Кристина стояла у входа в военкомат и не могла поверить услышанному. "Вы не имеете права забрать тело", — сказал майор холодно. "Вы не жена, не родственница. Официально — никто. Тело передаётся матери". Погиб Артём, её Артём, с которым жили три года, планировали свадьбу на осень. Не успели расписаться — он уехал в феврале, обещал вернуться, тогда и оформят всё. Не вернулся. Теперь его мать, которая не общалась с сыном пять лет, которая выгнала его из дома, вдруг объявилась. Требует тело, медали, выплаты. Говорит: "Ты никто, чужая, не смей даже приближаться к гробу". Кристина сжала в руке обручальное кольцо, которое Артём купил перед отъездом. "Наденешь на свадьбе", — сказал он тогда. Но свадьбы не будет. И хоронить его она не имеет права.
Сентябрь две тысячи двадцать пятого года в Твери выдался холодным и пасмурным. Кристина Белова стояла у окна съёмной квартиры на четвёртом этаже, смотрела на серое небо, на дождь, барабанящий по стёклам. Двадцать шесть лет, дизайнер в рекламном агентстве, она жила одна с тех пор, как Артём Соколов, её парень, уехал семь месяцев назад.
Позавчера пришло известие. Артём погиб. Двадцать восемь лет, программист, он ушёл служить в феврале по повестке. Обещал вернуться к осени, тогда распишутся, сыграют свадьбу. Перед отъездом купил обручальные кольца, отдал Кристине.
— Храни до свадьбы. Осенью вернусь, наденешь, станешь моей женой официально.
Она хранила кольца в шкатулке, ждала осени, ждала Артёма. Не дождалась.
Вчера утром позвонили из военкомата, сообщили: Артём Соколов погиб при исполнении воинского долга. Тело доставят через три дня. Кристина рыдала, не верила, звонила на разные номера, надеялась на ошибку. Подтвердили везде: погиб, ошибки нет.
Она поехала в военкомат, хотела узнать подробности, как забрать тело, организовать похороны. Майор принял её, выслушал, посмотрел в документы.
— Вы кем приходитесь Соколову Артёму Игоревичу?
— Невестой. Мы жили вместе три года, собирались расписаться.
— Расписаны?
— Нет, не успели. Он уехал в феврале, планировали осенью.
Майор покачал головой.
— Тогда вы не имеете права забрать тело. По закону тело передаётся ближайшим родственникам. Жене, если есть. Если нет — родителям. У Соколова мать жива, она уже подала заявление на получение тела, медалей, выплат.
Кристина не поняла.
— Какая мать? Артём пять лет с ней не общался. Она выгнала его из дома, когда ему было двадцать три. С тех пор не звонила, не интересовалась. Вдруг теперь объявилась?
— Тем не менее, она мать. Официально ближайший родственник. Вы, простите, никто. Невеста без свидетельства о браке — не родственник. Не имеете прав.
— Как не имею? Я жила с ним три года! Мы планировали свадьбу! У меня обручальное кольцо, которое он купил!
— К сожалению, это не юридический документ. Закон суров, но таков. Тело передаётся матери. Если хотите присутствовать на похоронах, обратитесь к ней, попросите разрешения.
Кристина вышла из военкомата, села в машину, не могла завести мотор. Руки дрожали, слёзы лились. Не может хоронить Артёма. Не может организовать похороны, попрощаться нормально. Потому что не расписались, не успели.
Вечером позвонила матери Артёма, Людмиле Соколовой. Номер сохранился в телефоне Артёма, когда они ещё общались. Людмила ответила холодно:
— Да?
— Людмила Петровна, это Кристина, невеста Артёма. Соболезную вам. Хотела спросить... можно мне участвовать в организации похорон? Помочь, что-то сделать?
— Не нужна твоя помощь. Я сама всё организую. Ты вообще кто такая? Три года спуталась с моим сыном, свадьбу не сыграли, теперь права качаешь?
— Мы планировали свадьбу на осень. Артём обещал вернуться, тогда расписаться. Не успели.
— Не успели, значит, не судьба. Ты никто. Чужая. На похороны можешь прийти, если хочешь, но не смей подходить к гробу, не смей говорить речи. Это мой сын, я его хороню.
— Но я любила его! Три года мы были вместе!
— Любила? Если б любила, расписались бы сразу. Не тянули. А теперь поздно. Свободна.
Людмила бросила трубку. Кристина рыдала, не понимая, как можно быть такой жестокой. Артём рассказывал, почему ушёл от матери: она была властной, контролирующей, не давала жить. Когда он съехал, она обиделась, перестала общаться, говорила, что он предатель. Пять лет молчания, а теперь вдруг объявилась, требует тело, медали, деньги.
Кристина позвонила юристу, знакомому, спросила, можно ли оспорить решение. Юрист выслушал, вздохнул:
— К сожалению, нет. Вы не жена, не родственник. Мать имеет приоритетное право. Можете попробовать через суд доказать, что вели совместное хозяйство, но это долго, сложно, и не факт, что выиграете. Лучше договориться мирно.
Но мирно не получалось. Людмила не отвечала на звонки, не шла на контакт. Кристина узнала дату похорон через объявление в соцсетях: двадцать пятое сентября, городское кладбище, одиннадцать утра.
Двадцать пятого сентября Кристина пришла на кладбище к десяти. Похороны организовала Людмила: гроб, венки, оркестр, почётный караул. Пришло много людей: родственники Артёма, которых Кристина не знала, сослуживцы, друзья.
Кристина стояла в стороне, не подходила к гробу. Людмила заметила её, подошла, прошипела:
— Говорила, не смей подходить. Стой в стороне. Это мой сын, мои похороны.
— Я хочу попрощаться. Пожалуйста.
— Попрощаешься издалека. Не подходи, не позорь меня перед людьми.
Кристина отступила, стояла в стороне, плакала. Смотрела на гроб, на Артёма, лежащего в форме, с медалями, с закрытыми глазами. Не могла подойти, положить цветы, сказать последние слова.
Людмила говорила речь, рыдала напоказ, причитала, как любила сына, как горюет. Люди утешали, обнимали. Кристина стояла в стороне, одна, никому не нужная.
Когда гроб опускали в могилу, Кристина не выдержала. Прорвалась вперёд, оттолкнула Людмилу, бросила на гроб обручальное кольцо, которое Артём купил для неё. Кольцо упало на крышку, блеснуло золотом.
— Прости, Артём, что не успели расписаться, — прошептала она сквозь слёзы. — Прости, что не могу похоронить тебя, как хотела. Прости за всё. Люблю тебя. Всегда любила, люблю, буду любить.
Людмила закричала:
— Что ты делаешь?! Убирайся отсюда! Чужая! Не смей позорить похороны!
Родственники оттащили Кристину, вывели за ограду. Она не сопротивлялась, просто стояла, смотрела, как засыпают могилу. На гробу осталось её кольцо, последний подарок, который не смогла вручить при жизни.
Ушла с кладбища последней, когда все разошлись. Подошла к свежей могиле, села на скамейку рядом. Говорила с Артёмом, как раньше, когда он был жив.
— Знаешь, Артёмушка, твоя мать отобрала у меня право хоронить тебя. Сказала, что я никто, чужая. Юридически она права. Не расписались — значит, никто. Но я была твоей женой три года, даже без штампа в паспорте. Мы жили вместе, любили друг друга, планировали будущее. Это не считается?
Она сидела, плакала, говорила до вечера. Потом встала, положила цветы на могилу, ушла.
Прошло две недели. Людмила подала документы на получение выплат, медалей Артёма. Всё оформила на себя, как мать погибшего. Кристина не получила ничего. Юридически не имела прав.
Она пыталась забыть, жить дальше. Ходила на работу, возвращалась домой в пустую квартиру, где всё напоминало об Артёме. Его вещи, его книги, его фотографии. Не могла выбросить, убрать. Жила среди воспоминаний, как в музее.
Через месяц позвонила Людмила. Голос странный, слёзы слышны.
— Кристина, можно приехать к тебе? Поговорить надо.
— Зачем?
— Пожалуйста. Очень нужно.
Кристина согласилась неохотно. Людмила приехала через час, вошла в квартиру, огляделась. Увидела вещи Артёма, фотографии на стенах, его рабочий стол с компьютером.
— Ты ничего не убрала, — прошептала она.
— Не могу. Это всё, что от него осталось.
Людмила села на диван, закрыла лицо руками, зарыдала.
— Прости меня. Прости за всё. Я была чудовищем на похоронах. Не пустила тебя к гробу, отобрала право попрощаться. Это непростительно.
Кристина молчала, не зная, что ответить.
— Я просто... я не могла признать, что сын пять лет жил без меня, был счастлив без меня. С тобой, не со мной. Это больно. Обида, злость, ревность. Когда узнала, что погиб, бросилась оформлять всё на себя, чтобы хоть что-то осталось от него. Контроль, власть, как всегда. Но это не вернуло его. Не сделало меня лучше.
Людмила достала из сумки коробку, протянула Кристине.
— Это медали Артёма. Орден Мужества, медаль "За отвагу". Получила их на днях. Хотела оставить себе, но поняла: они не мне. Он служил не ради меня. Ради тебя, ради будущего с тобой. Забирай. Ты больше заслужила их, чем я.
Кристина взяла коробку, открыла. Медали блестели, тяжёлые, серьёзные. Слёзы хлынули.
— Спасибо. Очень спасибо.
— И ещё, — Людмила достала конверт. — Выплаты. Положены матери, но я не хочу их. Раздели пополам с собой, или забери всё. Как решишь. Ты жила с ним, ты имеешь право.
Кристина покачала головой.
— Не нужны мне деньги. Оставьте себе. Медалей достаточно. Это память о нём, больше ничего не надо.
Людмила встала, обняла Кристину, прижала.
— Прости меня, девочка. Я отняла у тебя право похоронить любимого. Это... это грех. Но я пыталась вернуть контроль над сыном, хоть после смерти. Теперь понимаю: он не мой. Не был моим последние годы. Был твоим. Ты любила его настоящей любовью, я любила собственничеством. Это разные вещи.
Они сидели, плакали вместе, обнимались. Две женщины, потерявшие одного человека, но по-разному. Мать, которая оттолкнула сына при жизни, и невеста, которая не успела стать женой.
Людмила ушла через час. Кристина осталась одна, держала коробку с медалями, гладила их пальцами. Орден Мужества, медаль "За отвагу". Артём получил их посмертно, она получила их от его матери, которая отобрала право хоронить, а потом вернула хоть что-то.
Через неделю Кристина поехала на кладбище. Положила цветы на могилу Артёма, села на скамейку.
— Артёмушка, твоя мама приезжала. Отдала медали, просила прощения. Кажется, она поняла, что была неправа. Не знаю, простила ли я её до конца. Больно всё ещё, что не пустила попрощаться. Но медали забрала, это важно. Буду хранить, как память о тебе, о твоём мужестве, о любви, которая не успела стать официальной, но была настоящей.
Сидела до вечера, разговаривала с Артёмом, как с живым. Потом встала, поцеловала памятник, ушла.
Жизнь продолжалась медленно, болезненно. Кристина не снимала второе кольцо — то, что осталось у неё из пары, купленной Артёмом. Носила на безымянном пальце правой руки, как символ любви, которая не умерла, хоть и не была узаконена штампом.
Людмила звонила иногда, спрашивала, как дела, предлагала встретиться, помянуть Артёма вместе. Кристина соглашалась редко, но соглашалась. Постепенно они сближались, находили общее в горе, в памяти об одном человеке, которого любили обе, хоть и по-разному.
Прошёл год. Кристина пришла на годовщину смерти Артёма на кладбище. Людмила была там же, с цветами, со свечами. Они встретились у могилы, обнялись молча.
— Год прошёл, — прошептала Людмила. — Кажется, вчера хоронили.
— Да. Время идёт, а боль не уходит.
— Кристина, прости ещё раз. За то, что отобрала право хоронить. Это было жестоко, неправильно. Ты заслуживала прощаться с ним, как жена, даже без штампа. Прости старую дуру, которая не смогла отпустить сына даже после смерти.
Кристина взяла её за руку, сжала.
— Прощаю. Давно простила. Мы обе любили его, обе потеряли. Это роднит нас, хоть и странным образом.
Они стояли у могилы, держались за руки, плакали тихо. Две женщины, связанные одним человеком, который ушёл, оставив после себя боль, медали, незаконченную свадьбу и любовь, которая не нуждалась в штампах, чтобы быть настоящей. Потому что иногда право хоронить определяется не законом, а тем, кто любил сильнее, искреннее, жертвеннее. И это не всегда мать. Иногда это чужая невеста, которая положила на гроб обручальное кольцо и прошептала: "Прости, что не успели". Потому что любовь — это не штамп. Это готовность ждать, верить, прощать, помнить. Всегда.