Утро начиналось как идеальная открытка. Солнечный луч играл на столешнице кухни, где Алиса допивала кофе, листая на планшете сайты с турами в Грецию. На экране манили бирюзовые бухты и белые домики. Всего полгода — и они накопят на первый взнос за собственную квартиру. Эта мысль грела больше, чем кофе. Их общая мечта, их общий счет в банке, который они три года пополняли, отказывая себе во многом.
Максим, ее муж, уже ушел на работу, поцеловав ее в макушку и пробормотав что-то о поздней встрече. Алиса, улыбнувшись, решила проверить, как поживают их накопления. Просто для хорошего настроения. Открыла мобильное приложение банка, ввела пароль.
Улыбка застыла, затем медленно сползла с ее лица. Она моргнула, перезагрузила страницу. Цифры не изменились. На счете, где вчера было пятьсот двадцать семь тысяч рублей, сейчас красовалась круглая, чудовищная сумма: двадцать семь тысяч.
Сердце бешено застучало где-то в горле. Паническая мысль о взломе, о мошенниках пронеслась в голове. Дрожащими пальцами она открыла историю операций. И увидела его. Один перевод. Вчера. Полмиллиона рублей. На счет некоего Сергея Владимировича И.
Сергей Владимирович. Брат Максима.
Гул нарастал в ушах. Алиса схватила телефон, почти не видя цифр.
— Алло? — голос Максима звучал обыденно, чуть устало.
— Макс… Счет… На нашем счете… — ее собственный голос показался ей чужим, сдавленным. — Где деньги? Куда ты перевел полмиллиона?
На той стороне повисла густая, давящая тишина. Слишком долгая.
— Алис, не кипятись, — наконец выдавил он. — Я же хотел тебе сказать. Брату срочно понадобилось. У него там с поставщиком форс-мажор, бизнес мог рухнуть. Он через месяц вернет, максимум два. С процентами.
— Ты… Ты перевел НАШИ общие деньги, НАШИ КВАРТИРНЫЕ деньги, своему брату? БЕЗ МОЕГО СПРОСА? — ее крик сорвался с уст, эхом разнесясь по пустой квартире.
— Да что ты разоралась! — в его голосе послышались раздражение и защитная агрессия. — Семья же! Я не мог его бросить. Ты что, не понимаешь? Он вернет. Все будет как было. Не драматизируй.
Она не могла найти слов. Ком в горле сдавливал дыхание.
— Как было? — прошептала она. — Максим, мы откладывали на это три года. Каждый рубль. Мы не ездили никуда, я даже новое пальто…
— Ну вот, началось! — перебил он. — Я знал, что ты будешь скандалить. Деньги пахнуть не могут, Алиса. Он родная кровь. В конце концов, я тоже вкладывался в этот счет.
Он сказал это так, будто речь шла о потраченной тысяче на пиццу. Не о краже их общего будущего.
— Обсудим сегодня, ладно? У меня совещание, — бросил он и положил трубку.
Алиса опустила руку с телефоном, уставившись в стену. Ощущение было такое, будто из-под ног выдернули прочный, казавшийся вечным пол. И она проваливалась в пустоту.
---
Вечером он пришел с огромным букетом и шелковым шарфиком в подарочной коробке — не ее стиль, но дорогой. И с духами, которые она однажды обронила, что ей нравятся.
— Прости, — сказал он, пытаясь обнять ее. — Действовал спонтанно. Но ты же видишь, я раскаиваюсь. Брат клянется, что все вернет к лету. Еще и на море сгоняем.
Она отстранилась, не глядя на подарки. Они лежали на стуле как свидетельство его вины, которую он пытался откупить.
— Я не хочу на море на эти деньги, — тихо сказала она. — Я хочу, чтобы они лежали на счету. Я хочу чувствовать, что у нас есть фундамент. А не что его в любой момент могут забрать, потому что твоему брату «срочно понадобилось».
— Ну хватит уже! — он сдался, махнул рукой. — Сделано — не вернешь. Будь взрослой.
Он ушел спать первым. Алиса сидела в темноте на кухне, обхватив руками чашку с остывшим чаем. Внутри все заледенело. Инстинкт шептал, что это не конец, а только начало. Что за одним переводом стоит что-то большее.
Ее взгляд упал на его телефон, забытый на зарядке у розетки. Он всегда использовал отпечаток, но сейчас экран был темным. Дрогнув, она взяла аппарат, нажала боковую кнопку. Экран вспыхнул, запросив пин-код. Она ввела дату его рождения — доступ открылся. Он никогда не скрывал от нее кодов.
Руки снова задрожали, когда она открыла историю операций в его банковском приложении. И ее мир рухнул окончательно.
Перевод брату был лишь самым крупным айсбергом. Листая вверх, она видела десятки, сотни тысяч, уходившие в последние месяцы. На разные имена. Не только Сергей И. Но и «Ольга В.» (его сестра), и «Виктор Петрович» (дядя), и какие-то незнакомые женские имена. В комментариях к переводам стояли лаконичные, ужасающие пометки: «Кредит», «Займ до зп», «Ипотека, январь», «На лечение», «Чтобы коллекторы отстали».
Она опустила телефон, не в силах больше смотреть. Перед глазами плыли ряды цифр, выстраиваясь в башню долгов, которую ее муж тайком возводил на их общем фундаменте. И этот фундамент теперь был не просто пуст. Он был зияющей пропастью.
Тишина в квартире стала зловещей. Спальня, где храпел ее муж, казалась теперь территорией чужого, враждебного человека. Человека, который смотрел ей в глаза, целовал на прощание и систематически обворовывал их будущее.
Алиса медленно поднялась, поставила чашку в раковину. Звон фарфора был невыносимо громким в этой тишине. Завтра, думала она, глядя в черное окно. Завтра все изменится. Начнется война, о которой она даже не подозревала еще двенадцать часов назад.
