В тот день всё начиналось настолько обычно, что сейчас это вспоминается даже смешно.
Я проснулась в своей двушке, в которой ещё пахло бабушкиной ромашкой. Хотя она уже давно жила в своей квартире, а мы с мужем — в этой, её запах почему‑то держался у меня в памяти: тёплый, домашний, как будто она только что прошла по коридору, поправляя занавеску.
На кухне лежала тарелка с недоеденным бутербродом мужа. Андрей всегда спешил, всегда что‑то не успевал, вечно опаздывал на свою работу. При этом умудрялся выглядеть так, как будто мир крутится вокруг него: глаженая рубашка, ухоженная борода, уверенная походка.
Я тогда ещё верила, что у нас всё более‑менее. Не идеально, но кто вообще живёт идеально?
Ближе к вечеру Андрей позвонил.
— Слушай, Ир, — голос у него был такой ласковый, что я сразу насторожилась, — забери меня, пожалуйста, с встречи. Мы у Сашки собрались, отмечаем, я уже устал, ехать самому не хочется.
Я посмотрела в окно на серое небо, на мокрый асфальт.
Ну поезжай, чего тебе стоит, минут двадцать туда, минут двадцать обратно…
— Ладно, — вздохнула я, — напиши адрес.
Когда я подъехала к нужному дому, Андрей уже стоял у подъезда. Не один. Рядом с ним смеялась какая‑то стройная блондинка в ярком пальто. Они стояли слишком близко, как мне показалось.
Увидев мою машину, Андрей махнул рукой.
— Ир, познакомься, это Марина, моя коллега. Подбросим её по дороге? — слишком быстро сказал он.
Марина села на заднее сиденье. От неё пахло дорогими духами, и этот запах будто раздвинул границы тесного салона.
— Спасибо, что подвезёте, — улыбнулась она, — Андрей так много о вас рассказывал.
Что именно он тебе рассказывал, интересно?
Я зацепилась за её фразу, как кошка за нитку, но тогда отогнала от себя лишние мысли. Андрей всю дорогу что‑то весело ей рассказывал, почти не обращая внимания на меня. А я молча смотрела на дорогу и думала, что надо бы заехать к бабушке на выходных, давно не была.
Тогда я ещё не знала, что этих выходных у нас с ней уже не будет.
Прошло немного времени, и жизнь закрутилась: бабушка слегла. Её перевели в больницу, я моталась туда после работы, носила ей бульоны, следила, чтобы она не мёрзла. Андрей первое время тоже приезжал, но всё чаще стал говорить:
— Ир, у меня совещание, я не успею.
Или:
— Я так устал, заеду завтра.
Марина тем временем мелькала в нашей жизни всё чаще. То позвонит поздно вечером, Андрей выйдет в коридор и говорит по телефону шёпотом. То напишет ему сообщение, и он, улыбаясь в экран, отвернётся от меня.
Это просто работа. Ты сама себе всё накручиваешь, — успокаивала я себя.
Свекровь, Людмила Петровна, тоже как‑то резко изменилась. Если раньше она говорила со мной спокойно, иногда даже по‑матерински мягко, то теперь в каждом её слове чувствовался холод.
— Опять в больницу бежишь? — спрашивала она. — Молодая ещё, а всё по старикам. О семье подумай.
А разве бабушка — не семья? — мысленно возражала я.
В один из вечеров я пришла к бабушке и увидела её особенно усталой. Она держала меня за руку так, будто боялась отпустить.
— Ирочка, — тихо сказала она, — в моей квартире есть конверт в сером шкафу, в верхнем ящике. Если со мной что‑то… ну, ты поймёшь. Там всё для тебя. Запомнила?
Я кивнула, хотя у меня сразу защемило сердце.
Через несколько дней бабушки не стало. Всё произошло как будто чужими руками: больница, документы, похороны, родня, которую я толком не знала. Андрей ходил мрачный, свекровь плакала так, будто хоронила родную мать, хотя при жизни они почти не общались.
Поминки были у нас дома. Весь стол — в салатах, горячем, варёной картошке. Люди говорили правильные слова, вспоминали, как бабушка помогала, как смеялась, как ругала.
Я ходила как в тумане. Пахло горячей едой, укропом, церковным ладаном, который привезла какая‑то дальняя родственница. В один момент Андрей наклонился ко мне и почти шёпотом, но так, чтобы слышала и его мать, произнёс фразу, которая до сих пор звучит в голове:
— Моя мама уже выехала, будет жить с тобой в квартире твоей покойной бабушки, — сказал он и тут же добавил приказным тоном: — К утру чтобы там был порядок и наготовлено еды. В семь мама приедет.
Я даже не сразу поняла.
С тобой? В квартире бабушки? Как это — с тобой? А ты где будешь?
