Документы на развод лежали на кухонном столе уже три дня. Рядом — две чашки с остывшим чаем. Мы с Сергеем сидели напротив друг друга и молчали.
Двадцать пять лет брака. Дочь взрослая, живёт отдельно. Сын в армии дослуживает. Дом — выплачен. Дача — построена.
Казалось бы — живи и радуйся. А мы вот — разводимся.
— Ну что, — сказал Сергей, не поднимая глаз. — Подписываем?
Я взяла ручку. Рука не дрожала. Странно, думала — буду плакать. А внутри — пустота.
Как мы дошли до этого? Если честно — сама не понимаю.
Не было ни измен, ни скандалов с битьём посуды. Не пил, не поднимал руку. Работал, приносил зарплату, чинил краны.
Просто... закончились. Как батарейки в часах. Тикали-тикали — и встали.
Последние года три мы жили как соседи. Он — в телевизор, я — в телефон. Ужинали молча. Спали на разных краях кровати. Дежурное «доброе утро» — и каждый в свою сторону.
Дочь Настя как-то спросила:
— Мам, а вы с папой ещё разговариваете? Ну, как люди?
Я задумалась. И не смогла вспомнить, когда мы в последний раз говорили «как люди».
Развод был моей инициативой. Сергей сначала не понял.
— Ты это серьёзно? С чего вдруг?
— С чего вдруг?! — я не выдержала. — Серёжа, ты последний раз когда меня обнимал? Когда говорил что-то, кроме «ужин готов?» и «где пульт?»
Он растерялся. Реально — растерялся. Как будто ему сообщили, что земля плоская.
— Я думал, у нас всё нормально...
— Нормально — это не значит хорошо! Нормально — это когда живёшь на автопилоте! Мне сорок семь лет, Серёжа! Сорок семь! И я не хочу остаток жизни провести рядом с человеком, который меня не видит!
Он молчал долго. Потом сказал:
— Если ты так решила — я подпишу.
И всё. Никаких уговоров, никаких «давай попробуем». Просто — подпишу.
Вот тогда я и поняла: всё. Действительно всё.
Он переехал на дачу. Я осталась в квартире.
Первую неделю — эйфория. Свобода! Хочу — смотрю свои сериалы. Хочу — ем на ночь. Хочу — сплю звездой на всей кровати.
Вторую неделю — тишина. Странная, звенящая тишина. Никто не храпит. Никто не гремит чайником в шесть утра. Никто не спрашивает, где его носки.
Третью неделю — пустота.
Настя приехала на выходные. Посмотрела на меня, на пустую квартиру, на холодильник с йогуртами и вином.
— Мам, ты как?
— Нормально.
— Мам. Честно.
Я расплакалась. Впервые за три недели. Ревела как белуга, а дочь гладила меня по спине и молчала.
— Я думала, будет легче, — всхлипывала я. — Думала — разведусь, заживу по-новому. А я... я не знаю, как жить без него. Представляешь? Двадцать пять лет злилась, что он меня не замечает. А теперь — замечать некому.
— Мам, — Настя вздохнула. — А может, вы с папой просто... устали? Оба? И оба молчали, вместо того чтобы поговорить?
Я подняла голову.
— Что ты имеешь в виду?
— Я вчера к нему на дачу заезжала. Он там сидит один, как сыч. Холодильник пустой, носки непарные, и в глазах — тоска.
— Ну и что? Он так хотел.
— Мам, он не хотел. Он просто не умеет бороться. Никогда не умел. Помнишь, как он за тебя у деда просил? Ты сама рассказывала — два часа под дверью стоял, пока дед не сжалился.
Я помнила. Серёжа тогда был худенький, в потёртой куртке, с букетом астр. Мой отец его гонял три месяца — а он приходил и приходил. Молча. Упрямо.
В ту ночь я не спала. Ворочалась, вспоминала.
Как он таскал меня на руках, когда я ногу сломала. Как сидел ночами, когда Настя болела. Как строил эту чёртову дачу — каждые выходные, десять лет подряд. Для нас. Для семьи.
Он не романтик. Не умеет красиво говорить. Не дарит цветы без повода.
Но он — надёжный. Как скала. Как стена, за которой не страшно.
И эту стену я сама разрушила.
Через неделю я поехала на дачу. Без звонка, без предупреждения.
Сергей сидел на крыльце. Небритый, в старом свитере. Увидел меня — и замер.
— Лена? Что-то случилось?
— Случилось, — я села рядом. — Я дура, Серёжа.
Он молчал. Ждал.
