частью ее, как родинка или веснушки.
И сейчас, выходя к людям, она видела их лица. Восторг Кати, слезы радости на глазах матери и Нины Тимофеевны. И его взгляд. Взгляд Андрея.
Он смотрел на нее, и в его глазах не было ни капли сожаления, удивления или, упаси Бог, жалости. Он смотрел на нее так, как смотрят на чудо. Как на самое прекрасное и долгожданное явление в жизни. Он не видел шрамов. Он видел ее. Ту, в чью душу он давно и безнадежно, как ему казалось, влюбился.
—Вы... – он сделал шаг вперед, и голос его дрогнул. – Вы невероятно прекрасны, Валентина.
И в эти слова он вложил все, что копилось в нем месяцами – восхищение ее силой, благодарность за дочь, и ту тихую, зреющую надежду, что, возможно, и для него в жизни еще не все кончено.
Валя смущенно улыбнулась, и эта улыбка, наконец-то свободная и счастливая, сделала ее лицо абсолютно совершенным. В тот вечер она впервые за долгие годы почувствовала себя не изгоем, не уродиной, а просто женщиной. Женщиной, которая идет на концерт своей маленькой подруги, и рядом с которой идет мужчина, смотрящий на нее как на чудо.
*****
Концерт слился в одно яркое, звенящее пятно – огни софитов, легкая, как пушинка, пачка Кати в прыжке, гром аплодисментов, от которых вибрировал пол. А потом, в машине, царила тихая, счастливая истома. Катя, прижавшись к Вале, вся светилась изнутри.
— Вы видели? А видели, как я вышла на арабеск? – шептала она, запрокинув голову. – А моя подруга, Машка, она потом подошла и спрашивает: «Кать, а это твои мама и папа в зале были?» Так тихо, думала, я не расслышу!
Андрей, сидевший за рулем, тихо хмыкнул, а Валя уткнулась лбом в холодное стекло, чувствуя, как по щекам разливается огненная краска.
— Вот бы… вот бы это и правда было так, – выдохнула Катя, закрыв глаза, и в ее голосе звучала такая чистая, детская мечта, что у Вали в груди все перевернулось.
Андрей на секунду поймал ее взгляд в зеркале заднего вида. Никакого смущения, только тихое, глубокое понимание. Они промолчали, но эта тишина в салоне машины была громче любых признаний.
После того вечера Валя будто сбросила невидимые оковы. Она больше не была призраком с заднего двора. Теперь она могла запросто заскочить на кухню, чтобы обсудить с Ниной Тимофеевной новый рецепт пирога, не прикрывая лицо. Могла растянуться с Катей на диване над домашним заданием, смеясь над глупыми рифмами. Ее присутствие в доме стало таким же естественным, как запах свежего хлеба по утрам.
Даже животные это поняли. Степан, громадный алабай, окончательно назначил себя ее личным телохранителем и ходил за ней по пятам, как тень. А пони, Васса и Лошарик, за которыми Катя теперь ухаживала с трогательным рвением, завидя Валю, радостно фыркали и стучали копытами, выпрашивая ласку.
И вот в один из тех теплых летних вечеров, когда воздух густел, наполняясь ароматом скошенной травы и цветущего жасмина, они сидели с Андреем в садовой беседке. Пили чай с мятой, смотря, как солнце окрашивает небо в персиковые тона.
— Андрей, – тихо начала Валя, крутя в пальцах свой стакан. – Мне кажется… мои услуги по уходу за животными вам больше не нужны.
Он отложил свою чашку, внимательно на нее глядя.
— Это почему же вдруг?
— Да они теперь не одиноки, – она мягко улыбнулась. – Катюша днюет и ночует с пони, ухаживает сама, а ваш новый садовник, Иван, Степана просто загипнотизировал. Тот его слушается, как миленький. Так что… я, наверное, уволюсь.
Он не стал переубеждать, не предлагал остаться просто «для компании». Он видел – решение это для нее очень важное.
— И какие планы? – спросил он просто.
— Хочу попробовать в кукольный театр устроиться, – сказала она, и в ее глазах вспыхнули те самые, давно забытые огоньки. – Кукловодом. Я ведь когда-то на актрису училась. Может, не все еще пропало.
— Я уверен, что получится, – искренне сказал Андрей. – У тебя талант.
И тут Валю накрыла волна странной, щемящей грусти. От мысли, что эта тихая, спасительная гавань останется позади. Что ей придется прощаться с этим домом, с Катюшей, с Ниной Тимофеевной… С ним.
Он сидел, задумчиво проводя пальцем по деревянному столу, а потом поднял на нее свой ясный, прямой взгляд.
— Валя, раз ты у нас больше не работаешь, – произнес он медленно, – то я могу, наконец, сделать то, что давно хотел, не боясь показаться нелепым. Ты пойдешь со мной на свидание? На самое настоящее. В ресторан, или в кино, или просто вот так, по городу гулять. Куда скажешь.
Валя замерла. Сердце в груди застучало с такой силой, что, казалось, его отбивали в барабан где-то рядом. Она смотрела в его глаза – серьезные, спокойные, без тени сомнения. И весь ее страх, вся неуверенность растаяли в этом взгляде, как утренняя дымка.
— Да, – выдохнула она, и этого одного слова хватило для всего.
Они начали встречаться. Сначала осторожно, будто заново узнавая друг друга без масок и предрассудков. Потом все увереннее, крепче сжимая ладони. Их чувство, рожденное в полумраке конюшни и взлелеянное общими заботами, оказалось на удивление прочным и настоящим. Вскоре они поженились.
Без лишней помпы, в кругу самых близких – сияющей Кати, плачущей от счастья Зинаиды и утирающей фартуком слезы Нины Тимофеевны.
Прошел год. Шрамы на лице Валентины Вороновой окончательно затянулись, превратившись из багровых полос в бледные, едва заметные линии. И тогда она решилась на операцию. Не потому, что стеснялась, а потому, что хотела идти вперед, не оглядываясь. Все прошло хорошо, и она стала еще прекраснее. Но главная ее красота была не в чертах лица, а в том глубоком, светлом спокойствии, что поселилось в ее глазах, в той тихой радости, что теперь жила в ее сердце.
А недавно под сердцем у нее забилось еще одно, новое, безграничное счастье. Доктор подтвердил – Вороновых ждет пополнение. И Валя знала – это счастье теперь навсегда. Оно будет расти, крепнуть и множиться, как сама жизнь, в стенах этого дома, который наконец-то обрел свою настоящую хозяйку и наполнился любовью до самого края.
Уважаемые читатели, на канале проводится конкурс. Оставьте лайк и комментарий к прочитанному рассказу и станьте участником конкурса. Оглашение результатов конкурса в конце каждой недели. Приз - бесплатная подписка на Премиум-рассказы на месяц.
Победители конкурса.
«Секретики» канала.
Самые лучшие и обсуждаемые рассказы.