Я смотрела на него и пыталась прочесть по лицу, шутит он или нет. Но взгляд у него был жёсткий, холодный, как у человека, который давно всё решил.
— Подожди, а ты? — спросила я вслух.
Он пожал плечами.
— Я пока останусь здесь, разберу дела. Потом будет видно. Маме тяжело одной, ты ей поможешь. Всё равно квартира простаивает.
Свекровь, сидя через стол, опустила глаза, но уголки её губ дрогнули. Не то от жалости ко мне, не то от довольства.
И именно в этот момент мои смутные подозрения, как туман по утрам, начали сгущаться в плотное облако.
Когда все разошлись, Андрей остался с матерью на кухне. Я слышала обрывки разговора.
— Сынок, а она… ну, не будет возражать? — задавала осторожные вопросы свекровь.
— Мам, ты её не знаешь? Она же без характера. Привыкнет. Надо держать в руках, — спокойно ответил он.
Эти слова обожгли меня.
Без характера. Привыкнет. Держать в руках.
Я стояла в коридоре, сжимая в пальцах бабушкин платок, как спасательный круг. В голове вдруг всплыла Марина, её смех возле подъезда, её фраза: «Андрей так много о вас рассказывал».
Что же именно он рассказывал, если считает меня безвольной?
Ближе к ночи Андрей подвёз мать к её квартире, а потом высадил меня у бабушкиного дома, сунул ключи в руку.
— Не забудь: к утру, — бросил он и уехал, даже не поцеловав.
Лифт ехал медленно, скрипел, как старый чемодан. В подъезде пахло пылью и чем‑то знакомым — бабушкиными пирогами, хотя их давно уже не было. Открыв дверь её квартиры, я на секунду остановилась на пороге.
Тишина была такой плотной, что казалось, она давит на уши. На вешалке всё ещё висел её халат. На столе в кухне — вазочка с засохшими ромашками. В спальне аккуратно застелена кровать, на тумбочке лежали очки.
Конверт в сером шкафу, в верхнем ящике…
Руки сами потянулись к шкафу. В верхнем ящике под стопкой простыней я нашла плотный конверт. На нём было написано её аккуратным почерком: «Ире».
Внутри оказалось завещание. Я села прямо на край кровати и стала читать, не веря глазам. Бабушка оставляла эту квартиру мне. Только мне. С явной, подробной формулировкой, что распоряжаться жильём я имею право по своему усмотрению и никого не обязана туда селить.
У меня задрожали руки.
Он об этом не знает… Он решил, что раз бабушка его родная, то квартира автоматически станет общей, а я у него в придачу. И он уже распорядился моей жизнью, как вещью.
В груди поднялась волна возмущения. Но это было ещё не всё.
Телефон в кармане джинсов завибрировал. Сообщение от Андрея: «Не забудь приготовить маме что‑нибудь попроще, у неё желудок слабый».
Я вдруг вспомнила, что давно хотела проверить его переписку, но всё откладывала, стыдясь своего недоверия. Теперь стыда не осталось. Только пустая, колючая решимость.
Я знала его пароль, он никогда его не менял. Включила телефон, открыла переписку с Мариной. Сначала были нейтральные фразы, рабочие шутки. А потом… Я словно проваливалась в чёрную яму, строка за строкой.
«Потерпи ещё чуть‑чуть, я всё улажу», — писал он ей.
«Когда ты уже окончательно переберёшься ко мне?» — отвечала она сердечками.
«Скоро. Переселю маму к ней в бабкину квартиру, пусть там вдвоём хозяйничают, а я освобожусь. Квартира потом нам с тобой пригодится. Но собственность пока не будем оформлять, это долгий разговор».
Я перечитала это несколько раз. Каждое слово било по нервам, как молотком по стеклу.
Переселю маму к ней. Пусть хозяйничают. Освобожусь. Квартира нам с тобой пригодится.
Меня затрясло. Оказалось, что они уже даже обсуждали, как я буду жить с его матерью, а он — с любовницей. А свекровь, судя по другим сообщениям, была в курсе. Там были фразы: «Мам, потерпи, так будет лучше для всех», и её ответ: «Лишь бы ты был счастлив, а она куда денется».
Я сидела в бабушкиной спальне, вокруг меня всё напоминало о её доброте, а в руках я держала доказательства самого настоящего предательства.
Слёзы сами катились по щекам. Я уткнулась лицом в бабушкину подушку, вдыхая её выветрившийся запах.
Бабушка, что мне делать?
Ответ пришёл неожиданно спокойно.
Это твоя квартира. Твоя жизнь. И ты имеешь право решить сама.
