Елена Ивановна вошла в подъезд, и её сразу обдало знакомым запахом кошачьей мочи, смешанным с хлоркой. Лифт, как всегда, не работал — четвёртый раз за месяц. Поднимаясь по лестнице на пятый этаж, она считала ступеньки: сто две, как и тридцать лет назад, когда они с Витей сюда вселялись молодыми.
Ключ в замке щёлкнул два раза — старый «Эльбор» заедал. В квартире пахло жареной картошкой и чем-то пригоревшим. На кухне на плите стояла сковородка, в которой муж, видимо, пытался пожарить себе яичницу и забыл убавить огонь.
— Лен, ты долго сегодня, — раздался голос из комнаты. Не вопрос, а упрёк.
— До восьми должна была, но перед закрытием бабка одна решила купить три кило пельменей и две бутылки водки. Пока взвешивала, пока пробивала… — Елена Ивановна сняла пуховик, повесила на гвоздь (вешалка сломалась ещё прошлой зимой, всё руки не доходили починить).
Виктор Иванович появился в дверях кухни в своём вечном сером свитере с вытянутыми локтями. Когда-то он был на два размера меньше — теперь висел мешком. Лицо осунувшееся, щёки ввалились, но глаза всё те же — серые, упрямые.
— Яичницу спалил, — буркнул он. — Думал, вместе поедим, а ты опять…
— Витя, я же предупреждала, что в субботу до девяти. У нас инвентаризация.
— Инвентаризация, инвентаризация… Всё у вас там инвентаризация. А я тут один, как собака на цепи.
Елена Ивановна молча достала из сумки батон, пачку масла «Крестьянское» по 89 рублей и банку кильки в томате. На кассирша Света дала ей по знакомству — срок годности заканчивался завтра.
— Кильку взял? — удивился муж.
— По акции. 39 рублей.
Он фыркнул и ушёл в комнату. Через секунду загремел телевизор — опять «Время покажет», на полной громкости.
Так было каждый день последние четыре года, с тех пор как Виктора Ивановича сократили с «Уралвагонзавода». Сначала он пытался искать работу — ходил по объявлениям, даже в охрану устраивался, но везде «возраст не подходит». Потом плюнул. Сел дома. И начал медленно умирать заживо.
Елена Ивановна работала старшим кассиром в «Магните» на улице Бакинских Комиссаров. Смена 2 через 2, по 12 часов. Ноги отекали так, что к вечеру сапоги снимала с трудом. Но молчала. Потому что на его пенсию в 14 200 и её зарплату в 32 тысячи (из них 16 официально) они как-то выживали. Платили за квартиру, покупали лекарства (у него сахар, давление, простата), помогали сыну с ипотекой за двушку в Академическом.
Но главное — она боялась остаться с мужем дома наедине 24/7.
Уже сейчас он контролировал каждый её шаг. Почему поздно пришла. Почему борщ не такой, как у мамы. Почему пульт от телевизора лежит не на том месте. Почему не погладила его единственную «парадную» рубашку. Если бы она ушла с работы, через месяц он бы довёл её до белого каления.
Однажды в марте всё дошло до точки.
Витя устроил скандал из-за того, что она забыла купить его любимую докторскую колбасу по 420 рублей. Кричал, что она его не уважает, что деньги на духи тратит (хотя духи у неё были одни — «Клима» за 1998 года выпуска), что он всю жизнь на неё пахал, а она…
Елена Ивановна молча оделась и ушла ночевать к подруге Тамаре на шестой этаж.
Вернулась утром. Виктор Иванович сидел на кухне, не спал всю ночь, глаза красные.
— Прости, — сказал он. — Я дурак.
— Знаю, — ответила она. — Но так дальше нельзя.
В тот вечер она достала телефон и открыла сайт районной администрации.
— Смотри, — сказала, пододвигая ему экран. — В доме культуры «Урал» открыли университет третьего возраста. Бесплатно. Компьютеры учат, английский, рисование песком. А вот здесь, на Победы, 17, мастерская для пенсионеров. Столярка, токарка. Всё оборудование есть.
Виктор Иванович скривился:
— Я что, инвалид теперь?
— Нет. Ты просто дома с ума сходишь. И меня за собой тянешь.
Он долго молчал. Потом вдруг спросил:
— А рыбачить там можно куда ездить?
— Можно. Клуб «Клёвый берег». По выходным на Шарташ возят. 300 рублей с человека, но первый раз бесплатно.
На следующий день, в субботу, он встал в шесть утра. Надел старую куртку, взял спиннинг, который пять лет в кладовке пылился. Вернулся в семь вечера — мокрый, счастливый, с тремя окунями.
— Мужики нормальные, — рассказывал, чистя рыбу. — Один с «Уралтрансмаша», другой бывший мент. Завтра опять едем.
Через неделю он записался в столярку. Притащил домой первую поделку — кривую табуретку на трёх ногах.
— Ничего, — сказал, — доучусь, нормальную сделаю.
Потихоньку всё изменилось.
Теперь по вторникам он уходил в шахматный клуб в библиотеке. По четвергам — в мастерскую. По субботам — на рыбалку. Иногда даже на танцы заглядывал «посмотреть», оставался до конца и возвращался с красными щеками: «Бабы там, Лен, огонь! Одна вдова, 62 года, до сих пор как девчонка кружится».
Елена Ивановна приходила с работы, а дома уже пахло свежей стружкой. На столе стояла новая разделочная доска — ровная, с выжженным узором.
— Для тебя, — бурчал муж, не глядя в глаза. — А то старая вся в трещинах.
Однажды в августе они вместе поехали на ярмарку в ЦПКиО. Он продавал свои шкатулки и рамки, она сидела рядом и гордилась. Заработал три тысячи — купили билеты в театр музыкальной комедии на «Сильву».
Сидели в партере, он в своей единственной парадной рубашке (она всё-таки погладила), она в платье, которое не надевала лет десять.
После спектакля шли домой пешком через весь город. Август, тепло, фонари горят.
— Знаешь, Лен, — сказал вдруг Виктор Иванович, беря её под руку. — Я ведь думал, что жизнь кончилась. А оказалось — просто новый этап.
— И у меня тоже, — ответила она.
Дома он поставил чайник, достал из холодильника торт «Прага», который она купила по случаю.
— За нас, — сказал, поднимая чашку с чаем.
— За нас, — улыбнулась Елена Ивановна.
И впервые за много лет они сидели на кухне допоздна — разговаривали, смеялись, вспоминали, как молодыми на танцах в ДК знакомились.
Пенсия осталась маленькой. Ноги по вечерам всё так же отекали. Но теперь, когда она приходила домой, муж встречал её не упрёками, а вопросом:
— Ну как день прошёл, кассирша моя?
А она отвечала:
— Нормально. А у тебя как в мастерской?
И это было уже совсем другая жизнь.