Эта ночь не кончилась. Она растянулась в бесконечную, липкую паутину мыслей, где каждая нить оборачивалась новым вопросом, новым ударом. Алиса не сомкнула глаз. Лежала на краю дивана в гостиной, укутавшись в плед, и смотрела в потолок, пока за окном чернота не стала разбавляться грязно-серым предрассветным светом. Онемение сменилось леденящей, кристально четкой яростью. Она больше не проваливалась. Она стояла на дне пропасти и смотрела наверх, оценивая масштаб обрушения.
Когда в спальне послышались первые шорохи, она уже была на ногах. Чайник на кухне тихо зашипел. Алиса методично, с непривычной твердостью в движениях, готовила доказательства. Распечатала выписки со своего телефона за последние полгода. Затем, снова взяв телефон Максима, сделала скриншоты особенно крупных и частых переводов, стараясь запечатлеть имена и комментарии. Руки не дрожали теперь. Пальцы были холодными и точными, как у хирурга перед операцией.
Максим вышел из спальни, помятый, с невыспавшимся лицом. Он увидел ее за столом, перед ноутбуком и стопкой бумаг, и его взгляд на мгновение стал осторожным, испуганным.
— Ты чего так рано? — пробормотал он, направляясь к кофейнику.
— Садись, — сказала Алиса. Ее голос прозвучал ровно, без интонаций, и от этого стало еще страшнее.
Он обернулся, кофейник в руке.
— Что случилось? Опять про деньги? Алис, давай не будем…
— Садись, — повторила она, и в этом тихом повторе была сталь. — Или я начну говорить, а ты будешь стоять с этим кофейником, как дурак.
Он медленно, неохотно поставил кофейник и опустился на стул напротив. Между ними лежала стопка распечаток, как обвинительное заключение.
— Полмиллиона брату, — начала она, глядя ему прямо в глаза. — Сто двадцать тысяч сестре Ольге в декабре, январе и феврале. Помесячно. Пятьдесят тысяч дяде Виктору в ноябре. Еще сорок — в марте. Тридцать пять — какой-то Светлане, твоей двоюродной племяннице, судя по фамилии, в прошлом месяце. И это только то, что я успела найти. Это не помощь, Максим. Это система.
Он молчал, его лицо постепенно каменело. Защитная броня.
— Я полезла глубже, — продолжала она, не отрывая взгляда. — В твоих документах на облаке. Нашла сканы. Договор поручительства по кредиту брата на миллион. Ты подписал его в октябре. Договор займа с сестрой. Ты указан как созаемщик. Ты вписался в ее ипотеку, да? Ответил кивком. — Я задаю вопрос. Ты вписался в ипотеку Ольги?
— У нее ребенок одна! — вырвалось у него наконец, голос сорвался на повышенные тона. — Муж свалил, банк угрожает! Я что, должен был смотреть, как ее с малышом на улицу выкидывают?
— НЕТ! — крикнула Алиса, впервые повысив голос, и ударила ладонью по столу. Бумаги взметнулись. — Нет, Максим! Ты НЕ ДОЛЖЕН был этого делать! Не должен был скрывать! Не должен был подписывать это ТАЙНО ОТ МЕНЯ! Мы — семья! Или я для тебя не семья? Я — это тот человек, которого можно обокрасть, обмануть, оставить без будущего, потому что твоя КРОВНАЯ семья в приоритете?
— Ты так говоришь, будто они чужие! — закричал он в ответ, вскакивая. — Это мои родные! Брат, сестра! А ты что, своим не помогаешь? Родителям своим не переводишь?
— Я помогаю родителям СВОИМИ деньгами! С премии! И я всегда говорю об этом тебе! Прозрачно! Я не выгребаю общие накопления и не ставлю тебя перед фактом! И мои родители не садятся мне на шею, потому что знают — у нас своя жизнь!
— Вот она где собака зарыта! — ехидно процедил он, и его лицо исказилось знакомой ей усмешкой, которую он обычно использовал в спорах с коллегами. — Ты просто мою семью не любишь. Всегда снобизм этот твой, презрение. Они простые люди, не с высшим образованием, как ты. Вот ты их и презираешь.
Его слова ударили, как пощечина. Он бил в самое больное, в ее старания всегда быть корректной, в ее тихое раздражение от их бесцеремонности, которое она тщательно скрывала. И теперь он выворачивал это против нее.
— Это не про любовь, Максим! — ее голос снова стал тихим и опасным. — Это про уважение. Ко мне. К нашему союзу. К нашим общим целям. Они не уважают тебя, они тобой пользуются! А ты… ты не уважаешь нас.
— О, какое красивое слово — «уважение»! — он заходил по кухне. — А по-русски это называется жадность, Алиса! Бабки жалко! Моя родня в беде, а у тебя на уме только какая-то абстрактная квартира! Может, это и к лучшему, что денег нет! Зато я человека не подвел!
Она смотрела на него, на этого разгневанного, оправдывающегося незнакомца, и чувствовала, как последние нити, связывающие ее с ним, лопаются одна за другой.
— Человека не подвел, — повторила она медленно. — А меня? Нашу мечту? Наше доверие? Меня ты подвести можешь, да? Потому что я — своя. Я потерплю. Я всегда терпела.
— Ничего ты не терпела! У тебя все есть! — он махнул рукой вокруг, указывая на ремонт, технику. — Живешь в достатке и скулишь!
Алиса встала. Она была на голову ниже его, но сейчас казалась выше.
— Хорошо, — сказала она ледяным тоном, в котором звенела окончательная решимость. — Раз я такая жадная. Раз я «скулю». Раз твоя родня для тебя важнее. Тогда с сегодняшнего дня все меняется.
Она собрала со стола распечатки, аккуратно сложила их.
— Что ты собираешься делать? — в его голосе впервые прозвучала тревога, не притворная, а настоящая.
— Считать, — ответила она, уже выходя из кухни. — Считать все, что ты им отдал из наших общих средств. Считать все кредиты, в которые ты влез. А потом мы будем решать, что с этим делать.
