Аромат яблочного пирога, смешиваясь с запахом восковых свечей, плыл по квартире, создавая идеальную, выстраданную после рабочего дня иллюзию уюта. Алина вытерла руки о полотенце, еще раз проверила накрытый на троих стол. Дети, наконец, уснули после долгого чтения. Обычный четверг. Почти.
Игорь задерживался. Он с утра сказал, что заедет на заправку и, может, в магазин. Сообщений не было. Алина приглушила свет, села на диван, ловя знакомый скрип лифта за стеной. Время растянулось. Вместо скрипа лифта в тишине резко прозвучал звонок в дверь. Неоднократный, настойчивый.
«Ну наконец-то, — подумала она, сбрасывая напряжение. — Руки заняты, не может ключом открыть».
Она подошла к двери, щелкнула замком.
— Игорь, ты что, забыл…
Фраза застряла в горле. На площадке стоял ее муж. Но не один. Прямо за ним, как тень, виднелась его мать, Лидия Петровна. И не с маленькой сумочкой, а с огромной, видавшей виды клетчатой сумкой на колесиках, которая застревала в дверном проеме.
— Проходи, мам, не топчись тут, — бодро сказал Игорь, протаскивая чемодан в прихожую. Он не смотрел Алине в глаза.
Лидия Петровна переступила порог медленно, с видом ревизора. Ее острый взгляд скользнул по паркету, по зеркалу, по вешалке, будто составляя опись. На лице — ни улыбки, ни приветствия. Обычная влажная прохлада подъезда ворвалась в теплую прихожую вместе с ней.
Алина замерла, чувствуя, как реальность дает трещину.
— Лидия Петровна?.. Здравствуйте. Что случилось?
Свекровь молча сняла пальто, дала Игорю, как камердинеру, и только потом обернулась.
— Здравствуй, Алина. А ничего не случилось. Сын пригласил в гости. Погощу малость.
Голос был сухой, ровный, без интонаций.
Алина перевела взгляд на мужа. Он разувался, уткнувшись в ботинки.
— Игорь? Что происходит?
Он поднял голову. В его глазах читалась смесь вины и натужной решимости. Он выпрямился, делая вид, что все под контролем.
— Дорогая, я перед тобой отчитываться не собираюсь, — произнес он слишком громко, будто зачитывал заученную фразу. — Я маму привез в нашу квартиру. Надолго.
От этих слов в груди у Алины похолодело. «Надолго» прозвучало как приговор.
— Как это «надолго»? — выдохнула она. — Что значит? Почему мне никто ничего не сказал?
Игорь махнул рукой, проходя в зал, к запаху пирога, который теперь казался какой-то дикой насмешкой.
— Ну, сказал бы, не сказал… Сути не меняет. У мамы в деревне трубы на неделю холодную воду отключили, котел сломался. Не могу же я свою мать замерзать оставить? Она погостит, недельку-другую, пока там ремонт сделают. Правда, мам?
Он обернулся к матери, ища поддержки. Та, уже устраивая свою сумку у стены, кивнула.
— Да, сынок. Недельку. Максимум две. Только обогреюсь да здоровье поправлю. У вас тут, я гляжу, тепло.
Лидия Петровна прошла в зал, мимо Алины, будто ее не замечая. Она села на диван, погладила обивку, поправила салфетку на журнальном столике.
— Стол накрыли, — констатировала она. — А я, может, и не ужинаю после шести. Врач велел.
Алина стояла в проеме, глядя на эту сюрреалистичную картину: ее муж наливал себе воды, его мать осваивалась на ее диване, а яблочный пирог остывал. В ее голове стучало: «Неделя. Две. Холодная вода». Что-то не сходилось. Но спрашивать сейчас было бесполезно.
— Я… подогрею суп, — механически сказала она и пошла на кухню, чтобы скрыть дрожь в руках.
Ужин прошел в ледяной, тягостной тишине, прерываемой только звоном ложек и дежурными вопросами Игоря о дороге. Лидия Петровна ела мало, осуждающе ковыряясь в тарелке.
— Много масла, — сказала она вдруг, отодвигая тарелку. — Для печени тяжело. И солью не надо экономить, Алина, но и пересаливать — вред.
Алина молчала. Она ловила взгляд мужа, но он упорно смотрел в окно, в черноту ночи.
После ужины Игорь повел мать в гостевую комнату, ту самую, где хранились детские вещи и стоял ее швейный стол. Алина слышала, как двигают мебель, как Лидия Петровна что-то ворчит тихим, но внятным голосом.
Она мыла посуду, и вода казалась ледяной, хотя из крана лилась горячая. Ощущение вторжения, нарушения всех границ, было физическим, как спазм в желудке.
Час спустя, лежа рядом с уже храпящим от усталости Игорем, она не могла сомкнуть глаз. Сквозь тонкую стенку доносился приглушенный гул голосов. Он не смог заснуть сразу. Алина затаила дыхание, прислушалась.
Голос Лидии Петровны, уже без притворной усталости, звучал внятно и требовательно:
— …значит, так и договорились. Пропишешь меня, сынок? А то у меня в деревне врач плохой, а тут и поликлиника рядом, и специалисты. Для операции это важно. Без прописки только платно, а у нас таких денег нет…
Тишина. Потом неразборчивый гул Игоря. И снова голос свекрови, уже вкрадчивый:
— Я же не навсегда… Пропишусь, подлечусь, может, и обратно выпишусь. Чего ты боишься? Это же твоя квартира. Ты хозяин.
Алина застыла, превратившись в один большой слух. Сердце колотилось так громко, что ей казалось, его слышно за стеной. Прописка. Не неделя. Не две. Врач. Операция.
Из темноты спальни это слово — «прописка» — прозвучало как щелчок взведенного курка. И она поняла: мирный четверг кончился. Началось что-то, к чему она была совершенно не готова.
Утро началось не с привычного запаха кофе, а со стука кастрюль и властного голоса из кухни. Алина, выйдя из спальни, застыла на пороге. Лидия Петровна, в стареньком халате, но с идеально убранной в шишку сединой, хозяйничала у плиты. На столе стояла тарелка с яичницей-глазуньей Игоря — он уже завтракал, уткнувшись в телефон.
— А ты чего встала-то? — свекровь обернулась, держа в руке половник. — Я уже всем приготовила. Деток разбудила, они одеваются.
У Алины похолодело внутри.
— Вы разбудили Сашу и Машу? Но они сегодня в сад не идут, у них выходной. Я хотела, чтобы они поспали подольше.
— Что за безобразие, — фыркнула Лидия Петровна, выключая конфорку. — Режим, Алина, превыше всего. В семь подъем, в девять завтрак. И так до старости. А то потом невоспитанные, по потолкам бегают.
Из детской донесся плач Маши. Алина, стиснув зубы, пошла успокаивать дочь. Так начался день. Первый день новой, уродливой реальности.
К полудню ощущение, что она чужая в собственной квартире, стало невыносимым. Лидия Петровна не сидела на месте. Она двигалась по квартире неспешно, но неотвратимо, как лавина, оставляя за собой следы своего «порядка». Книги на полке в гостиной были переставлены «по росту». Диванные подушки симметрично взбиты и выстроены в линеечку. Детские игрушки, которые Алина разрешала оставлять в корзине в зале, были сурово водворены в детскую со словами: «Бардак разводить не позволю».
Игорь как будто не замечал происходящего. Он уехал «по делам», оставив Алину один на один с материнской «заботой». Обед прошел в тишине, которую нарушали только наставления свекрови.
— Картошечку ты, я смотрю, не особо моешь, — заметила Лидия Петровна, разглядывая вилкой свой кусок. — Земля в кожуре остается. Это вредно. И котлеты эти магазинные… Ты мужа-то хоть домашним кормишь когда?
— Кормлю, — сквозь зубы ответила Алина, чувствуя, как закипает. — Игорю нравится.
— Мужчине нельзя потакать во всем, — философски заключила свекровь. — Он как дитя, сам не знает, что для него хорошо. За ним глаз да глаз нужен.