Я вытерла глаза, включила свет во всех комнатах и начала убираться. Но это была уже не та уборка из послушания, на которое рассчитывал Андрей. Я наводила порядок в своей голове. Каждое вымытое окно, каждый сложенный платок приближали меня к решению.
К двум часам ночи я закончила с уборкой и перешла к самому сложному — к плану. Я распечатала на стареньком принтере завещание и несколько самых показательных сообщений из Андреевого телефона. Разложила их на кухонном столе, как карты, и долго на них смотрела.
Он привык думать, что я без характера. Пусть завтра увидит, насколько он ошибся.
Перед сном я сделала ещё одно. Вынула из шкафа бабушкин длинный халат, набила его подушками и посадила в кресло в коридоре, напротив входной двери. Над головой повесила её портрет в траурной рамке, привезённый с похорон. Включила ночник так, чтобы мягкий жёлтый свет падал на этот «силуэт».
Получилось странно и жутковато. Даже у меня по спине пробежал холодок.
— Извини, бабушка, — прошептала я, — но иначе они не поймут.
Я поставила на тумбочку у входа чемодан с вещами Андрея, который захватила из нашей квартиры, и ключи. Всё. План был готов.
Я легла спать под шорох старых батарей, с чёткой мыслью: утром моя жизнь разделится на «до» и «после».
Звонок в дверь раздался ровно около семи часов утра. Он был настойчивый, требовательный, как сам Андрей.
Я уже была одета. Сердце билось где‑то в горле, ладони вспотели. Я на секунду подумала: а вдруг всё‑таки открыть сразу свет, снять этот дурацкий халат с кресла? Но тут же вспомнила переписку и слова: «без характера». И оставила всё, как задумала.
Я подошла к двери и тихо отодвинула цепочку, оставив замок закрытым. Пусть сначала войдут ключом.
Снаружи послышался голос Андрея:
— Щас открою, мам. Ирка, наверное, ещё спит.
Ключ провернулся в замке, дверь резко распахнулась.
Они вошли почти одновременно — Андрей первым, за ним свекровь с большой сумкой. И в следующую секунду в квартире раздались два крика.
Свекровь вскрикнула высоким голосом, отшатнулась и чуть не уронила сумку. Андрей выругался тихим, сдавленным звуком и судорожно схватился за косяк.
Перед ними, в полутёмном коридоре, в кресле сидел словно живой силуэт бабушки в её халате. Ночник подсвечивал её портрет над головой, отбрасывая странные тени. Казалось, что она смотрит прямо на них.
— Господи… — прошептала свекровь, прижимая руку к сердцу. — Это что такое?
Я сделала два шага вперёд из кухни и щёлкнула выключателем. Свет залил коридор, разоблачая мой нехитрый спектакль: подушки под халатом, рамка на гвоздике, ночник на табуретке.
— Это я, — спокойно сказала я. — Доброе утро.
Андрей резко обернулся. На его лице читались сразу и страх, и ярость, и смущение.
— Ты что устроила? Ты в своём уме? — набросился он.
Я не ответила. Просто отступила в сторону, давая им пройти дальше. Взгляд свекрови уже цеплялся за чемодан Андрея у стены, за аккуратно сложенные ключи, за бумаги на кухонном столе.
Они прошли на кухню, и я пошла за ними.
На столе ровными стопками лежали: завещание бабушки, распечатка переписки Андрея с Мариной и лист бумаги с крупной фразой: «Квартира принадлежит мне. Я знаю обо всём».
Некоторое время в кухне стояла такая тишина, что слышно было, как гудит в трубе батарея.
Андрей взял в руки завещание, пробежался глазами. Лицо у него побледнело.
— Это что за шутки? — голос дрогнул.
— Никаких шуток, — ответила я. — Бабушка оставила квартиру мне. Ты не удосужился спросить, но уже распорядился моей жизнью, моей квартирой и даже моей головой.
Свекровь взяла один из листов с перепиской. Её губы беззвучно зашевелились, она вчиталась в собственные сообщения.
— Андрюша… — прошептала она наконец. — Это что? Это же я… Это же ты…
Он вырвал у неё бумагу, быстро просмотрел, скомкал и бросил на стол.
— Подглядывать в чужие телефоны — это низко, — сказал он зло. — Ты сама виновата, что решила копаться.
Я почувствовала, как внутри поднимается волна гнева, но сдержалась.
— Низко — это обсуждать со своей любовницей, как переселить ко мне твою маму, чтобы освободить себе дорогу. Низко — решать за меня, где и с кем я буду жить. Низко — считать человека безвольной мебелью.
Я смотрела ему прямо в глаза.
— Ты и мама сегодня сюда не переезжаете. И вообще не переезжаете. Это моя квартира, Андрей. И твои вещи уже собраны.
Он бросил взгляд на чемодан у двери, потом снова на меня.