Она ушла в комнату, которую они называли кабинетом, и закрыла дверь. Не на ключ. Просто закрыла. Эта простая створка из крашеного дерева вдруг стала непреодолимой границей. По ту сторону остался человек, который выбрал не ее. И ее мир, который еще вчера казался таким прочным, теперь раскололся надвое по линии этого кухонного стола. Тишина за дверью была красноречивее любых криков. Он не пошел за ней. Не стал стучать. Не стал просить прощения. Он просто остался там, на своей территории, со своим выбором.
А в кармане ее халата беззвучно завибрировал телефон Максима, который она унесла с собой. На экране горело имя: «Сестра Оля».
Тишина в квартире продержалась недолго. Может, час. Потом зазвенел дверной звонок — настойчивый, длинный, будто кто-то прислонился к кнопке. Алиса, сидевшая за столом и пытавшаяся свести цифры в столбик, вздрогнула. Максим, который, судя по звукам, метался между кухней и гостиной, замер.
Звонок повторился, теперь уже серией коротких, раздраженных гудков.
— Не открывай, — тихо, но четко сказала Алиса, выходя из кабинета.
Но было уже поздно. Максим, с помятым, потерянным лицом, уже щелкал замком. В прихожую, словно ураган, ворвалась его сестра Ольга. За ней, не спеша, переваливаясь, прошел брат Сергей. И следом, оглядывая прихожую оценивающим взглядом, — их дядя Виктор Петрович. Пахло морозным воздухом, дешевым мужским одеколоном и агрессией.
— Ну что, семейный совет собираем? — громко, с фальшивой бодростью произнес Сергей, снимая пальто и не глядя, кидая его на вешалку. Оно соскользнуло и упало в мокрый след от обуви. Он не стал поднимать.
Они прошли в гостиную, как хозяева. Ольга, невысокая, с резким лицом, сразу устроилась в глубокое кресло, которое Алиса любила за чтением. Сергей развалился на диване, заняв сразу два места. Дядя Виктор присел на краешек стула, положив руки на колени, его маленькие глазки быстро бегали по комнате, будто прикидывали стоимость ремонта и техники.
Максим стоял в дверном проеме, будто застряв между двумя мирами. Алиса осталась на пороге гостиной, прислонившись к косяку, скрестив руки на груди. Защитная, закрытая поза.
— Чего встали как чужие? — огрызнулась Ольга, обращаясь к Максиму. — Садись рядом. И ты, — кивнула она Алисе, — тоже проходи. Обсуждать будем.
— Обсуждать? — спокойно переспросила Алиса. Ее спокойствие было ледяным и хрупким. — Что именно?
— Как что? — взвился Сергей. — Ситуацию! До нас дошло, что ты тут устроила истерику из-за каких-то денег. Ну перевел Максим немного, поддержал родного человека. Какая проблема-то?
— Проблема, Сергей, в сумме. В отсутствии договоренностей. И в том, что это были не его личные «немного», а наши общие сбережения, — голос Алисы дрогнул лишь слегка на слове «наши».
— Ой, общие, не общие… — махнул рукой дядя Виктор, его голос звучал по-отечески уставше. — В семье должно быть все общее. И горе, и радость, и копеечка. Вы же не чужие люди. Или ты, Алиса, нас за чужих считаешь?
Он смотрел на нее с плохо скрываемым упреком. Старая, как мир, манипуляция.
— Я считаю, что в семье, тем более между взрослыми людьми, должны быть договоренности и уважение к труду друг друга, — парировала Алиса. — Вы можете понять, что мы три года копили на конкретную цель? И теперь этих денег нет.
— Цели, шмели… — проворчал Сергей. — Живете тут, не тужите. Квартира у вас съемная, да? Ну и снимайте дальше. А у меня бизнес, он кормит не только меня. Я людей обеспечиваю. Ты думаешь только о себе.
Его наглость была ошеломляющей. Алиса почувствовала, как по щекам разливается жар.
— Я думаю о нашей с твоим братом семье, которую ты поставил под удар! — выкрикнула она. — Ты взял деньги, даже не поинтересовавшись, для чего они! Ты втянул Максима в поручительство по своему кредиту! А если твой бизнес, не дай бог, рухнет? Кто будет платить? Мы!
— Вот всегда вы, образованные, так — сразу «рухнет», «проблемы», — вступила Ольга, и в ее глазах блеснули слезы. Готовые, натренированные. — А про людей подумать? У меня ребенок, одна, как перст. Банк звонки терроризирует! Максим меня выручил, как брат. А ты… ты хочешь, чтобы мы с малышом на улице оказались? Чтобы я ночевала на вокзале? У тебя совести нет?
Она всхлипнула, вытирая глаза рукавом кофты. Максим, услышав про ребенка, дернулся, лицо его исказилось мукой.
— Оль, не надо… — пробормотал он.
— Не надо? А что надо? — перебила его Алиса, обращаясь уже к сестре. — Надо было приходить и честно говорить: «Алиса, Максим, у меня беда. Помогите, если есть возможность». А не за спиной решать, втягивая мужа в долговую яму! И где твоя благодарность, кстати? Где хоть какая-то попытка вернуть? Я вижу только претензии!
— А я вижу жадную эгоистку! — рявкнул Сергей, ударив ладонью по журнальному столику. Ваза качнулась. — Которая родню за людей не считает! Деньги для нее дороже крови! Макс, ты как допустил, чтобы твоя жена так с нами разговаривала? Где твоя мужская хватка? Она же на твоих глазах твоих же родных унижает!
Все взгляды устремились на Максима. Он был бледен, мелкая дрожь пробегала по его рукам. Он смотрел то на сестру с мокрыми глазами, то на разъяренного брата, то на Алису, стоявшую с каменным лицом. Он был, как загнанный зверь в углу.
— Я… — начал он и замолчал.
— «Я»… — с презрением передразнил его Сергей. — Жену боишься. Ну и мужчина.
Эта фраза, кажется, добила в Максиме что-то последнее. Он опустил голову.