После обеда Лидия Петровна объявила, что приляжет, но не в гостевой, а на диване в зале — «проветриться». Алина, воспользовавшись моментом, ушла в спальню, чтобы перевести дух. Она прикрыла дверь, прислонилась лбом к прохладному дереву и закрыла глаза. Тишина была обманчивой. Через несколько минут она услышала шаги. Не тяжелые, а осторожные, шаркающие. Шаги прошли мимо двери спальни в сторону кабинета — маленькой комнаты, где стоял их с Игорем общий компьютерный стол и хранились документы.
Алина замерла, прислушиваясь. Послышался звук открываемого ящика. Потом — шелест бумаг.
Сердце у Алины упало. Она тихо, как могла, приоткрыла дверь и заглянула в коридор. Дверь в кабинет была приоткрыта. В щель она увидела спину свекрови. Лидия Петровна стояла у стола и внимательно изучала какой-то документ, держа его в руках. Это была квитанция за коммунальные услуги.
Алина отступила, раздавленная. Рыться в чужих бумагах… Это было уже за гранью. Она глубоко вдохнула и решительно вошла в кабинет.
Лидия Петровна даже не вздрогнула. Медленно, с преувеличенным спокойствием, она положила квитанцию на стол и обернулась.
— А, ты здесь. Я как раз хотела спросить. Почему у вас такие большие суммы за электричество выходят? Холодильник, наверное, старый. Или кондиционер без дела гоняете? Надо бы бережливее.
Алина смотрела ей прямо в глаза. Голос дрожал, но не от страха, а от ярости.
— Лидия Петровна. Что вы здесь делаете? Это наши личные документы.
— Личные? — брови свекрови поползли вверх. — Какие уж там личные, если речь о семейном бюджете. Я же мать Игоря. Мне не все равно, как вы деньги транжирите. Сын вкалывает, а вы, видно, считаете, что они с неба падают.
— Это не ваше дело! — вырвалось у Алины. — Вы не имеете права лазить по нашим вещам! Вы гость, в конце концов!
В этот момент на пороге появился Игорь. Он вернулся, не предупредив. Лицо у него было озадаченное.
— Что тут происходит? Почему кричите?
Лидия Петровна мгновенно сменила пластинку. Ее осанка согнулась, голос стал жалобным и дрожащим.
— Сынок, я не знаю, что случилось… Я просто увидела квитанцию, хотела совет дать, как сэкономить… А Алина набросилась на меня, как фурия… Я же хотела как лучше…
Игорь посмотрел на Алину. В его взгляде читалось раздражение и усталость.
— Алина, ну что ты? Мама же старается помочь. Не надо на нее голос повышать. Она пожилой человек.
— Пожилой человек, который роется в наших бумагах! — закричала Алина, чувствуя, как слезы подступают от бессилия. — Ты это понимаешь? Она ищет что-то! Она с первого же дня ведет себя как хозяйка!
— Что она может искать? — отмахнулся Игорь, проводя рукой по лицу. — Нервничаешь из-за ерунды. Мама приехала ненадолго, перетерпи. Не устраивай скандалы.
— Ненадолго? — истерически рассмеялась Алина. — А «прописка» для операции — это тоже ненадолго? Я все слышала вчера!
Игорь побледнел. Он украдкой взглянул на мать, которая сделала скорбное лицо.
— Это… это просто разговор был такой, — пробормотал он. — Чтобы врача найти. Не придавай значения. Ты что, с ума сошла, из-за каждого шороха подозревать?
Он сказал это с такой неподдельной досадой, будто это она, Алина, сошла с ума, а не его мать шарилась по чужим ящикам. В его глазах она увидела не поддержку, а обвинение. Он выбрал сторону. И это было больнее всего.
Алина обернулась и вышла из комнаты, хлопнув дверью. Она услышала за спиной приглушенный голос свекрови:
— Видишь, сынок? Я же говорила. Чужая кровь. Она тебя и твою мать не уважает. Думает только о своей шкуре.
Игорь что-то промычал в ответ. Алина уже не слушала. Она стояла на кухне, сжимая край стола так, что пальцы побелели, и смотрела в окно на серое небо. Первая битва была проиграна. Но война, она чувствовала, только начиналась. И следующее сражение будет за их общую с Игоревым будущее, за стены этой квартиры. И пока она не знала, как его выиграть.
Ночь после скандала прошла в ледяном молчании. Игорь спал, отвернувшись к стене. Алина не сомкнула глаз, в голове пульсировала одна мысль: «Прописка». Это слово, как черная дыра, засасывало в себя все спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Она понимала, что ее бытовое раздражение — ничто по сравнению с юридической угрозой, которую она пока лишь смутно ощущала.
Утром, сделав вид, что все в порядке, она накормила детей и объявила, что идет с ними на долгую прогулку. Игорь кивнул, не глядя. Лидия Петровна ворчала что-то про сквозняк и слишком легкие куртки.
Алина вывела детей на улицу, завела в кафе, заказала им какао и кексы. Пока они были заняты, она достала телефон и набрала номер своей подруги Кати, которая работала юристом в крупной фирме. Они не так часто общались в последнее время, но Катя всегда была рада помочь.
— Алло, Алин? Неожиданно. Что случилось? — сразу уловила нотки паники в голосе подруги Катя.
— Кать, мне срочно нужен совет. Жилищный вопрос. Можно я тебе все расскажу?
— Говори. Только без эмоций, голые факты.
Алина, понизив голос, чтобы не пугать детей, за двадцать минут изложила всю историю: внезапный приезд, чемодан, подслушанный разговор о прописке и операции, вчерашний обыск бумаг. Катя слушала молча, не перебивая.
— Понятно, — наконец сказала она. Голос у нее стал сухим, профессиональным. — Слушай меня внимательно, Алина. Забудь про котлеты и немытый картофель. Твоя проблема в тысячу раз серьезнее. Если твою свекровь пропишут в вашей квартире, ты можешь попрощаться с тихой жизнью. Навсегда.
Алина похолодела.
— Но она же не собственница. Квартира наша с Игорем, в совместной собственности, приватизирована.
— Это не имеет значения. Постоянная регистрация по месту жительства — это не штамп в паспорте для галочки. Это право проживать там, где прописан. Если она там прописана, вы не сможете просто так сказать: «А теперь съезжайте». Даже если она не живет там годами. Чтобы выписать человека против его воли из приватизированной квартиры, где он не собственник, нужно обращаться в суд.
— Ну и что? Мы обратимся, — слабо сказала Алина.
— И что ты будешь доказывать в суде? — безжалостно спросила Катя. — Что она тебе не нравится? Судью это не волнует. Нужны веские основания: что она не живет по этому адресу, что у нее есть другое жилье, или что она систематически нарушает права соседей, ведет асоциальный образ жизни. Пьянство, дебоши, порча имущества. У тебя есть что-то из этого? Пока только твои слова против ее слов. А если она скажет в суде: «Я живу с сыном, помогаю с внуками, это мой единственный дом» — суд, скорее всего, оставит регистрацию в силе. Более того, если она пожилая и нуждается в уходе, суд может встать на ее сторону, сославшись на право на жилище и семейную поддержку.
Алина молчала, с ужасом глотая слезы. Дети смеялись над мультиком на телефоне, а ее мир рушился.
— Кать, но она же сказала, что потом выпишется…
— Дорогая, не будь наивной. Зачем ей тогда это все? Просто так? Нет. Либо операция — правда, и прописка нужна для квоты, но тогда выписаться после нее ее никто не заставит. Либо это план «закрепиться». Если она там прописана, она имеет право жить в этой квартире до самой смерти. И ты не выставишь ее за дверь. Юридически — почти нереально. Это как мина замедленного действия в фундаменте твоего дома.
— Что мне делать? — прошептала Алина.