— То есть ты выгоняешь собственную свекровь на улицу? После похорон? — вмешалась Людмила Петровна, пытаясь вернуть себе твёрдый голос.
— Я никого не выгоняю на улицу, — спокойно ответила я. — У вас есть ваша квартира. А меня вы хотели заманить сюда как бесплатную хозяйку. С этого момента всё по‑другому.
Несколько секунд Андрей молчал. Затем подхватил чемодан, рывком поднял его.
— Пошли, мама, — хрипло сказал он. — Не стоит нам здесь оставаться.
Свекровь растерянно оглянулась на кухню, на стол, на портрет бабушки, потом на меня.
— Ирочка… — слабым голосом начала она.
— Нет, Людмила Петровна, — перебила я мягко. — Сейчас лучше ничего не говорить.
Они вышли, не хлопнув дверью, что меня удивило. Когда замок щёлкнул, я прислонилась к стене и наконец позволила себе выдохнуть.
Вот он, тот самый момент «после», — мелькнула мысль.
Дальше всё завертелось быстро, хотя тогда казалось, что время растянулось.
Андрей звонил несколько раз за день, говорил сперва грубо, потом уговаривающе. Требовал пустить его хотя бы за вещами, хотя они уже были у него. Я отвечала коротко, твёрдо, словно со стороны слыша свой новый голос.
Через несколько дней я подала на развод. Для меня стало неожиданным поворотом то, что бабушка ещё при жизни успела всё оформить так, что квартира юридически была моей, просто я не вникала в детали. Юрист только развёл руками:
— Ваша бабушка была очень предусмотрительной. Она всё правильно сделала.
Ещё одним поворотом стало то, что Марина почти сразу исчезла из Андреевой жизни. Я узнала об этом от общей знакомой. Стоило ей понять, что никакой квартиры «потом» не будет и что Андрей теперь без своего привычного удобного быта, она перестала отвечать на его звонки.
Свекровь позвонила мне примерно через пару недель.
— Ира, — её голос звучал тише, чем раньше, — я… Хотела извиниться. Я… неправильно к тебе отнеслась. Бабушка твоя мне когда‑то говорила: «Не обижай девочку». А я… думала, сын всё знает лучше. Прости, если сможешь.
Я слушала и чувствовала странную смесь облегчения и грусти.
— Я благодарна, что вы это сказали, — ответила я искренне. — Но пусть каждый теперь живёт своей жизнью. Так, наверное, будет честнее.
Развод прошёл спокойно, без громких сцен. Андрей несколько раз пытался вернуться, говорил, что всё можно «начать сначала». Но я уже знала, что это «сначала» для него означало вернуть всё, как было, а для меня — снова забыть о себе.
Я не согласилась.
Прошло несколько лет. Я по‑настоящему обжила бабушкину квартиру. Сняла старые обои, но сохранила её любимую тумбочку и кресло. Тот самый халат, в который я когда‑то набивала подушки, теперь аккуратно сложен на полке. Портрет бабушки висит в гостиной, и я иногда ловлю себя на том, что разговариваю с ним вслух.
Жизнь наладилась по‑новому. Не сразу, не легко. Бывали вечера, когда я сидела на кухне с кружкой горячего чая, слушала, как за окном шелестит дождь, и думала: а могла бы сейчас жить здесь не я, а совсем другая женщина, а я — где‑нибудь в углу, между свекровью и чужими правилами.
Иногда я встречаю Андрея в ближайшем магазине. Он постарел, в его походке пропала та уверенность, которая когда‑то меня привлекала. Мы здороваемся вежливо, как знакомые. Идём мимо друг друга, каждый со своей тележкой, со своей жизнью.
Свекровь ни разу не позволила себе грубого слова после того разговора по телефону. Один раз я увидела её издалека, она шла медленно, опираясь на сумку. Наши взгляды встретились, и она мне чуть заметно кивнула. Я кивнула в ответ. И в этом было больше мира, чем в тех годах, когда мы жили как будто «в одной семье».
Иногда по ночам я просыпаюсь от ощущения, что бабушка тихо прошла по коридору и заглянула в спальню. Я улыбаюсь в темноте и мысленно говорю ей: Спасибо, что тогда, много лет назад, ты поверила в мой характер больше, чем я сама.
Я не знаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы той ночью я просто послушно убралась, наготовила еды и молча встретила свекровь. Возможно, снаружи всё выглядело бы прилично. Но внутри я бы медленно исчезала.
Теперь я живу по‑другому. Без громких слов, без показной силы. Просто так, как считаю правильным для себя. В старой бабушкиной квартире, которая стала моим самым надёжным домом и напоминанием о том, что терпеть ложь — это тоже выбор. И что однажды можно сделать другой.