Алиса смотрела на эту сцену, и ее охватило такое чувство бессильной ярости и отвращения, что она задрожала. Они приехали не решать проблему. Они приехали добить, задавить, заставить замолчать. Использовать Максима как таран, а ее выставить монстром. И они побеждали.
— Знаете что, — сказала она тихо, но так, что все сразу замолчали. — У меня к вам больше нет вопросов. Я все поняла. Выходите. Вон из моего дома.
Наступила секундная тишина. Потом Сергей медленно поднялся с дивана. Он не выглядел злым. Он выглядел спокойно-презрительным, как человек, который знает, что держит козырь.
— Твой дом? — переспросил он, растягивая слова. — Интересно. А ипотека-то, милочка, на кого оформлена? На вас обоих, если я не ошибаюсь? Нет, ну я могу ошибаться, — он сделал преувеличенно-задумчивое лицо. — Макс, квартира-то в ипотеке? И вы оба созаемщики?
Максим молча кивнул, не поднимая глаз.
— Вот видишь, — Сергей снова сел, развалившись, с видом победителя. — Значит, это не твой дом. Это ваша общая с мужем жилплощадь. И он имеет полное право здесь находиться. И приглашать гостей. Так что ты нас отсюда не выгонишь. Мы пришли в гости к брату. Сиди, слушай и не умничай.
Удар был настолько точным и подлым, что у Алисы перехватило дыхание. Она посмотрела на Максима. Он смотрел в пол. Он не собирался их защищать. Не собирался указывать на дверь. Он позволил им это сказать. Он согласился с этим.
В этот момент Алиса поняла окончательно и бесповоротно: здесь, в этих стенах, она осталась одна. Против всех. И стены эти — уже не дом. Они стали полем боя. И первым делом на этом поле нужно было отвоевать себе право просто дышать. Она развернулась и, не сказав больше ни слова, ушла в спальню, громко щелкнув замком. Со стороны это выглядело как бегство. Но в ее голове, на фоне оглушительного гула крови, уже выстраивался холодный, четкий план. Война была объявлена. Теперь нужно было искать оружие.
Замок щелкнул с тихим, но окончательным звуком. Алиса прислонилась спиной к прохладной поверхности двери, словно пытаясь отгородиться от всего мира не только деревянной преградой. Из гостиной доносились приглушенные голоса, смех Сергея, плачущие нотки в голосе Ольги. Они праздновали маленькую победу. Они выиграли этот раунд, заставив ее отступить.
Она медленно соскользла на пол, обхватив колени руками. Дрожь, которую она сдерживала все это время, вырвалась наружу. Ее трясло мелкой, неконтролируемой дрожью, зубы стучали. Слез не было. Была пустота, перемешанная с таким адреналином, что тошнило. Она уставилась в пространство перед собой, на узор паркета, но видела лишь унизительную усмешку Сергея: «Это не твой дом».
Ей нужно было уходить. Сейчас. Пока у нее не случилась истерика или что хуже. Пока она не накинулась на них с кулаками. Она встала, все еще дрожа, и начала действовать на автомате. Из шкафа вытащила большую спортивную сумку. Не думая, стала кидать внутрь самое необходимое: белье, пару джинсов, свитеров, косметичку, ноутбук, зарядные устройства. Документы из сейфа: паспорт, свидетельства. Взяла свой планшет и распечатки, которые сделала утром. Телефон Максима лежал на тумбочке, черный прямоугольник, хранящий все доказательства его предательства. Она сунула и его в сумку. Пусть ищет.
Шум из гостиной нарастал. Кто-то включил телевизор. Они обустраивались.
Алиса надела пальто, намотала шарф, засунула ноги в ботинки. Взяв тяжелую сумку, она на секунду замерла у двери спальни. Прислушалась. Затем резко открыла ее и быстрыми шагами прошла по коридору к выходу. Она не смотрела в сторону гостиной.
— О, смотрите-ка, собралась в узилище? — донесся ехидный голос Сергея.
— Алиса, куда ты? — это уже голос Максима, в котором звучала тревога и растерянность.
Она не ответила. Натянула вторую ботинку, щелкнула замком входной двери и вышла на лестничную клетку. Хлопок захлопнувшейся двери прозвучал для нее как выстрел, отделяющий одно жизненное состояние от другого. Холодный воздух подъезда обжег легкие, но был невероятно свеж после спертой, отравленной атмосферы квартиры.
Она почти бежала по улице, не чувствуя тяжести сумки, не замечая прохожих. Только когда села в машину и запустила двигатель, позволила себе выдохнуть. Руки на руле все еще дрожали. Она ехала к Кате, своей лучшей подруге со времен университета, которая жила в другом районе. Катя, юрист в небольшой, но уважаемой фирме. Та самая Катя, которая еще год назад, за бокалом вина, полушутя говорила: «С твоей щедрой душой и его слизняками-родственниками, сделай себе отдельный счет, Алис». Как же она тогда отмахнулась: «Не драматизируй, у нас все общее».
Дорога заняла вечность. Наконец, знакомый двор, парковка. Она позвонила в домофон, голос сорвался.
— Это я.
Через минуту дверь парадной распахнулась, и на пороге появилась Катя, в домашних мягких штанах и с озабоченным лицом. Увидев Алису — бледную, с огромной сумкой и дикими глазами, — она без слов отступила, пропуская ее внутрь.
— Боже мой, что случилось? — спросила Катя, закрывая дверь квартиры.
Алиса попыталась что-то сказать, но вместо слов из горла вырвался сдавленный, животный звук, нечто среднее между рыданием и криком. И тогда слезы, которых не было до этого, хлынули потоком. Она опустила сумку и, зажав лицо руками, зарыдала, содрогаясь всем телом. Катя молча подошла, обняла ее и повела в гостиную, усадила на диван, накрыла пледом.
— Дыши, — тихо говорила она. — Дыши, родная. Все, ты в безопасности. Говори, когда сможешь.