— Я думала — ты меня разлюбил. Что тебе всё равно. А потом поняла: ты просто... замолчал. И я замолчала в ответ. И мы оба молчали, пока не оглохли.
— Лен...
— Подожди. Дай скажу. Мне сорок семь лет. У меня морщины, седина пробивается, и колени хрустят по утрам. И я не хочу никакой новой жизни. Я хочу старую. С тобой. Только чтобы мы снова — как люди.
Сергей смотрел на меня долго-долго. А потом — взял за руку.
— Я тоже виноват, Лен. Думал — раз не ругаемся, значит, всё хорошо. А ты, оказывается, задыхалась. А я не замечал.
— Мы оба не замечали.
— Тогда давай... заново? Я попробую говорить. Честно — попробую. Только ты тоже — не молчи. Договорились?
Я кивнула. И впервые за долгое время — улыбнулась.
Мы забрали заявление из загса. Секретарша посмотрела на нас как на сумасшедших — ей, наверное, редко такое видеть.
Начали с малого. Ужины без телевизора. Прогулки по вечерам. Разговоры — неловкие, корявые, но настоящие.
— Лен, а помнишь, как мы на море ездили в девяносто восьмом? Ты ещё медузы боялась.
— Я и сейчас боюсь.
— А я помню, как ты визжала и на меня запрыгивала.
— Серёжа! Мне было двадцать пять!
— А мне хоть сто — всё равно буду вспоминать.
Мы смеялись. Как раньше. Как давно забыли.
А потом — случилось то, чего никто не ждал.
Мне стало плохо на работе. Тошнота, головокружение. Думала — давление. Пошла к врачу.
Врач — молодая, лет тридцати — посмотрела на меня поверх очков:
— Елена Викторовна, у вас задержка?
— Какая задержка? — не поняла я. — У меня климакс на подходе, какие задержки?
— Ну, знаете... В сорок семь ещё случается. Давайте-ка сделаем УЗИ.
Через полчаса я сидела в коридоре и смотрела на снимок. Маленькая точка. Сердцебиение.
Я — беременна.
В сорок семь лет.
От мужа, с которым чуть не развелась.
Домой ехала как в тумане. Сергей встретил на пороге — увидел моё лицо, побледнел:
— Лена, что? Что сказали? Плохое?!
— Серёжа... — я не знала, как это сказать. — Ты сядь.
— Да что случилось?!
— Я беременна.
Он сел. Прямо на пол в прихожей. И молчал минуты две.
— Это... это как?
— Ну, обычно — когда мужчина и женщина... — я нервно хихикнула.
— Лен, ты серьёзно?
— Снимок показать?
Он смотрел на снимок, потом на меня, потом снова на снимок.
— Мне пятьдесят, — сказал наконец. — Тебе сорок семь. Мы же... мы же дед и бабка уже должны быть!
— Ну, будем молодыми дедом и бабкой. С младенцем.
И тут он засмеялся. По-настоящему, от души. И обнял меня — крепко, как давно не обнимал.
— Получается, — сказал он мне в волосы, — что мы правильно сделали, что не развелись?
— Получается, что да.
Настя, когда узнала, сначала молчала минут пять. Потом сказала:
— То есть... у меня будет брат или сестра? Мне двадцать четыре года, и у меня будет младенец в семье?!
— Сюрприз?
— Мам... это самый безумный сюрприз в моей жизни. Я вас обожаю, сумасшедших.
Сын Димка из армии прислал голосовое: «Батя, ну ты даёшь! Уважаю!»
Свекровь, когда узнала, перекрестилась и сказала: «Слава богу, я ещё дождусь». Ей восемьдесят, но оптимизма — на троих.
Сейчас я на пятом месяце. Риски есть — врачи не скрывают. Но наблюдают, поддерживают.
Сергей носится со мной, как курица с яйцом. Подушки подкладывает, еду готовит, на ночь живот гладит и разговаривает с ним.
— Малыш, привет. Это твой папа. Который чуть не потерял твою маму, потому что был упрямым ослом.
— Серёжа!
— Что? Пусть знает семейную историю. Назидательно.
Знаете, что я поняла?
Мы с Сергеем не разлюбили друг друга. Мы просто забыли, что любовь — это не автопилот. Это работа. Каждый день. Каждый разговор. Каждое «как ты?» — по-настоящему, а не на бегу.
Нам понадобился развод, чтобы это понять.
Ну, и маленькое чудо — чтобы закрепить урок.
Подписывайтесь на канал — здесь истории о том, что начинать заново никогда не поздно!
А вам случалось почти потерять — и вдруг понять, что терять нельзя? Или любовь с годами только крепче? 💕