— Первое: ни в коем случае не соглашаться на прописку. Второе: найти рычаги давления на мужа. Он ключевая фигура. Он собственник, он дает согласие на регистрацию. Поговори с ним, но не с истерикой, а с фактами. Распечатай статью 35 Жилищного кодекса, прочитай ему. Объясни, что это навсегда. Третье: если не поможет… думай о радикальных мерах. Собирай доказательства ее поведения. Но это долго.
Алина поблагодарила подругу и опустила телефон. Руки дрожали. Все, что казалось мелким бытовым напряжением, теперь обрело четкие, пугающие очертания настоящей войны за жилье.
Вечером, уложив детей, она зашла в гостиную. Игорь смотрел телевизор. Лидии Петровны не было видно, но Алина чувствовала — она где-то рядом, прислушивается.
— Игорь, нам нужно поговорить. Серьезно.
— Опять? — он вздохнул, не отрываясь от экрана.
— Да, опять. Про прописку твоей матери.
Он выключил телевизор и повернулся к ней. Лицо его было уставшим и раздраженным.
— Алина, хватит уже эту тему мусолить. Я же сказал — это для операции. Ей нужно обследование, возможно, даже операция. В деревне нет таких врачей. А по полису, чтобы получить квоту или направление в хорошую городскую клинику, нужна местная прописка. Всего-то на год. Ну, максимум на два. Потом выпишется.
— Она тебе так сказала? — холодно спросила Алина. — А ты уверен, что она выпишется? Ты уверен, что через два года она не скажет, что ей нужно еще одно лечение, а потом — реабилитация, а потом — просто «старость не радость, сынок»?
— Ты что, мне мать в лицо тыкаешь? — повысил голос Игорь. — Она не обманщица какая-то! Она жизнь за меня отдала бы!
— Я не говорю, что она обманщица! Я говорю, что ты не понимаешь последствий! — Алина сгребла со стола распечатанные после разговора с Катей тезисы. — Посмотри! Выписать человека, даже не собственника, против его воли практически невозможно! Это на годы судов, нервы, деньги! Она получит право жить здесь пожизненно! Ты готов делить с ней нашу квартиру до самой ее смерти? А дети? У них комната одна на двоих, а бабушке целая гостевая!
— Ты что, хочешь, чтобы моя мать умерла без медицинской помощи? — рявкнул Игорь, вскакивая с дивана. Его лицо покраснело. — Это называется эгоизм! Чистейшей воды! У тебя есть сердце? Или только расчет? Ты думаешь только о своих квадратных метрах!
Эти слова ударили, как пощечина. Алина отступила на шаг.
— Я думаю о нашей семье, Игорь! О наших с тобой детях! О нашем общем будущем! А ты думаешь только о том, как бы не чувствовать себя виноватым перед матерью! Ты решаешь ее проблемы за счет нашей семьи! Ты предлагаешь ей в жертву наш покой!
— Молчи! — прошипел он. — Я устал от твоих истерик. Решение принято. Мама останется, и пропишем мы ее. Для лечения. Это мое последнее слово.
Он тяжело дышал, глядя на нее сверху вниз. В его глазах она увидела не мужа, а чужого, озлобленного человека, загнанного в угол чувством долга и не желающего видеть правду.
— Твое последнее слово? — тихо, почти беззвучно, повторила Алина. — Хорошо. Тогда запомни и мое.
Она не стала кричать. Она просто развернулась и вышла из комнаты. В коридоре, в тени, стояла Лидия Петровна. Она не скрывалась, стояла и смотрела на Алину с каким-то странным, почти торжествующим спокойствием. Их взгляды встретились на секунду. Ни слова не было сказано. Но в этом молчаливом взгляде свекрови Алина прочла все: «Я победила, чужачка. Это мой дом теперь».
Алина прошла мимо, закрылась в спальне. Она не плакала. Она сидела на краю кровати, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Чувство жертвы сменилось холодной, ясной решимостью. Катя говорила о рычагах давления. У нее их нет. Игорь выбрал сторону. Значит, война объявлена. И если она не может предотвратить прописку, ей нужно готовиться к тому, что будет после. Нужно искать оружие. Любое.
И тогда она вспомнила. Компьютер. Общий компьютер в кабинете, где Игорь иногда искал юридические консультации. Он мог что-то там смотреть… о прописке.
Тихо, как мышь, она выскользнула из спальны и направилась в кабинет. Сердце бешено колотилось. Она села за стол, включила системный блок. Монитор засветился. Она открыла историю браузера.
И там, среди запросов про футбол и автозапчасти, она нашла то, что искала. Несколько ссылок, посещенных на прошлой неделе, еще до приезда матери:
«Права прописанного,но не собственника в приватизированной квартире».
«Можно ли выписать мать из квартиры».
«Согласие собственника на регистрацию».
Она щелкнула на последнюю ссылку. Статья была открыта. Алина медленно прокрутила ее вниз. И в самом конце, в разделе «комментарии», она увидела логин Игоря. Он задавал вопрос два дня назад. Вопрос был краток: «Если я дам согласие на регистрацию матери, а потом передумаю, как быстро можно ее выписать?»
Ответ юриста-консультанта под ником был столь же краток и беспощаден: «Если ваша мать не согласна выписываться добровольно, и у нее нет другого жилья, выписать ее будет крайне сложно. Процесс может затянуться на годы. Готовьтесь к долгой судебной тяжбе без гарантий успеха».
Алина откинулась на спинку кресла. Значит, он знал. Он все понимал. И все равно сделал выбор. Не по незнанию, а сознательно. Это было уже не глупостью, а предательством.
Она вышла из истории браузера и собиралась выключить компьютер, как вдруг ее взгляд упал на значок почтового клиента. Он был запущен. Игорь забыл выйти из своего ящика. Рука сама потянулась к мышке. Это было низко. Но что еще оставалось?
Она открыла папку «Отправленные». И среди последних писем увидела одно, отправленное его сестре, Кате, недельной давности. Тема: «Насчет мамы».
Текст был короткий: «Кать, договаривайся по тому вопросу. Мама приедет ко мне, пропишется. Как договорились: потом, когда все утрясется, будем решать вопрос с долей или компенсацией. Главное — зацепиться. Игорь».
Алина не дышала. «Доля или компенсация». «Главное — зацепиться». Все кусочки пазла с грохотом встали на свои места. Операция была лишь предлогом, ширмой. Цель была одна — вклиниться в их квартиру, получить законные основания, чтобы потом давить, требовать, шантажировать. И Игорь… Игорь был в курсе. Он был частью этого плана.
Она выключила компьютер и в темноте кабинета, положив голову на холодную поверхность стола, наконец, разрешила себе тихо, беззвучно зарыдать. От боли, от предательства, от страха. А потом слезы высохли. Осталась только пустота и кристально четкое понимание: она одна. И спасать свой дом теперь придется одной. Любой ценой.
Неделя после той ночи пролетела в тягучей, нездоровой тишине. Алина и Игорь общались только на бытовые темы, касающиеся детей. Слова «прописка» и «операция» больше не звучали, но висели в воздухе невысказанной угрозой. Лидия Петровна вела себя с подчеркнутым спокойствием, даже перестала ворчать. Это затишье было страшнее открытой войны.
В пятницу утром Игорь, за завтраком, не глядя на Алину, сказал:
— Сегодня поедем в МФЦ. Оформим документы для мамы. Ты поедешь с нами. Нужно твое присутствие как собственника.
Алина, резавшая хлеб, не дрогнула. Она знала, что этот день настанет. Она увидела в почте Игоря дату и время записи.
— Хорошо, — равнодушно ответила она. — Дети?
— Мама посидит с ними.
Лидия Петровна кивнула, наливая сыну чай.
— Конечно, посижу. Вы по делам, не торопитесь.
Алина понимала абсурд ситуации: они едут юридически оформлять право ее свекрови на вечное проживание в их доме, а та в это время будет присматривать за их детьми, укрепляя свой статус «незаменимой помощницы».
Дорога до многофункционального центра молчаливой, напряженной процессией. Игорь вел машину, стиснув руль. Лидия Петровна сидела сзади, одетая в свое лучшее темно-синее пальто, с новой сумкой. Она смотрела в окно с видом первооткрывателя. Алина — на потрескавшуюся кожу на руках. Она чувствовала себя не женой и хозяйкой, а конвоируемым преступником, которого везут на подписание смертного приговора.
МФЦ встретил их унылой очередью, пластиковыми стульями и выцветшими объявлениями на стенах. Воздух пахнет пылью и человеческим терпением. Они взяли талон и сели ждать. Лидия Петровна достала паспорт и какие-то справки, перебирала их с важным видом. Игорь уткнулся в телефон. Алина просто смотрела на светящееся табло с номерами. Каждый приближающийся к их цифре щелчок был как удар молотка по гвоздю, вбиваемому в крышку ее гроба.
— Э-э-э, сто семьдесят пятый! Окно четырнадцать! — раздался хриплый голос из динамика.
Они подошли к стеклянной кабине. Женщина-сотрудница с уставшим лицом взяла документы. Процедура была отлаженной и бездушной.
— Заявление собственника о согласии на регистрацию. Паспорта всех зарегистрированных в квартире. Документ-основание для вселения… Свидетельство о праве собственности. Домовая книга.
Игорь молча подавал бумаги. Алина по требованию протянула свой паспорт. Ее пальцы касались холодной обложки.
— Подпишите здесь, — сотрудница ткнула коротко остриженным ногтем в несколько мест на бланках. — И здесь. Вы, как регистрируемый, здесь. Вы, как принимающая сторона, здесь.
Алина взяла ручку. Она была легкой и дешевой, скользила по гладкой бумаге. Она посмотрела на строчку: «Согласие на регистрацию по месту жительства…» Подпись здесь была формальностью, но для нее это было подписание капитуляции. Она мельком взглянула на Игоря. Он быстро, не глядя на нее, расписывался в своих графах. Лидия Петровна выводила свою подпись с торжественной медлительностью, будто ставила автограф под историческим документом.
— Все, — сказала сотрудница, забирая бумаги. — Готово будет через три рабочих дня. Паспорт с отметкой можно будет забрать в том же окне. Следующий!
Это было все. Никаких взрывов, никаких последних вопросов. Только щелчок штампа в дальней комнате и их дело, унесенное в глубину коридора на обработку.
На обратном пути в машине воцарилась иная тишина. Лидия Петровна уже не смотрела в окно, а сидела с закрытыми глазами, на губах играла едва уловимая, но безошибочно узнаваемая улыбка удовлетворения. Миссия выполнена. Игорь, казалось, сбросил груз, он даже включил радио на тихую музыку. Только Алина чувствовала, как внутри у нее что-то окончательно и с сухим треском оборвалось.
Дома дети бежали их встречать. Лидия Петровна сразу окутала их показной лаской: «Ой, мои хорошие, скучали по бабушке?» Алина прошла на кухню, чтобы скинуть пальто. В этот момент в тишине квартиры громко, настойчиво зазвонил домашний телефон. Звонила городская линия.
Игорь, стоявший в гостиной, взял трубку.
— Алло?
Алина невольно прислушалась. Она узнала голос сразу — визгливый, громкий, с характерной картавинстью. Сестра Игоря, Катя. Они не общались с ней года два, после очередной ссоры из-за денег.
— Игорек! Привет! Ну что, как успехи? Мама уже прописалась? — голос был таким громким, что слова были слышны без усилителя.
Игорь нахмурился, отвернулся к окну, понизив тон.
— Кать, не кричи. Только что подали документы.
— Ура! — в трубке раздался не сдержанный, а какой-то похабный, ликующий хохот. — Ну все, теперь пол-квартиры моей маме! Я как дочь тоже наследственные права имею! Так, шучу, шучу… Но доля-то у нее теперь фактически есть, право на жилплощадь! Это ж надо праздновать!
Алина застыла, держась за спинку стула. Кровь отхлынула от лица.
Игорь помрачнел.
— Катя, что за бред? О какой доле речь? Мама просто прописывается для лечения.
— Ага, для лечения, — ядовито протянула Катя. — Ладно, братик, не прикидывайся святым. Мы же все понимаем. Мама теперь легально вписана в вашу крепость. А раз она там есть, то и я, родная дочь, имею право интересоваться условиями ее проживания. Может, я тоже захочу в город перебраться? Маме одной скучно. Или… мы можем решить вопрос проще. Ты же понимаешь, о чем я.
— Я ничего не понимаю, — сквозь зубы проговорил Игорь. В его голосе впервые зазвучала тревога. — Катя, мама здесь поживет и выпишется.
— Выпишется? — Катя рассмеялась еще громче. — С какого перепуга? У нее там теперь прописка, сынок рядом, внуки. Рай, а не жизнь! Она дура, что ли, отказываться? Нет, братан, она там теперь до конца дней. А мы… мы с тобой будем думать, как эту ситуацию монетизировать. Чтобы и маме хорошо, и нам с тобой не обидно. Я как раз в понедельник свободна, приеду, проверю наши с мамой метры, осмотрюсь. Пока!
Щелчок. Гудки. Игорь медленно опустил трубку. Он стоял, повернувшись спиной к комнате, но по его ссутулившимся плечам было видно — он в шоке. Его расчетливый план с «временной пропиской» только что был грубо и цинично развенчан его же сестрой.
В дверях кухни появилась Лидия Петровна. Она слышала разговор, это было ясно по ее лицу. Но на нем не было ни удивления, ни возмущения. Было лишь холодное, каменное спокойствие.
— Что Катюша-то хочет? — спросила она, слишком невинно.
Игорь резко обернулся. Его лицо исказила гримаса гнева и растерянности.
— Мама! Ты что, с ней это обсуждала? Про «долю»? Про «наши метры»?
— Что ты, сынок, — отмахнулась Лидия Петровна, поправляя фартук. — Катя шутит, у нее такой характер. Но она права в одном — раз уж я здесь прописана, то это теперь и мой дом тоже. А дочь имеет право навещать мать. И беспокоиться о ее доле… то есть о ее комфорте.
Она подчеркнуто медленно повернулась и пошла к детям, оставив Игоря одного посреди гостиной. Он встретился взглядом с Алиной. В его глазах она увидела то, чего не видела давно: осознание. Осознание того, что его использовали. Что он, желая решить одну проблему, впустил в дом не мать, а троянского коня, из которого уже выскакивают алчные родственники.
Но было уже поздно. Документы поданы. Штамп будет поставлен. Роковые чернила уже начали впитываться в бумагу, меняя будущее их семьи навсегда. И следующая фраза, которую Алина произнесла тихо и четко, прозвучала для Игоря как приговор ему самому:
— Поздравляю. Ты только что подарил им ключ от нашего дома. Навечно. Добро пожаловать в кошмар.
Три дня ожидания штампов прошли в звенящей тишине. Игорь отстранился, проводя время на работе или в гараже. Лидия Петровна, получившая моральное подтверждение своих прав, перестала даже делать вид. Теперь она не советовала, а указывала. Не помогала, а переделывала. Детские вещи, постиранные Алиной, она перестирывала со словами «от вашего порошка сыпь будет». Ужин, который готовила Алина, она дополняла своими блюдами, ставя их в центр стола, как главные.
Алина наблюдала за всем со стороны, как будто ее сознание отделилось от тела, которое механически убирало, готовило, укладывало детей. Внутри нее зрела холодная, твердая решимость. Она вспоминала слова подруги-юриста: «Собирай доказательства. Нужны нарушения». Но пока что были только бытовые склоки — этого для суда мало.
В понедельник утром, как и обещала, позвонила Катя.
— Братик, я на вокзале. Через сорок минут у вас. Встречай.
Игорь, бледный, попытался возразить:
— Катя, сейчас не самое удобное время…
— Что значит не удобное? — перебила сестра. — Мама же одна там скучает. Я ее навестлю. И Сергея с собой привезла, он мне чемодан донесет. Так что готовьте тапочки!
Игорь опустил трубку. Он выглядел затравленным.
— Катя едет. С каким-то Сергеем. Ненадолго.
— Надолго, — без интонации поправила его Алина, моя посуду. — Они же «наши метры проверять».
Она оказалась права. Катя ворвалась в квартиру не как гость, а как завоеватель. Она была похожа на более молодую и развязную версию матери — тот же цепкий взгляд, но с добавлением наглой самоуверенности. За ней плелся парень, Сергей, молчаливый, с пустым взглядом и огромными, грязными кроссовками.
— Ну здравствуйте, родные! — оглушительно крикнула Катя, обнимая замершую Лидию Петровну. — О, мам, как ты похорошела в городе! А это Сергей. Сереж, не стесняйся, проходи, тут теперь почти наш дом.
Сергей кивнул, снял куртку и бросил ее на спинку нового кресла, не спросив, можно ли.
— Игорек, братан! — Катя хлопнула брата по плечу, хотя тот весь напрягся. — Классная квартирка! Я так и знала, что вы тут в шоколаде живете. А где наша гостевая? А, вот она!
Она без приглашения прошла в комнату, где жила Лидия Петровна, и начала громко оценивать: «Окна на север, грустно. Шкаф маловат. Но ничего, обживемся».
Алина стояла в дверях кухни, наблюдая. Дети притихли за ней, чувствуя напряжение.
— Алина, приветик, — Катя заметила ее, окинула оценивающим взглядом с ног до головы. — Не ожидала, да? Ну ничего, родственникам надо общаться теснее. А то вы тут одни жировали.
— Мы не жировали, мы работали, — тихо, но четко сказала Алина.
— Все работают, дорогая, — усмехнулась Катя. — Но не у всех такие хоромы получаются. Ладно, не будем о грустном. Мам, а у вас что поесть есть? Мы с дороги.
Она направилась к холодильнику и открыла его, как свой собственный. Вытащила сыр, колбасу, купленные Алиной к ужину.
— О, и пивко есть! Сереж, хочешь пива?
— А почему бы и нет, — буркнул тот, уже устроившись на диване и щелкая пультом от телевизора.
Вечером ситуация достигла точки кипения. Детям было пора спать. Катя и Сергей, распивая пиво и разбросав кожуру от семечек по столу, смотрели боевик на большой громкости. Лидия Петровна сидела с ними, улыбаясь, и делала вид, что все в порядке.
— Катя, извини, но детям спать, — сказала Алина, стараясь говорить ровно. — Можно сделать потише?
— А что, у вас тут казарма по режиму? — фыркнула Катя, не отрываясь от экрана. — Привыкайте к гостям. Или вы хотите сказать, что мы мешаем?
— Вы мешаете, — не выдержал Игорь, вставая. Он был бледен. — Сделай потише.
Катя медленно повернула к нему голову. В ее глазах вспыхнул холодный огонек.
— Ой, как мы загостились-то. Чуть не забыли, что ты тут главный. Ладно, Сереж, сделай потише, хозяева нервничают.
Сергей уменьшил громкость на пару делений, но смех и выстрелы все равно наполняли квартиру. Алина увела плачущую Машу в детскую. Укладывая дочь, она услышала новые голоса из коридора. Катя и Лидия Петровна о чем-то спорили.
— Мам, ну что за кровать старая? У тебя же спина болит. Нужно нормальную кровать купить. Ортопедический матрас.
— А где его ставить-то, дочка? Комната маленькая.
— А эту раскладушку — на выброс. И стол этот швейный… Зачем он тебе? Ты же не портниха. Выкинем, поставим тебе комод и тумбочку. А то теснишься тут.
Алина вышла из детской. Катя и Лидия Петровна стояли в гостевой и обсуждали перестановку. Игоря рядом не было.
— Выбрасывать мой стол не будете, — сказала Алина, блокируя дверь. Ее голос прозвучал как сталь. — И переставлять здесь ничего не будете. Это моя квартира.
Катя обернулась, улыбка сползла с ее лица.
— Твоя? С юридической точки зрения, как я понимаю, теперь не совсем. Мама здесь прописана. А значит, имеет право на достойные условия. А этот хлам их не обеспечивает.
— Это не хлам. И эта комната — гостевая, а не собственность Лидии Петровны.
— Гостевая для гостей, а мама теперь не гость, — парировала Катя. — Она жилец. Постоянный. И мы, ее близкие, будем заботиться о ее комфорте. Если тебе не нравится — терпи. Или уходи. Двери открыты.
Эта наглая, откровенная фраза повисла в воздухе. Лидия Петровна не сказала ни слова в защиту Алины. Она лишь смотрела на дочь с одобрением.
В этот момент вернулся Игорь, видимо, сходивший покурить на балкон. Увидев сцену в дверях, он нахмурился.
— Опять что?
— Твоя жена не дает маме обустроить быт, — моментально заявила Катя. — Живет тут, как таракан в банке, все свое гнездо оберегает.
— Алина, хватит, — устало сказал Игорь. — Оставь маму в покое. Она хочет переставить мебель — пусть переставляет.
Это было последней каплей. Алина посмотрела на мужа, и в ее взгляде не было уже ни боли, ни злости. Только ледяное презрение.
— Хорошо, — тихо сказала она. — Делайте что хотите. Устраивайте свой быт.
Она прошла мимо них в спальню, закрыла дверь. Но не для того, чтобы плакать. Она села на кровать и достала телефон. Она зашла в интернет-магазин и, недолго выбирая, заказала маленькую, компактную камеру с функцией Wi-Fi и записи на карту памяти. Доставка — завтра. Она выбрала вариант «в пункт выдачи».
Звуки перестановки, смех и грохот падающих вещей доносились из гостевой. Они выкидывали ее стол. Ее вещи. Завоевывали пространство.
Алина не вышла им помешать. Она сидела и смотрела в темноту. Ее план начинал обретать форму. Если они хотят войны на уничтожение, они ее получат. Но по ее правилам. И первое правило — нужно доказательство. Доказательство того, что они не просто неприятные гости, а вандалы и оккупанты, разрушающие чужое имущество и нарушающие покой.
Она услышала, как Катя говорит в зале:
— Мам, а что на кухне? У них же там новая мебель встроенная. Может, тоже переделаем? Я в журнале видела модный вариант…
Игорь что-то пробормотал невнятно. Его голос звучал подавленно, сломленно.
Алина тихо встала, подошла к двери и прислушалась. Она знала, что Игорь больше не союзник. Он — жертва, которая сама впустила волков и теперь боится признать свою ошибку. Она была одна. И это делало ее решимость абсолютной.
Завтра приедет камера. А послезавтра она найдет способ ее установить. Пусть они чувствуют себя хозяевами. Пусть расслабятся и покажут свое истинное лицо. А она будет собирать улики. Каждый хамский возглас, каждый сломанный предмет, каждый угрожающий разговор.
Война перешла в тихую, наблюдательную фазу. Алина превратилась в снайпера, выбирающего позицию и терпеливо ждущего свою цель на прицеле.
Камера прибыла на следующий день, как и было обещано. Алина, сказав, что идет за детским витаминами, забрала ее из пункта выдачи. Устройство было крошечным, в рамке для фотографий. Оно выглядело как часть интерьера. В инструкции значилось: управление через приложение, запись по движению или звуку, карта памяти на 128 Гб.
Установка была делом риска и секунд. Она выбрала момент, когда Катя и Сергей ушли в магазин «за вкусненьким», а Лидия Петровна дремала в своей, уже «обустроенной», комнате. Игорь был на работе. Алина выбрала полку в зале, где стояли детские книги и несколько рамок с фотографиями. Она заменила одну из старых рамок — снимок у моря — на новую. Камера смотрела на центр комнаты, захватывая диван, часть телевизора и проход на кухню. Она подключила устройство к скрытой домашней сети Wi-Fi, настроила доступ через приложение на своем телефоне. Сердце колотилось так, будто она закладывала бомбу, а не мини-камеру. Но разве это было не так?
Первые часы наблюдения принесли лишь бытовые сцены: Катя, развалясь на диване, Сергей, щелкающий семечки. Но звук был отличный. Алина, находясь в спальне или на прогулке с детьми, слышала каждый их разговор.
— Мамка-то наша молодец, прописку протолкнула, — говорил Сергей хриплым голосом.
—Ага, теперь держись, — смеялась Катя. — Через полгода начнем давить. Или квартиру делить, или деньги, чтобы мы «добровольно» выписались. Игорь не выдержит, сломается. Он и так уже тряпка.
Алина записывала эти разговоры. Но это были лишь слова. Для суда, как говорила юрист, нужно больше. Нужны действия.
Вечером того же дня она устроила небольшую провокацию. При детях и Игоре, который молча ковырял вилкой ужин, она сказала:
— Я завтра уезжаю с детьми к родителям. На неделю. Мама давно зовет в гости, а у Саши каникулы.
В комнате повисла тишина. Игорь удивленно поднял голову.
— К родителям? Почему вдруг?
— Потому что здесь нам с детьми некомфортно, — четко, глядя на него, ответила Алина. — Шумно, тесно, нервозно. Я хочу, чтобы они отдохнули от этой обстановки. И я тоже.
Катя переглянулась с матерью. В ее глазах вспыхнула искорка чего-то хищного.
— Ну что ж, отличная идея, — сладко произнесла она. — Отдохнете. А мы тут с мамой порядок наведем, пока вас нет. Поживем своей семьей.
Игорь хотел что-то сказать, но увидел ледяной взгляд Алины и промолчал. Он просто кивнул. Его капитуляция была полной.
На следующий день Алина, собрав детям самые необходимые вещи и свои документы, уехала. Прощание было сухим. Лидия Петровна сказала: «Порадуй маму, передавай привет». Катя многозначительно улыбалась. Игорь стоял в дверях и смотрел, как они уходят, его лицо было маской, за которой невозможно было разглядеть чувства.
Родители Алины жили в соседнем районе. Войдя в их чистую, пахнущую пирогами и спокойствием квартиру, Алина впервые за две недели позволила себе расслабиться. Но ненадолго. Ее миссия только начиналась.
Она уложила детей, сказала маме, что очень устала, и закрылась в гостевой комнате. Включила ноутбук, запустила приложение для камеры. Сначала все было тихо. Пустая квартира. Потом в кадре появилась Катя. Она ходила по залу, что-то обдумывая. Затем пришел Сергей. Лидия Петровна сидела в своем кресле.
— Ну что, — раздался голос Кати, — разъехались цыгане. Можно и делом заняться.
— Каким делом? — спросила Лидия Петровна, но в ее голосе не было вопроса, было ожидание инструкции.
— А тем, что эта кухня у них, как из журнала, но планировка дурацкая. Холодильник тут, а мойка там. И этот барный столок… Он вообще не в тему. Давай его уберем.
— Как уберем? — насторожился, наконец, Игорь. Он вошел в кадр, бледный, с кругами под глазами.
—А так, — сказал Сергей, вставая. — Разберем и выкинем. Место освободится. Можно большой холодильник поставить потом.
— Вы с ума сошли! — голос Игоря дрогнул. — Это наша кухня! Встроенная мебель! Ее нельзя просто так ломать!
— А кто будет запрещать? — Катя подошла к нему вплотную. — Твоя жена? Ее нет. Ты? Ты, братик, уже все решил, когда маму прописал. Теперь тут наша песня. Мы улучшаем жилищные условия нашей матери. Она имеет на это право. А ты либо помогай, либо не мешай.
Игорь что-то пробормотал и вышел из кадра, бросив на мать взгляд, полкий немого упрека. Та отвернулась.
Алина, сидя у ноутбука, затаила дыхание. Она увеличила звук.
Послышался скрежет, стук. Сергей, вооружившись каким-то монтировкой, который он, видимо, принес с собой, начал откручивать крепления барной стойки — той самой, которую Алина и Игорь выбирали вместе, которая была частью гарнитура. Дерево трещало, металл скрипел.
— Осторожнее, дурак! — крикнула Катя. — Не поцарапай пол! Он тут ламинат дорогой, потом продать можно будет.
— Да пофиг, — проворчал Сергей. — Все равно переделывать.
Они работали грубо, варварски. Через полчаса стойка, покосившись, рухнула на пол с оглушительным грохотом. Катя засмеялась.
— Вот! Просторнее сразу! Мам, глянь! Теперь тут можно нормальный обеденный поставить.
Лидия Петровна подошла, осмотрела повреждения: торчащие щепки, царапины на полу, оборванные провода подсветки.
— Да, хорошо, — одобрительно сказала она. — А эти шкафчики верхние… Они тоже слишком низко висят. Давай и их снимем.
Алина смотрела на экран, и ее охватила странная, почти отстраненная ярость. Они не просто портили вещи. Они уничтожали символ ее семьи, ее дома, ее прошлой жизни. И Игорь… Игорь позволил этому случиться. Он где-то там, вне кадра, бездействовал.
Запись продолжалась. Ущерб нарастал. Алина сделала скриншоты, сохранила видеофайлы на жесткий диск и в облако. Этого было достаточно. Более чем достаточно. Это был не просто бытовой конфликт. Это было умышленное уничтожение чужого имущества. И все говорили об этом в открытую.
Она откинулась на спинку стула и закрыла глаза. План работал. У нее теперь было оружие. Но следующее действие было самым трудным. Нужно было вернуться туда, в эпицентр хаоса, и предъявить им этот холодный, цифровой приговор. И сделать это так, чтобы у них не осталось ни единого шанса.
Она взглянула на время. Было одиннадцать вечера. Завтра она отведет детей в сад и пойдет к юристу. А после… после она вернется в свою квартиру. Не как жертва, а как обвинитель. С полицией, протоколами и неоспоримыми доказательствами.
Война входила в завершающую фазу. И Алина больше не собиралась отступать.
Утро началось не с тревоги, а с холодной, выверенной до мелочей решимости. Алина отвела детей в сад, предварительно позвонив воспитательнице и попросив задержать их немного сегодня вечером. Потом она встретилась со своей подругой-юристом Катей в тихом кафе. Та, просмотрев видео и скриншоты, свистнула.
— Это уже не жилищный спор, Алина. Это уголовная статья о преднамеренной порче имущества. И групповое, что усугубляет. Ты созрела для решительных действий?
— Созрела, — кивнула Алина. Ее руки не дрожали. — Что нужно делать?
— Сначала — официальный вызов участкового для составления протокола о правонарушении. Прямо на месте. Я дам тебе номер его служебного телефона. Звони, говори, что в квартире посторонние лица умышленно разрушают имущество, отказываются покидать помещение, есть угроза эскалации. Просим приехать и зафиксировать. Возьми с собой двух свидетелей — соседку, если хорошие отношения, и меня. Я приеду как твой представитель. Когда он будет составлять протокол, покажешь ему видео. Но оригинал карты памяти отдавать не надо, только копию на флешке.
План был прост и жесток. Алина все выполнила. Соседка снизу, Ольга Викторовна, с которой они иногда пили кофе, с охотой согласилась помочь — она и сама слышала за стеной пьяные крики и грохот. Подруга-юрист взяла служебный отпуск на полдня.
Ровно в три часа дня они стояли у двери своей квартиры. Алина вставила ключ в замок. Рука была твердой. Она слышала за дверью голоса, смех, звук включенной болгарки — они продолжали «улучшать» кухню.
Она распахнула дверь.
Картина, открывшаяся ей, была хуже, чем на видео. В прихожей валялись обрывки обоев, оторванные при «ревизии» проводки. В зале на диване, заваленном крошками и пустыми банками, сидели Катя и Сергей. Лидия Петровна стояла на пороге кухни, наблюдая. Игоря не было видно.
Все замерли, увидев ее. Катя оправилась первой.
— О, хозяйка пожаловала с проверкой! А мы тут без тебя обустраиваемся.
Алина не ответила. Она шагнула в сторону, пропуская в квартиру участкового — немолодого, усталого мужчину в форме, а за ним — соседку Ольгу Викторовну и свою подругу Катю-юриста, которая сразу оценивающим взглядом окинула обстановку.
— Это еще кто? — насторожилась Лидия Петровна.
— Я — участковый уполномоченный, — спокойно представился мужчина, показывая удостоверение. — Ко мне поступило заявление о порче имущества и нарушении общественного порядка. Разрешите пройти.
Катя вскочила с дивана.
— Какое еще заявление? Это наша квартира! Мы здесь законно!
— Вы кто именно? — участковый достал блокнот.
— Я — дочь хозяйки, а это — ее внук! — Катя указала на Сергея. — Мы в гостях у родни.
— Прописаны здесь? — продолжил участковый, глядя в свои бумаги.
— Нет, но…
— Тогда просьба сохранять спокойствие и не мешать. Заявление поступило от одной из собственников, — он кивнул на Алину. — Прошу показать, в чем заключается порча.
Алина молча повела его на кухню. Игорь, услышав шум, вышел из спальни. Увидев участкового, он побледнел и остолбенел.
Кухня была похожа на место после погрома. Барная стойка, сломанная пополам, лежала на полу. Один из верхних шкафчиков висел на одной петле, из него торчала посуда. На стенах — глубокие царапины от инструментов. Пол был испачкан грязью и осколками плитки, которую пытались поддеть.
— Это что такое? — тихо спросил участковый.
— Это моя кухня, вернее, то, что от нее осталось, — сказала Алина. — Встроенный гарнитур был исправен. Эти люди, не имея на то никакого права, в мое отсутствие начали его самовольно демонтировать и ломать. Причинен существенный материальный ущерб.
— Врешь! — взвизгнула Катя, вбегая на кухню. — Мы ремонт делали! Улучшали! Мама здесь прописана, она имеет право на достойные условия! А эта кухня — старая, неудобная!
— У вас есть письменное согласие собственников на перепланировку или демонтаж встроенной мебели? — спросил участковый, поднимая на нее глаза.
— Какое еще согласие! Игорь наш брат, он не против! Игорь!
Все взгляды устремились на него. Игорь стоял, прислонившись к косяку. Он смотрел на разруху, на лицо матери, которая вдруг съежилась, на разъяренную сестру. Казалось, пелена наконец спала с его глаз.
— Я… Я не давал согласия на это, — хрипло выговорил он. — Я просил не трогать.
— Вот видите! — торжествующе крикнула Катя. — Он не запрещал! Он молчал! Молчание — знак согласия!
— В гражданском и уголовном праве, — спокойно вступила юрист Катя, — молчание не является формой согласия, особенно когда речь идет о значительном ущербе чужой собственности. У моей доверительницы, Алины, есть неопровержимые доказательства умысла и процесса причинения ущерба.
Участковый вздохнул.
— Какие доказательства?
Алина достала планшет, заранее подготовленный. Она включила запись. Из динамиков полились голоса. «Разберем и выкинем… Он, братик, уже все решил, когда маму прописал… Теперь тут наша песня…». На экране было видно, как Сергей ломает стойку, как Катя командует, как Лидия Петровна одобрительно кивает.
В квартире повисла мертвая тишина. Лидия Петровна впервые выглядела испуганной. Сергей отодвинулся вглубь комнаты. Катя пыталась вырвать планшет.
— Это подлог! Это монтаж!
— Экспертиза легко установит подлинность, — парировала юрист. — А также стоимость ущерба. Предварительно, только кухонный гарнитур — около трехсот тысяч рублей. Это уже крупный ущерб.
Участковый начал заполнять протокол, методично описывая повреждения. Он спросил паспортные данные у всех присутствующих.
— На основании заявления и представленных доказательств, — сказал он, обращаясь к Кате и Сергею, — в отношении вас составляется протокол о правонарушении по статье за умышленное повреждение чужого имущества. Также зафиксирован факт нарушения общественного порядка. Вам необходимо явиться в отдел для дачи объяснений. А вы, — он повернулся к Лидии Петровне, — хотя и зарегистрированы здесь, но как лицо, одобрявшее эти действия, также будете привлечены.
Лидия Петровна зашептала, обращаясь к Игорю:
— Сынок, скажи им… скажи, что это все неправда, что мы хотели как лучше… Не дай меня в обиду! Я же мать!
Игорь медленно поднял на нее глаза. В них не было ни капли прежней жалости.
— Мать? — его голос прозвучал непривычно тихо и страшно. — Мать, которая вместе с сестрой планировала отобрать у меня квартиру? Которая ломала дом, который я строил? Ты не мать. Ты… ты чужой человек. Я вас всех… ненавижу.
Он произнес это без пафоса, констатируя факт. Лидия Петровна отшатнулась, как от пощечины.
— Отказной сын! — вдруг закричала она, и в ее голосе прорвалась вся накопленная злоба. — Мы тебя в люди вывели, на ноги поставили, а ты! Жене продался! Она тебе всю душу вынула! Прокляну!
Но ее истерика уже ни на кого не действовала. Участковый продолжал писать. Юрист делала пометки. Соседка сочувственно смотрела на Алину.
Алина подошла к Кате и Сергею.
— У вас есть два часа, чтобы собрать вещи и убраться из моей квартиры, — сказала она ледяным тоном. — Если вы не сделаете этого, следующий вызов будет уже не участковому, а наряд полиции по факту незаконного проникновения и удержания помещения. И тогда вы поедете не в гости к маме, а в ИВС. А я подам в суд о возмещении ущерба и выселении вашей матери. У меня есть все для этого.
Катя пыталась что-то сказать, заглянуть в глаза Игорю в поисках поддержки, но он смотрел в пол, отвернувшись от всех. Ее бравада сдулась, как проколотый шарик. Она поняла, что игра проиграна. Сергей уже тянул ее за рукав: «Пошли, Кать, замотают нас тут…»
— Хорошо, — прошипела она, собрав остатки гордости. — Мы уходим. Но это не конец. У мамы тут прописка! Мы еще вернемся! Суды мы затянем на годы! Ты с нами не справишься!
Алина не ответила. Она просто указала рукой на дверь.
Участковый закончил писать, вручил копии протокола. Он дал четкие разъяснения: факт правонарушения зафиксирован, вопрос о возмещении ущерба решается в гражданском порядке, но на основании этого протокола можно ставить вопрос о выселении как нарушающую права других жильцов.
Когда дверь закрылась за уходящими Катей, Сергеем и плачущей Лидией Петровной, в квартире воцарилась оглушительная, разорванная тишина. Стоял запах разрухи, пыли и чего-то безвозвратно сломанного.
Игорь все так же стоял посреди зала, глядя на пол. Алина обернулась к участковому и своей подруге.
— Спасибо вам большое. Я все сделаю, как вы сказали.
Они кивнули, понимая, что им тут больше не место, и ушли.
Остались они вдвоем. Муж и жена. Разделенные теперь не только недоверием, но и грудой битого дерева, обломками мебели и непоправимыми словами. Алина посмотрела на Игоря. Она не чувствовала победы. Только усталость и пустоту. Биллинг за свободу был предъявлен. И он был огромен.
Тишина после захлопнувшейся двери была тяжелой, густой, как смола. Она не приносила облегчения, а лишь подчеркивала масштабы разрушения. Алина стояла, прислушиваясь к отзвукам шагов в подъезде, которые затихли, растворившись в гуле лифта. Все было кончено. Или только начиналось?
Она обернулась к комнате. Запах пыли, металла и чего-то горького — испарения злобы, может быть. Кухня зияла черными дырами и ранами на светлом дереве. Пол в зале был испачкан, на диване — вмятины от чужих тел. В воздухе висели осколки доверия, уважения, семейных уз.
Игорь не двигался. Он стоял, как столб, посреди этого хаоса, его плечи были ссутулены под невидимым грузом. Он смотрел на сломанную дверцу шкафа, валявшуюся у его ног.
Алина прошла мимо него, не глядя. Она подошла к окну в гостиной, распахнула его настежь. Свежий, холодный осенний воздух ворвался внутрь, смешиваясь с затхлостью скандала. Она глубоко вдохнула, пытаясь очистить легкие от этого кошмара.
— Что теперь? — Его голос прозвучал сзади, хрипло, не своим тоном. Он не смотрел на нее.
Алина обернулась, прислонившись к подоконнику.
— Что теперь? Теперь — уборка. Потом — оценка ущерба. Потом — суд.
Он медленно поднял на нее глаза. В них было то, чего она раньше никогда не видела: не злость, не упрек, а глубокая, животная усталость и стыд.
— Алина… я…
— Не надо, — резко оборвала она. — Не надо слов. Слова закончились, Игорь. Они закончились тогда, когда ты подписал согласие на прописку, зная, к чему это приведет. Они закончились, когда ты позволил им ломать наш дом. Теперь есть только последствия.
Он кивнул, как будто ожидал этого. Потер ладонью лицо.
— Я был слепым идиотом.
— Да, — согласилась она безжалостно. — Была. Но это не отменяет того, что случилось.
Она прошла на кухню, взяла в руки оторванную столешницу. Дорогая, дубовая. Они выбирали ее вместе, радовались, как дети. Теперь это был просто кусок мусора.
Вечером они сидели за кухонным столом, который чудом уцелел. Между ними лежал распечатанный документ — проект соглашения, который прислала юрист Катя. Алина внимательно его изучила.
— Есть два пути, — начала она деловым тоном, от которого внутри все сжималось. — Первый: мы подаем в суд на твою мать, сестру и ее сожителя о возмещении ущерба и о принудительном выселении. На основании протокола участкового и видео у нас есть хорошие шансы. Но это займет год, а то и больше. Нервы, время, деньги на адвокатов. И все это время прописка у твоей матери будет висеть, как дамоклов меч. Они могут затягивать, шантажировать, названивать.
Игорь молчал, глядя на бумагу.
— Второй путь: мы предлагаем им мировое соглашение. Твоя мать добровольно снимается с регистрации и пишет заявление о выписке. В обмен мы отзываем заявление о возмещении ущерба. Мы делаем ремонт за свой счет. Они исчезают из нашей жизни навсегда.
Он поднял голову.
— Они на это не согласятся. Катя будет бороться до конца.
— Они согласятся, — холодно сказала Алина. — Потому что у них на руках нет ничего, кроме прописки, которая теперь для них — обуза. А у нас — протокол о правонарушении, который грозит Сергею реальным штрафом, а может, и чем похуже. И Катю это напугает. Она любит деньги, а не проблемы. Она пойдет на сделку, чтобы самой не платить за ущерб. Твоя мать… твоя мать будет делать то, что скажет дочь.
Игорь долго смотрел в окно, на темнеющее небо. Потом спросил тихо:
— И ты готова простить им ущерб? Простить все это?
— Я ничего не прощаю, — отрезала Алина. — Я выбираю меньшее из двух зол. Я выбираю свою жизнь и жизнь своих детей. Я покупаю нашу свободу. Дорого. Очень дорого. Но я ее покупаю.
Она увидела, как по его щеке скатилась слеза. Он не стал ее вытирать.
— Я так тебя подвел. Я разрушил все.
В его голосе звучало такое отчаяние, что что-то в ней дрогнуло. Но не сердце, а память. Память о том, каким он был раньше. Это воспоминание было уже похоже на старую, выцветшую фотографию.
— Да, — снова согласилась она, и на этот раз в ее голосе прорвалась усталость. — Ты разрушил. И склеить обратно это уже не получится.
Наступила пауза. Где-то в подъезде хлопнула дверь.
— Что будет с нами? — спросил он, наконец, задав главный вопрос.
Алина отодвинула от себя лист бумаги.
— Я не знаю, Игорь. Я не знаю, можно ли после этого быть вместе. Доверие… оно не как эта столешница. Его нельзя прикрутить на новые шурупы. Оно рассыпалось в пыль. Я буду подавать на развод.
Он закрыл глаза, как будто получил удар.
— Я понимаю, — выдохнул он. — Квартира… она останется тебе с детьми. Я съеду. Это справедливо.
— Нет, — покачала головой Алина. — Несправедливо. Ты вложил в нее столько же, сколько и я. Мы продадим ее, поделим деньги пополам. Или ты выкупишь мою долю. Я не хочу здесь оставаться. В этих стенах теперь навсегда останется этот запах. Этот грохот. Я не смогу.
Он кивнул, не в силах возражать. Его капитуляция была полной и безоговорочной.
Через неделю, после серии тяжелых, унизительных переговоров через юристов, соглашение было подписано. Лидия Петровна, под давлением Кати, испуганной возможной уголовной статьей для Сергея, пришла в паспортный стол и написала заявление о снятии с регистрационного учета. Штамп в паспорте был аннулирован. Она уезжала обратно в деревню на следующий день. Больше они не общались.
Игорь съехал, сняв маленькую студию на окраине. Квартира была выставлена на продажу. Пока шли показы, Алина с детьми оставалась жить в разгромленном гнезде. Каждый день она что-то делала: вывозила мусор, заказывала замеры для новой кухни, красила стены. Физическая работа помогала не думать.
Однажды вечером, после того как дети уснули, она обошла пустую квартиру. Везде — следы ремонта, свежая шпаклевка, запах краски. Но для нее это было не обновление, а консервация. Консервация боли.
Она остановилась в дверях гостиной. Здесь стояла та самая полка, где была спрятана камера. Она давно убрала ее. Теперь на полке снова лежали детские книги и стояла старая фотография в рамке — та самая, с моря. Они были счастливы. Двое.
Она взяла рамку в руки, провела пальцем по застекленной улыбке прошлого. Потом аккуратно, без сожаления, положила ее в картонную коробку с надписью «На выброс». Туда же отправились и другие безделушки, напоминающие об общей жизни.
Продажа квартиры заняла два месяца. Нашли покупателей, которые не стали торговаться из-за свежего ремонта. Деньги были поделены пополам. Игорь перевел свою часть ей, а свою долю оставил себе. Он сказал, что это — его плата за молчание, за то, что он не будет претендовать на детей, на их будущее.
В день получения денег Алина стояла в пустой, чистой, чужой уже квартире. Эхо от шагов отдавалось в голых стенах. Завтра сюда придут новые люди, принесут свою мебель, свои ссоры и свою любовь. У этой коробки из бетона и кирпича начнется новая история.
Она взяла свою сумку, последнюю коробку, выключила свет и вышла на площадку. Дверь закрылась с тихим щелчком.
Спускаясь по лестнице, она думала не о победе. Она думала о цене. Она выиграла войну за квадратные метры. Она отстояла свой дом и безопасность детей. Она избавилась от паразитов и вернула себе право дышать.
Но битву за семью, за тот союз, что начинался с любви и обещаний, она проиграла. Безвозвратно. Игорь стал для нее чужим человеком, с которым ее связывают только документы на детей и общее горькое прошлое.
Она вышла на улицу, где ее ждала машина с вещами. Она садилась за руль, чтобы ехать в новую, съемную квартиру, которую нашла в тихом районе, ближе к парку.
И глядя в зеркало заднего вида на фасад своего старого дома, она поняла, что чувствует. Не радость. Не торжество. А тихую, усталую горечь взрослого человека, который заплатил по самому большому счету в своей жизни и теперь свободен идти дальше. Один. Но — твердо.
Она завела двигатель и тронулась с места. Впереди была пустая, чистая страница. И впервые за долгие месяцы эта пустота не пугала, а давала шанс. Шанс начать все заново. Без войн, без предательства, без скандалов. Просто жить.