Потребовалось время, чтобы рыдания превратились в прерывистые всхлипы, а потом и вовсе утихли. Алиса, опустошенная, с красными опухшими глазами, начала говорить. Сначала сбивчиво, потом все четче. Она рассказала все. Об исчезнувших деньгах. О раскопках в телефоне. О поручительствах и кредитах. О сегодняшнем нашествии и словах Сергея про ипотеку. Катя слушала, не перебивая, лицо ее становилось все серьезнее и холоднее. Когда Алиса закончила, в комнате повисла тяжелая тишина.
— Чай, — решительно сказала Катя и ушла на кухню. Вернулась с двумя кружками крепкого сладкого чая. — Пей. Сахар сейчас нужен твоему мозгу.
Алиса послушно сделала глоток. Горячая жидкость обожгла губы, но принесла ощущение реальности.
— Вот что, Алис, — начала Катя, садясь напротив и глядя на нее прямым, цепким взглядом адвоката. — Сейчас я буду говорить жестко, без соплей. Потому что у тебя нет на них времени. Ты попала в финансовую кабалу, оформленную на эмоциях и манипуляциях. И твой муж — не жертва. Он соучастник. Первый и главный.
Алиса смотрела на нее, широко раскрыв глаза.
— Все, что ты описала, — это не «помощь семье». Это систематическое выкачивание средств из вашей с Максимом ячейки в пользу его родственной системы. Юридически, если все оформлено через его счет, а деньги были общие, это можно пытаться оспорить как растрату совместно нажитого. Но это долго и муторно. Сейчас важнее — остановить кровотечение и защитить то, что осталось.
Катя взяла с журнального столика блокнот и ручку.
— План номер один, на завтра же. Ты идешь в банк, где у вас общие счета и карты. Пишешь заявление о расторжении договора о совместном владении счетом и о запрете на проведение операций по твоим картам без твоего личного присутствия или письменного согласия. Чтобы он не мог снять последние деньги. Карты, к которым он имеет доступ, даже если они твои, лучше заблокировать и перевыпустить.
— Но… он же муж… они могут не принять?
— Примут, — уверенно сказала Катя. — У нас не пятьдесят второй год. Финансовая безопасность — право каждого. У тебя паспорт с собой? Отлично. Поедем вместе.
— План номер два, — Катя продолжала, делая пометки. — Собираем все доказательства. Распечатки, скриншоты с его телефона, номера договоров поручительства. Все. Это понадобится. План номер три — готовимся к разделу имущества. Твоя фраза про ипотеку — ключевая. Квартира действительно общая, и это осложняет дело. Но если мы докажем, что его действия привели к серьезному ухудшению вашего финансового положения, это будет наш козырь в суде при разделе долгов.
Алиса слушала, и лед в ее груди понемногу сменялся тяжелым, холодным свинцом решимости. Слова подруги были, как укол адреналина в сердце.
— Но они же… они будут давить, угрожать, — тихо сказала Алиса.
— Пусть пытаются, — Катя усмехнулась, но в ее глазах не было веселья. — Угрозы, особенно в письменном виде (СМС, соцсети) — это отлично. Это доказательство давления. Алиса, послушай меня. Они перешли грань. Они больше не семья. Они твои финансовые противники. И твой муж, к сожалению, — на их стороне. Он сделал свой выбор, когда позволил им говорить с тобой как с прислугой и не вступился. Ты теперь должна играть по их правилам. Только правила эти будут не «понятия», а Гражданский кодекс.
Катя отпила чаю и посмотрела на подругу серьезно.
— Ты готова? Потому что это будет грязно. Они будут лить на тебя грязь везде. Будут давить на жалость через общих знакомых. Могут позвонить на работу. Нужно быть готовой ко всему.
Алиса закрыла глаза. Перед ней проплыли лица: надменное Сергея, плаксивое Ольги, осуждающее дяди Виктора. И лицо Максима, смотрящее в пол. Она открыла глаза. В них уже не было растерянности.
— Я готова, — сказала она, и голос ее звучал хрипло, но твердо. — Я не позволю им уничтожить мою жизнь.
— Хорошо, — кивнула Катя. — Тогда завтра с утра начинаем. А сегодня ты спишь. Ты в безопасности.
Поздно вечером, лежа на раскладном диване в кабинете Кати, Алиса взяла свой телефон. На экране — десяток пропущенных вызовов от Максима и два сообщения.
«Алиса, вернись. Давай поговорим нормально.»
«Где ты?Они уже уехали. Все можно решить.»
Она смотрела на эти строки, и в душе не шевельнулось ни капли желания ответить. Вместо этого она набрала новый текст, тщательно подбирая слова. Это было не для него. Это был первый выстрел в ответ, официальное уведомление.
«Максим. Завтра утром я подаю в банк заявление о разделе счетов и запрете на операции с моими средствами. Все твои долги и поручительства — твоя личная ответственность. Готовь документы. Нам есть что делить. И есть о чем поговорить в присутствии юриста.»
Она отправила сообщение, затем перевела телефон в беззвучный режим и положила экраном вниз. Впервые за этот бесконечный день в ее теле появилось не напряжение, а странная, пустая усталость. Битва только начиналась, но у нее, наконец, появился план. И союзник. Этого пока было достаточно, чтобы уснуть тяжелым, без сновидений сном.
Утро было серым и промозглым, точно настроение всего мира соответствовало ее внутреннему состоянию. Но внутри Алисы, после долгого тяжелого сна и чашки крепкого кофе, приготовленного Катей, бушевала не буря, а холодный, расчетливый ветер. Страх никуда не делся, он затаился где-то в глубине, но поверх него легла плотная, как броня, решимость. Она оделась в строгий костюм, который обычно надевала на важные переговоры. Это был ее доспех.
Катя, уже в деловом платье, просматривала собранные в папку документы: распечатки, скриншоты, их паспорта.
— Ты готова? — спросила она, глядя на подругу оценивающим взглядом.
— Да, — коротко ответила Алиса, проверяя, лежит ли в сумке зарядка для телефона. Он был ее главным оружием и связью с миром.
В банке их приняли без особой очереди — Катя знала, к кому подойти. Сотрудница, женщина лет сорока с внимательным лицом, выслушала их в небольшом переговорном кабинете. Алиса, стараясь говорить четко и без дрожи, изложила суть: необходимость обезопасить свои средства от несанкционированного списания вторым владельцем счета в связи с семейными обстоятельствами.
— У вас есть брачный договор? — спросила сотрудница.
— Нет, — ответила Алиса. — Но счета были открыты в браке, они считаются совместной собственностью, я знаю. Я хочу их разделить.
Катя мягко вступила, используя юридические термины: «заявление о прекращении права распоряжения», «раздел лицевого счета». Она говорила спокойно и компетентно, и сотрудница, кивая, стала заполнять формы. Процесс оказался небыстрым, но и не таким страшным, как представлялось. Была бумажная волокита, необходимость подписать несколько заявлений. Но страх перед казенной институцией сменился странным облегчением: система работала, она была на ее стороне, если действовать по правилам.
Когда основные документы были поданы, а карты Алисы заблокированы для перевыпуска, они вышли из банка. Морозный воздух снова ударил в лицо.
— Первый рубеж взят, — сказала Катя, похлопав ее по плечу. — Теперь твои деньги в безопасности. Он не снимет ни копейки без тебя. Тебе придут СМС о всех операциях по новым реквизитам.
Алиса кивнула, но расслабляться было рано. Почти сразу же зазвонил телефон. Максим. Она отклонила вызов. Он перезвонил снова. И снова.
— Дай мне, — вздохнула Катя. Алиса протянула ей телефон.
— Максим, здравствуйте, это Катя, — голос подруги стал ледяным и официальным. — Алиса сейчас не может говорить. Все вопросы по поводу раздела имущества и финансов вы можете адресовать мне как ее представителю. Да, я являюсь юристом. Нет, встречаться лично Алиса не будет до прояснения всех обстоятельств. Если у вас есть конструктивные предложения по возврату средств, которые вы незаконно изъяли из общего бюджета, направляйте их в письменном виде. Спасибо, всего доброго.
Она положила трубку, не дав ему договорить.
— Учись, — сухо сказала Катя. — Никаких эмоций. Только факты и границы.
Алиса снова кивнула. Она чувствовала себя солдатом, который прошел первое боевое крещение и остался жив. Они поехали в офис Кати, где та договорилась выделить Алисе на время небольшой кабинет для работы. Нужно было продолжать собирать доказательства, составлять опись имущества.
Но война, как и предупреждала Катя, шла на нескольких фронтах. Примерно через час после звонка Максима телефон Алисы снова забился тревожной дрожью. Но теперь это были не звонки, а уведомления из социальных сетей. Сначала от общих знакомых, с которыми она давно не общалась: «Алиса, что у вас там происходит?», «Ты в порядке?». Потом, зайдя на страницу Ольги, она все увидела.
Пост был длинным, эмоциональным, с хештегами #семьяпревышевсего и #благодарность. Сестра Максима писала о том, как тяжело быть одной с ребенком, как брат стал ее спасителем и опорой. И как «некоторые люди, пришедшие в семью», оказались черствыми и жадными, готовыми вышвырнуть на улицу родную кровь. Имя Алисы прямо не называлось, но всякий, кто знал их семью, понимал, о ком речь. Под постом уже были десятки комментариев: «Какая же стерва!», «Держись, Оленька!», «Не таких надо в дом брать».
У Алисы свело желудок. Она показала телефон Кате.
— Предсказуемо, — вздохнула та. — Черный пиар. Блокируй ее, всех, кто пишет гадости. Не вступай в полемику. Любой твой ответ они используют против тебя.
Но это было только начало. Через полчаса зазвонил ее рабочий телефон. Коллега, Марина, с которой они иногда ходили на обед, говорила смущенно и тихо:
— Алис, привет… Тут… К нам на общий номер звонил какой-то мужчина. Грубый такой. Спросил тебя, потом сказал: «Передайте, что пора долги возвращать, а то мы сами приедем разбираться». И бросил трубку. Охране сказала, но… Ты в порядке? У тебя проблемы?
Мир вокруг Алисы поплыл. Они позвонили на работу. На ее работу. Туда, где она семь лет строила карьеру, репутацию ответственного и надежного специалиста. Туда, где ее знали как Алису, а не как «жадную стерву». Гнев сменился леденящим ужасом. Это было уже не просто давление. Это была попытка уничтожить ее социальную жизнь, профессиональное лицо.
— Спокойно, — жестко сказала Катя, увидев ее лицо. — Это запугивание. Коллеге скажи, что это звонок от мошенников, ошибка, ты разбираешься. На работе постарайся отшутиться. Главное — не показывай, что тебя это задело.
— Но они же могут позвонить еще… Могут написать моему начальнику… — голос Алисы предательски задрожал.
— Могут, — согласилась Катя. — И мы к этому готовимся. У меня есть знакомый, который специализируется на клевете в сети. Мы соберем скрины этих постов, сделаем нотариальный осмотр. Если они перейдут на прямые угрозы или серьезно навредят твоей репутации, можно будет подать иск. Но сейчас, Алиса, самое важное — не поддаваться панике. Они хотят, чтобы ты сломалась и сдалась. Чтобы ты прибежала к Максиму, умоляя его угомонить родню, и согласилась на их условия.
Алиса закрыла глаза, делая глубокий вдох. Она представляла лицо Сергея, его самодовольную усмешку. Он думал, что она сломается после первого же натиска. Что она — слабая. Но в этом леденящем страхе за свою работу, в этом унижении от грязных постов, рождалась новая, еще более жесткая решимость. Они сами показали ей, что бояться нечего — бить будут по самым больным местам, независимо от того, сдастся она или нет. Значит, и отступать некуда.
Весь день прошел в этом сюрреалистичном режиме: между деловыми бумагами у юриста и приступами тошноты от новых уведомлений. К вечеру, когда они уже собирались уходить из офиса, на ее личный телефон пришло СМС. С незнакомого номера.
«Здравствуйте, нас интересует ваш автомобиль. Готовы купить срочно. Можно посмотреть сегодня вечером? Пришлем оценщика по адресу: ул. Зеленая, 15, кв. 42 (это был адрес их квартиры). Или вы сейчас живете не там?»
Алиса замерла. Никто не выставлял машину на продажу. Это была не реклама. Это была тонкая, замаскированная угроза. Они давали понять, что знают ее адрес. И намекали, что следят. Улица Зеленая, 15 — это их дом. Но квартиру 42 в нем не существовало. Это был явный звонок.
Она показала сообщение Кате. Та сжала губы.
— Идиотская попытка запугать. Но игнорировать нельзя. Зафиксируем. Завтра напишем заявление в полицию о том, что ты чувствуешь угрозу от родственников мужа, с приложением всех этих материалов. Пусть будет на бумаге. А сегодня ночуешь у меня.
По дороге к машине Алиса молчала. Она смотрела на огни вечернего города, на спешащих людей. Кто-то возвращался домой к семье, к ужину, к спокойствию. А ее дом стал источником опасности. Ее семья — вражеским станом. Но странное дело: сейчас, после всего этого ада, она чувствовала не только страх. Она чувствовала жгучую, почти физическую ненависть к тем, кто так легко решил растоптать ее жизнь. И эта ненависть была крепче страха. Она была тем топливом, которое двигало ее вперед.
Первый день активного сопротивления закончился. Финансы были частично защищены. Но война только начиналась, и противник, как оказалось, играл грязно, не брезгуя самыми низкими методами. Алиса понимала, что следующей атаки ждать долго не придется. И она должна быть готова.
На следующий день, когда Алиса и Катя составляли в полиции заявление по факту угроз, пришло сообщение от Максима. Короткое и неожиданное: «Мама с папой просят приехать. Только нас двоих. Обещают, что больше никого не будет. Последний разговор. Прошу тебя».
Катя, прочитав сообщение через плечо, фыркнула:
—Классика. Давление через родителей. «Последний разговор» — это попытка выжать капитуляцию под видом примирения.
—Я знаю, — ответила Алиса, глядя на экран. — Но я поеду.
—Ты с ума сошла? Они тебя там съедят!
—Нет, — Алиса медленно покачала головой. — Они попытаются. Но у меня есть то, чего у них нет. Закон. И я хочу посмотреть им в глаза, когда они это поймут.
Катя изучающе посмотрела на подругу, затем кивнула:
—Ладно. Но с условиями. Во-первых, ты не идешь одна. Я буду рядом, в машине у подъезда. Во-вторых, включаешь диктофон на телефоне с самой первой секунды. В-третьих, никаких эмоций. Только факты и ультиматум, который мы с тобой обсудили. Готовься, что они будут давить на жалость, кричать, обвинять. Ты — скала.
Они продумали план. Алиса записала на листок ключевые цифры: общая сумма похищенных со счета средств, номера кредитных договоров, суммы ежемесячных платежей по ним. Она положила в сумку папку с копиями распечаток. И, конечно, проверила, что диктофон на телефоне работает и памяти хватит на несколько часов записи.
Родители Максима жили в старом спальном районе, в кирпичной пятиэтажке. Когда Алиса подошла к подъезду, ее сердце бешено колотилось, но руки были сухими и холодными. Она сделала глубокий вдох, включила запись и нажала на звонок.
Дверь открыла мать Максима, Галина Петровна. Ее лицо, обычно доброе и приветливое, сейчас было напряженным и усталым.
—Заходи, — сказала она без улыбки, отступая в узкую прихожую.
В гостиной, за столом, накрытым к чаю с неприлично веселым пирогом, сидел отец, Владимир Николаевич. Максим стоял у окна, отвернувшись. Да, больше никого не было. Но атмосфера висела тяжелая, густая, как перед грозой.
— Садись, Алиса, — Владимир Николаевич указал на стул напротив себя. Его тон был нейтральным, но в нем чувствовалась привычка командовать.
Она села, положив сумку сбоку на колени. Максим медленно развернулся и сел рядом с отцом, не глядя на нее. Галина Петровна села рядом с мужем, сложив руки на столе. Образовался трибунал.
— Ну что ж, — начал Владимир Николаевич, откашлявшись. — Доехали до жизни такой. Семья на разводе стоит. Из-за чего? Из-за денег. Стыд и срам.
Алиса молчала, ожидая.
— Мы с матерью не вмешивались в ваши дела, — продолжил он. — Но сейчас, видим, сами вы не справляетесь. Максим нам все рассказал. Да, помог брату с сестрой. Неравнодушный человек, не смог пройти мимо. А ты вместо поддержки — скандалы, угрозы, юристы. Из дома сбежала. Репутацию семьи в грязь топчешь.
— Я защищаю то, что мы с Максимом зарабатывали вдвоем, — тихо, но четко сказала Алиса. — От растраты без моего ведома.
— Какая растрата?! — не выдержала Галина Петровна, и в ее глазах блеснули слезы. — Это же помощь близким! Ты что, не понимаешь? У Оленьки дитя маленькое, одна! У Сергея дело всей жизни! Мы тебя как дочь приняли, а ты… ты нашу семью разорить хочешь! Забрать все, что можно, и уйти!
— Я не хочу ничего забирать, кроме того, что принадлежит мне по праву, — парировала Алиса, чувствуя, как нарастает знакомая волна гнева. Она сдержала ее. — И речь не о помощи. Речь о том, что меня поставили перед фактом. Что наш общий бюджет использовали как бездонный кошелек для всех, кто попросит. И теперь эти «помощи» висят на нас долгами в миллионы рублей.
— Не драматизируй, — буркнул Максим, наконец подняв на нее глаза. В них читались мольба и раздражение. — Все как-нибудь утрясется.
— Не утрясется, Максим, — сказала она, глядя прямо на него. — У тебя есть поручительства на полтора миллиона. Ежемесячные платежи по ним съедают больше половины твоей зарплаты. Плюс украденные с накопительного счета пятьсот тысяч. Это не «как-нибудь». Это финансовая яма, в которую ты затащил нас обоих.
Владимир Николаевич хлопнул ладонью по столу. Посуда звякнула.
—Хватит! Мы собрались не для взаимных упреков! Мы собрались, чтобы найти решение. Нормальное, человеческое решение.
— Какое, по-вашему, решение? — спросила Алиса, поворачиваясь к нему.
— Ты прощаешь Максиму эти долги перед семьей. Закрываешь эту тему. И мы с нашей стороны уговорим его не подавать на развод. Вы живете дальше. Семья должна быть вместе, — отец высказал это как приговор, не терпящий возражений.
Алиса почувствовала, как в груди что-то обрывается. Последняя иллюзия, что здесь возможен диалог, рухнула. Они не собирались искать компромисс. Они требовали капитуляции.
Она медленно открыла сумку, достала листок с цифрами и положила его на стол поверх скатерти.
—Вот «человеческое решение», которое я предлагаю, — ее голос зазвучал металлически, без интонаций. — Это сумма в пятьсот тридцать семь тысяч рублей, которые были переведены с нашего общего счета без моего согласия. И еще вот эти кредитные обязательства.
Она достала из папки распечатанные листы с выделенными пунктами договоров поручительства.
—По закону, если я докажу, что эти решения принимались без моего ведома и наносят ущерб нашей семье, я могу оспорить их. Но я не хочу ввязываться в многолетние суды.
Она сделала паузу, глядя на их напряженные лица.
—Вот мое предложение, мой ультиматум, если хотите. Все, кому Максим переводил наши общие деньги или на кого он оформил поручительства, собираются здесь. Вместе мы составляем график возврата этих средств. Каждому — его сумма. Оформляем это нотариальными расписками с четкими сроками. Возврат — лично мне, так как именно мои средства были использованы. Как только я получу назад украденные пятьсот тысяч, вопрос с этими деньгами будет закрыт.
Она перевела взгляд на отца Максима.
—Что касается кредитов и поручительств… Вы все, включая Максима, идете в банк и переоформляете их. Убираете Максима из договоров. Находите других поручителей, залог, что угодно. Если в течение месяца это не будет сделано, я подаю иск в суд о разделе имущества и долгов. И я добьюсь, чтобы все эти обязательства были признаны его личными долгами, поскольку они взяты без моего согласия и не на нужды семьи. А потом банк начнет взыскивать их со всего, что можно: с ваших машин, с доли Сергея в бизнесе, с квартиры Ольги, если там есть хоть какая-то доля. Вы все станете должниками.
В гостиной повисла гробовая тишина. Галина Петровна смотрела на нее, широко раскрыв глаза, словно увидела привидение. Владимир Николаевич покраснел, его скулы заходили ходуном. Максим смотрел на нее с немым ужасом, впервые осознав, возможно, весь масштаб последствий своих поступков.
— Ты… ты шантажируешь? — хрипло произнес Владимир Николаевич.
—Нет. Я предлагаю единственный цивилизованный выход. Или вы возвращаете то, что взяли, и снимаете с моего мужа финансовые удавки. Или мы идем в суд, и вы теряете гораздо больше. Я не прошу ничего лишнего. Только свое.
— Да как ты смеешь! — внезапно взревел Владимир Николаевич, вскакивая. — Да мы тебя!..
—Пап, все, успокойся! — резко встал Максим, но было поздно.
Дверь в гостиную с грохотом распахнулась. На пороге, багровый от ярости, стоял Сергей. Очевидно, он находился в соседней комнате и все слышал.
—Я так и знал! Сука жадная! — он зашагал к столу. — Ты думаешь, мы тебя испугались? Твои бумажки? Мы тебя так запугаем, что ты сама от всего откажешься!
Он был огромный, разъяренный. Он подошел вплотную к Алисе, загородив собой свет от окна. От него пахло перегаром и потом.
—Встала тут с ультиматумами… Я тебя…
Он занес руку, не для удара, но для резкого, унизительного толчка в плечо. Алиса инстинктивно отпрянула на стуле.
И в этот момент произошло то, чего не ждал никто. Максим, молчавший и сжавшийся до этого, вдруг сорвался с места. Быстрым движением он встал между братом и Алисой, схватил Сергея за поднятую руку и с силой оттолкнул его.
— ХВАТИТ! — крикнул он так громко и хрипло, что все вздрогнули. — Тронешь ее — убью! Понял? Убью!
Он стоял, тяжело дыша, сжав кулаки, и смотрел на брата взглядом, полным такой ненависти и боли, что даже Сергей отступил на шаг, опешив. В этой тишине был слышен только тяжелый, свистящий выдох Максима. Он защитил ее. Впервые за все это время. Но для Алисы это запоздалое рыцарство уже ничего не значило. Оно лишь подтвердило, что он способен был на это, но предпочитал молчать, пока опасность не стала физической.
Она медленно поднялась, поправила сумку на плече. Ее лицо было бледным, но спокойным.
—Мой ультиматум остается в силе. У вас есть неделя, чтобы дать ответ. После этого все вопросы — в суде.
Она кивнула Галине Петровне, которая плакала, уткнувшись в платок, обошла остолбеневшего Владимира Николаевича и вышла в прихожую. За ней, тяжело ступая, вышел Максим.
— Алиса… — начал он у двери.
Она обернулась.Их глаза встретились.
—Ты сделала свой выбор давно, Максим. Сегодня ты просто немного опоздал.
Она вышла на лестничную площадку, не оглядываясь. Спускаясь по ступенькам, она вынула телефон и остановила запись. Внизу, у подъезда, ждала Катя в машине. Битва была выиграна. Но война, как она теперь понимала, была не за мужа, а за свое собственное будущее. И в этой войне она, наконец, перешла в наступление.
Путь от дома родителей Максима до квартиры Кати они молчали. Алиса смотрела в окно на мелькающие огни, пытаясь осмыслить произошедшее. