Пришла после смены, а в моей квартире будущая свекровь и нотариус оформляют ее продажу. Мои вещи в мешках у двери. Мы с сыном решили продать твою квартиру, деньги пойдут на свадьбу, а остаток — мне за хлопоты, — заявила она. Моя реакция заставила их в панике выбежать вон.
Я тогда работала посменно в городской поликлинике. Обычный будний день: еще темно, когда будильник звенит, а я уже на автомате ищу тапочки ногами, стараясь не разбудить Илью. На кухне пахнет вчерашним супом и дешевым кофе из банки, на подоконнике давно завял базилик, который я упрямо пыталась вырастить.
Надо хоть раз в выходной просто поспать до полудня, — думала я, но вместо этого натягивала форму, собирала волосы в тугой пучок и проверяла, выключен ли утюг.
Квартира была моя, маленькая, двушка, оставшаяся от бабушки. Косметический ремонт я делала сама, по вечерам, когда была еще сила. Каждая полка, каждая трещина в стене были мне родными. Здесь я впервые почувствовала, что у меня есть свой угол и никто не придет и не скажет: «Собирай вещи».
С Ильей мы жили вместе второй месяц. До этого встречались почти год, он красиво ухаживал, носил тяжелые сумки из магазина, мыл посуду, когда я задерживалась на смене. Звал замуж, говорил, что я его семья.
Его мама, Галина Павловна, появлялась то и дело. Принесет пирог, прокомментирует каждое полотенце, каждую чашку. Говорила мягко, но в каждой фразе звучало, что она лучше знает, как правильно.
— Олечка, тебе же тяжело одной квартиру тянуть, — как-то заметила она, разглядывая мои счета на кухонном столе. — Вот поженитесь с Илюшей, продадите эту, возьмете что-то побольше. Вам же детей рожать.
Я тогда только улыбнулась.
Продадите… Эту… — слова неприятно царапнули внутри, но я отмахнулась. Мол, просто говорит.
В тот день, о котором я рассказываю, утро началось обычно. Я пробиралась в поликлинику по серому, мокрому от недавнего дождя двору, слушала, как шлепают мои кроссовки, и думала о простых вещах: что приготовить вечером, как бы не забыть забежать в магазин за стиральным порошком.
Ближе к середине дня Илья написал сообщение, что вечером к нему на работу заедет его мама, а потом он поедет с ней по делам. Попросил не ждать его к ужину.
Ладно, хоть спокойно посижу одна, в тишине, — мелькнула мысль, и мне даже стало немного радостно.
Смена закончилась поздно. В коридоре гулко отдавались шаги уборщицы, пахло хлоркой и чем-то больничным, привычным. Я устала так, что руки дрожали. Уже собиралась выключить телефон и ехать домой, как Илья позвонил.
— Оль, ты сейчас где? — голос у него был натянутый, будто он торопится.
— Только вышла из поликлиники. Доеду домой и рухну спать.
— Слушай, маме надо заехать к знакомой… ну… как бы на встречу, — он запнулся. — Ты не могла бы забрать ее потом? Она тебя наберет, скажет адрес. Я, кажется, задержусь.
Я помолчала.
Снова ее куда-то вести. А я сама еле стою. Почему он сам не может?
Но вслух сказала:
— Если не слишком поздно, заберу.
— Ты у меня самая лучшая, — быстро ответил он и отключился.
Я пожала плечами, спрятала телефон в карман и пошла на остановку, еще не зная, что домой сегодня я вернусь совсем в другую жизнь.
Телефон зазвонил, когда я уже стояла в битом автобусе и считала остановки.
— Олечка, это я, Галина Павловна, — раздался ее довольный голос. — Да что ты, не нужно меня забирать, мы уже почти закончили. Ты просто домой езжай, отдохни.
— А где вы? — спросила я.
— Да дела тут, не переживай. Кстати, не поднимайся сразу, когда придешь. Зайди сначала в магазин у дома, купи, пожалуйста, что-нибудь к чаю. Я такую конфету нашла, сейчас дам попробовать.
Она опять рассмеялась.
Разговор ее был какой-то необычный. Слишком бодрый. Слишком веселый.
Почему она решила отказаться от моей помощи?
Обычно ей нравилось, когда я играла в такси. Она любила в дороге поучать, как мне одеваться, как питаться, как «правильно вести себя с мужчиной».
Я смотрела через запотевшее окно на темнеющий город и чувствовала, как во мне медленно поднимается какое-то тревожное, липкое ощущение. Но разумная часть меня уговаривала: устала, вот и накручиваешь. Поедешь домой, примешь душ, ляжешь и все пройдет.
Автобус остановился у моего дома. Я, как послушная невеста, зашла в магазинчик у подъезда. Долго бродила между полок, прислушиваясь к себе. Пахло выпечкой и недорогим сыром, продавщица зевала, листая журнал. Я взяла печенье, маленький торт, какие-то фрукты, хотя понимала, что сил пить чай у меня уже не будет.
Выходя, заметила неподалеку знакомый силуэт — соседка тетя Зина стояла у подъезда и почему-то смотрела вверх, на окна моего этажа.
— Оль, — остановила она меня. — А это у тебя что, ремонт опять? Мужики в костюмах ходят, бумаги какие-то таскают.
У меня неприятно кольнуло в груди.
— Какие мужики? — я попыталась улыбнуться.
— Ну, я только одного видела, в строгом костюме, с чемоданчиком таким черным. Еще женщина нарядная, волосы уложены. И твоя, как ее… будущая свекровь, кажется. Входили с ключом, кстати, — добавила она, прищурившись.
Я резко подняла глаза на окна.
Свет в моей гостиной горел. Шторы были раздвинуты, и я увидела движение. Какую-то тень. Силуэт.
Ключом…
Сердце вдруг ударило так, что ладони вспотели. Я вспомнила, как неделю назад Галина Павловна попросила у меня связку, мол, ей надо «снять дубликат, чтобы иногда заходить убраться, когда мы с Ильей на работе».
Тогда это показалось мне даже милым. Я еще пошутила, что у меня будет собственная домоправительница.
Сейчас же эта шутка прозвучала как издевка.
— Спасибо, тетя Зин, пойду посмотрю, что там, — сказала я и поспешила к подъезду.
По лестнице поднималась быстро, почти бегом, тяжело дыша и чувствуя, как сумка с продуктами бьет по ноге. На площадке перед моей дверью пахло чужими духами и какой-то дорогой бумагой. Я остановилась, прислушалась.
Изнутри доносились голоса.
— Тут распишется, тут, — мужской, спокойный, чуть усталый.
— А вот здесь лучше прописать, что деньги я получаю сразу, — знакомый голос Галины Павловны, уверенный, деловой. — Так и вам удобно, и нам ясно.
Какие деньги?
Я тихо повернула ключ в замке, хотя это уже не имело смысла, и толкнула дверь.
Первое, что я увидела, — мои вещи.
Пакеты и большие мешки с одеждой стояли плотным рядом у входа, как будто семья собирается в спешке переезжать. На верхнем мешке валялся мой халат с зайцами, чуть помятый, как будто его грубо сдернули с вешалки. Рядом коробка с посуды, сверху — кружка с трещиной, из которой я всегда пила чай после ночной смены.
Квартира казалась чужой. Пустой и голой. Со стен сняты фотографии, с полок исчезли книги. На полу ближе к окну стояли два стула, на одном сидела Галина Павловна, в строгом темном платье, с аккуратной прической, на другом расположился мужчина лет сорока с чемоданчиком и пачкой бумаг.
Они одновременно обернулись.
— Оля, — моргнула Галина Павловна, и на ее лице проскользнула досада. — Ты что так рано? Я же говорила зайти в магазин.
Я автоматически поставила сумку с продуктами рядом с мешками и почувствовала, как подкашиваются ноги.
— Что здесь происходит? — спросила я, словно это говорил кто-то другой.
Мужчина в костюме поднялся, вежливо кивнул.
— Добрый вечер. Мы тут оформляем сделку. Я нотариус…
Слово повисло в воздухе.
Сделку. Нотариус.
Галина Павловна выпрямилась, поправила воротник.
— Не драматизируй, — сказала она. — Мы с Илюшей решили, что твоя квартира — это наш общий ресурс. Зачем держаться за старую бабушкину двушку, когда можно продать ее, сделать нормальную свадьбу, а остаток отдать мне за хлопоты и временно пожить у меня. Потом что-нибудь вместе купите. Я уже нашла отличного покупателя.
Она говорила так, словно речь шла о старом шкафу, который давно пора выбросить.
— А где Илья? — прошептала я.
В горле пересохло.
— Он на работе, — махнула рукой Галина Павловна. — Мы все согласовали, не волнуйся. Вот, кстати, доверенность уже подписана, — она повернулась к нотариусу. — Покажите ей, чтобы успокоилась.
Мужчина протянул мне лист. Белая плотная бумага, печати, длинные официальные фразы. Внизу — моя подпись.
Моя. Только я ее не ставила.
Не может быть. Это какая-то глупая шутка. Они не могли…
Я провела пальцем по подписи. Буквы были похожи, но чуть ровнее, чем обычно. Я всегда расписывалась торопливо, буквы прыгали. Здесь они были почти аккуратными.
— Где ты это взяла? — спросила я, глядя на Галину Павловну.
Она выдержала мой взгляд.
— Олечка, не начинай, — вздохнула она. — Ты сама подписала, когда я приносила те бумаги на оформление прописки Илюши. Я просто не стала тебя грузить подробностями, знала, что ты уставшая. Я все сделала, как лучше. Тебе же некогда этим заниматься.
Прописка. Бумаги. Та толстая папка, от которой я отмахнулась, не глядя. Та подпись у лифта, когда я торопилась на смену…
— Но я не читала, — выдохнула я.
— А я читала, — резко ответила она. — Я всю жизнь в бумагах. Ты должна быть мне благодарна.
Нотариус выглядел напряженным. Он смотрел то на меня, то на нее, то на подписи.
— Простите, — осторожно сказал он, — но я исхожу из того, что подпись подлинная. Личность доверителя мне подтверждала…
Он замялся.
— Я, — спокойно закончила за него Галина Павловна. — Я ее хорошо знаю, я мать ее жениха. Я бы не стала делать ей плохо.
Не стала…
В груди что-то хрустнуло, будто лопнула тонкая ледяная корка.
Я медленно обвела взглядом комнату. Пустые стены. Мои вещи в мешках. Чужой человек за столом.
И все это — в моей квартире.
— То есть вы уже… купили? — спросила я, с трудом подбирая слова.
— Практически, — неуверенно ответил нотариус. — Осталось поставить несколько подписей, и деньги будут переданы Галине Павловне. Свадьба — дело затратное, я понимаю…
Он говорил профессиональным, нейтральным тоном, но в глазах у него промелькнуло сомнение.
Свадьба. Моя квартира на свадьбу. А меня никто даже не спросил.
— Илья в курсе? — тихо спросила я.
— Разумеется, — отозвалась Галина Павловна, слишком быстро. — Это он предложил. Сказал, что мужчина должен позаботиться о своей семье. А квартира… она же не пропадет, вы получите лучше. Мальчик у меня правильный.
Я вдруг вспомнила недавний разговор с Ильей.
Он тогда пришел домой какой-то взвинченный, ходил из угла в угол, что-то считал в голове, просил меня принести документы на квартиру, мол, «надо посмотреть, как все оформлено». Говорил, что хочет как следует защитить наши права. Я, уставшая после дежурства, принесла папку и ушла варить суп.
Он фоткал документы? Выносил из комнаты?
Картина начинала складываться.
— Значит так, — медленно произнесла я, чувствуя, как дрожь в руках сменяется ледяным спокойствием. — Сейчас вы оба собираете свои бумаги и уходите из моей квартиры.
Галина Павловна моргнула, как будто я ее ударила.
— Оля, не говори глупостей. Сделка почти завершена, покупатель уже внес предоплату…
Она прикусила язык.
— Какую предоплату? — спросила я.
— Это не твоя забота, — отрезала она. — Главное, что ты и мой сын получите красивую свадьбу. А я, как старший в семье, беру на себя ответственность.
Я сделала шаг к столу, взяла из-под руки нотариуса договор и подняла его так, чтобы текст был напротив света. Слова сливались, буквы плясали, но я заставила себя вслух прочитать хотя бы начало.
— «Я, такая-то, добровольно поручаю… осуществить продажу принадлежащей мне квартиры… за сумму… которую полностью передаю Галине Павловне…» — голос мой дрогнул, но я продолжила. — Здесь ни слова о свадьбе. Здесь только вы.
Нотариус напрягся.
— Сумма будет распределена по договоренности, — вмешалась Галина Павловна. — Не надо устраивать сцен.
Я положила договор обратно на стол, выпрямилась и посмотрела прямо на нотариуса.
— Скажите, — спокойно начала я, — как вы удостоверились, что я действительно хочу продать квартиру? Вы видите меня впервые. У вас нет моей подписи образца. Только слова этой женщины и бумага, которую она принесла, когда я, по ее словам, якобы уже все подписала.
Он замялся.
Дави. Сейчас или никогда.
— Вы понимаете, что я сейчас могу выйти в коридор, позвонить по номеру центральной нотариальной палаты и узнать, есть ли вы вообще в реестре? — продолжила я. — А потом вызвать участкового и объяснить, что моя подпись была поставлена без моего понимания сути документов, под прикрытием оформления прописки? У меня на телефоне есть переписка, где речь идет только о прописке. Ни слова о продаже.
Нотариус побледнел.
— Девушка, — заговорил он уже по-другому, без уверенности, — я… я действовал на основании предоставленных мне документов. Возможно, мы… поторопились. Если вы не согласны, сделку можно не завершать.
Галина Павловна резко повернулась к нему.
— Вы что несете? — зашипела она. — Все уже согласовано, деньги…
— Мама, — перебила я ее, впервые назвав так вслух и почувствовав, как это слово режет горло, — деньги вы вернете своему покупателю сами. Без моего участия. И лучше вам сделать это быстро.
Она вскочила.
— Ты не понимаешь! — выкрикнула она, забыв о своей обычно мягкой интонации. — Илья уже пообещал человеку, он рассчитывает на эти деньги! Ты хочешь разрушить собственную свадьбу? Ты хочешь выставить моего сына…
Она запнулась, подыскивая выражение.
— Я хочу, чтобы из моей квартиры ушли люди, которые решили распорядиться моей жизнью без моего согласия, — сказала я, удивляясь, насколько ровно звучит мой голос.
Молчание повисло тяжелой, громкой паузой.
Потом я достала телефон, разблокировала его и, не отводя глаз от нотариуса, произнесла:
— Я сейчас набираю номер единого справочного бюро по нотариату и уточняю ваши данные. А потом, в зависимости от ответа, вызываю полицию. Можете пока собрать свои бумаги.
Нотариус дернулся, как от пощечины.
— Не нужно… — быстро заговорил он. — Я вижу, что между вами семейный конфликт. Я не хочу участвовать в нем дальше. Считайте, что я здесь не был. Документы остаются у вас, я ничего не заверял.
Он торопливо начал сгребать свои бумаги обратно в чемоданчик, но договор с доверенностью я удержала у себя.
— Это останется у меня, — холодно сказала я. — Как доказательство того, что вы пытались провернуть сделку. Без меня.
Он кивнул, не споря, и почти бегом бросился к двери, даже не попрощавшись. В коридоре послышались его торопливые шаги, хлопнула входная дверь.
Мы с Галиной Павловной остались одни среди мешков с моими вещами.
Некоторое время мы просто смотрели друг на друга. Она — с яростью и обидой, я — с каким-то странным, спокойным изумлением. Внутри уже не было паники, только ясное понимание: вот сейчас решается все.
— Ты сама виновата, — первой нарушила тишину она. — Своей мягкотелостью. Подписываешь бумаги, не читая. Веришь людям на слово. Тебя обмануть — проще простого. Хорошо, что этим занялась я, а не кто-нибудь чужой.
— Вы всерьез сейчас называете это заботой? — я даже усмехнулась. — Вы решили, что имеете право продать мою квартиру, потому что я вымотанная после смены верю будущей свекрови?
Она отвернулась, прошлась по комнате, словно примеряясь к пустым стенам.
— Ты даже не понимаешь, какое нам с Илюшей сделали предложение, — вдруг сказала она другим тоном. — Эту старую двушку готовы купить по высокой цене. Знакомая моего хорошего друга. Деньги нужны не только на свадьбу. Илюша… он вложился в одно дело, а оно не получилось. Ему надо выкрутиться. Ты же хочешь мужчину рядом, а не растерянного мальчика? Он должен выглядеть достойно.
Вложился… не получилось…
Я почувствовала, как во мне поднимается горький смех.
— То есть моя квартира должна стать оплатой за его стремление казаться успешным? — тихо уточнила я. — И вы решили сделать это за моей спиной.
— Мы семья, — упрямо повторила она. — В семье все общее. Твоя квартира — наш ресурс.
Вот он, ответ. Для нее я не человек, а приложение к квадратным метрам.
Я взяла один из мешков, наугад вытащила свитер и бросила его обратно.
— В семье, — медленно произнесла я, — сначала спрашивают, а потом решают. А у нас, я так понимаю, семья существует только в вашей голове. И то до тех пор, пока я приношу в нее что-то полезное.
Галина Павловна шагнула ближе.
— Илья этого не выдержит, — сказала она, словно последним аргументом. — Он не привык к таким скандалам. Ты сейчас все разрушишь.
Я посмотрела ей в глаза.
— Разрушу то, что построено на лжи, — ответила я. — Если он выберет сделку за моей спиной, а не меня, значит, разрушать там особо нечего.
Она хотела что-то сказать, но в этот момент входная дверь снова распахнулась, и на пороге появился Илья.
Он влетел, не разуваясь, волосы растрепаны, лицо взволнованное.
— Что здесь происходит? — крикнул он, оглядывая мешки, пустые стены, нас с его матерью.
— Очень хочется услышать, как ты это объяснишь, — сказала я, сжимая в руке договор.
Он заметил лист, побледнел.
— Оля… ты… нашла? — пробормотал он.
— Не нашла, а увидела, — поправила я. — Будущая свекровь решила устроить мне сюрприз. С нотариусом. И продажей моей квартиры.
Илья перевел взгляд на мать.
— Мама, я же просил все делать аккуратно, — сорвалось у него.
Эта фраза ударила сильнее, чем все остальное.
Значит, он знал. Просил делать аккуратно. Не «не делай», не «давай поговорим с Олей». А просто — аккуратно.
— Так, — я подняла руку, останавливая поток оправданий, который уже рвался из него. — Ты, значит, был в курсе? Тебя устроило, что моя подпись подделана, что из квартиры выносят мои вещи, пока я на смене? Ты просто хотел, чтобы все выглядело красиво?
Он дернулся.
— Никто не подделывал подпись! — воскликнул он. — Ты сама подписала бумаги тогда, помнишь, у лифта…
— Когда ты сказал, что это справка для прописки, — перебила я. — Ты помнишь, как я держала в одной руке контейнер с супом, в другой — сумку, а ты суетился с ручкой и говорил: «Подпиши, потом прочитаем, я спешу»?
Он опустил взгляд.
— Я хотел все упростить, — глухо произнес он. — Я думал, ты поймешь, когда увидишь результат. У нас была бы шикарная свадьба, мы бы потом купили другое жилье. Мама все организовала…
— А если бы я пришла на час позже? — спросила я вдруг. — Что было бы тогда?
Он замолчал.
Ответила его мать:
— Тогда все уже было бы решено. Ты бы просто приняла факт. Иногда так проще.
Я посмотрела на них двоих — растерянного Илью и стоящую прямо, как генерал, Галину Павловну, — и вдруг ясно увидела свое будущее, если сейчас промолчу. Каждое решение — через нее. Каждая моя вещь — как вещь семьи. Каждый шаг — под контролем.
Нет. Хватит.
Я глубоко вдохнула.
— Илья, — сказала я, — бери, пожалуйста, свои вещи. И вещи своей мамы тоже. Сегодня вы оба ночуете не здесь.
Он шагнул ко мне, протянул руку.
— Оля, подожди, давай спокойно все обсудим. Ты устала, тебя накрутили…
Я отступила.
— Меня не накрутил никто, кроме вас двоих, — ответила я. — В моей квартире пытались устроить сделку без моего согласия. Это не усталость. Это граница. И вы ее перешли.
Мое спокойствие, похоже, испугало их больше, чем если бы я кричала. Они переглянулись.
— Ты пожалеешь, — холодно сказала Галина Павловна. — Потом поймешь, что мы хотели как лучше.
— Может быть, — согласилась я. — Но если и пожалею, то хотя бы буду знать, что решение приняла сама, а не по чьему-то сценарию.
Некоторое время они стояли, словно ожидая, что я передумаю. Потом Илья, не глядя на меня, начал собирать свои футболки из одного из мешков, тихо ругаясь себе под нос, но уже без привычной нежности в голосе.
Галина Павловна молча развернулась к двери. Перед тем как выйти, она обернулась и бросила:
— Я еще подумаю, стоит ли подавать заявление по поводу срыва сделки. У некоторых людей тоже есть связи.
— Подавайте, куда считаете нужным, — спокойно ответила я. — У меня, между прочим, тоже есть документы. С вашей подписью. И аудиозапись, как вы признаетесь, что решили все за меня, — добавила я, показав телефон.
Я действительно успела включить запись, когда читала договор вслух.
В ее глазах мелькнуло то самое — страх. Настоящий. Она дернула ремешок сумки на плече, словно он стал тяжелее, и вышла в коридор.
Илья пошел за ней, даже не попрощавшись.
Дверь захлопнулась.
Тишина была такой плотной, что звенели уши.
Я медленно облокотилась о стену и сползла на пол, среди своих мешков, коробок и выброшенного на верх халата с зайцами.
Все. У тебя нет жениха. Но зато есть квартира. И ты наконец поняла, кто есть кто.
Плакать не получалось. Слезы будто застряли где-то в горле, не находя дороги наружу. Вместо этого я стала машинально развязывать мешки и раскладывать вещи обратно на места.
Мне казалось важным вернуть каждой вещи ее угол. Повесить свои платья обратно, расставить кружки, снова прикрепить к стене фотографии с моря, где я еще совсем другая, загорелая, смеюсь, не зная, что впереди такие истории.
Ближе к ночи позвонила тетя Зина. Спросила, все ли у меня в порядке. Я коротко рассказала, что свадьбы, похоже, не будет, но квартира точно останется за мной. Она только сказала:
— Главное, девочка, что ты не струсила. Остальное переживешь.
Потом был долгий разговор с юристом, которого мне посоветовал знакомый. Он объяснил, что подпись, поставленная без объяснения сути сделки, можно оспорить, особенно с учетом переписки и записи. Я почувствовала, как во мне появляется опора, хоть и зыбкая, но своя.
Через несколько дней Илья попытался поговорить. Приходил под дверь, писал сообщения, что все можно вернуть, что он «погорячился». Галина Павловна присылала длинные тексты, где чередовались упреки и жалость к себе.
Я читала их и удивлялась, как быстро чувство любви может уступить место ясности. Как громко начинают звучать те мелкие тревожные звоночки, которые раньше я глушила: странные взгляды, невинные вопросы про документы, требование ключей «на всякий случай».
Надо было раньше слушать себя. Но лучше поздно, чем никогда.
Замки я у себя поменяла. Доверенность оспорила. Нотариус, как выяснилось, действительно был настоящий, но после официальной жалобы очень быстро нашел в себе силы признать, что действовал, не убедившись в моей осведомленности. Для него это закончилось выговором, для меня — отменой всей этой истории с продажей.
Минуло несколько месяцев. Я привыкла просыпаться в своей квартире одна. Она снова стала моей крепостью, а не разменной монетой в чужих планах.
Иногда, возвращаясь после смены, я все еще машинально вслушиваюсь в тишину за дверью, вспоминая тот день, когда за ней сидели чужие люди и решали мою судьбу. И каждый раз, когда ключ поворачивается в замке, я думаю:
Пусть лучше я буду одна, со своими вещами в своих шкафах, чем в «дружной семье», где в любой момент мои мешки снова могут оказаться у двери.
И в этой мысли нет ни горечи, ни жалости к себе. Есть только спокойствие человека, который однажды сказал «нет» там, где все вокруг ожидали, что он промолчит.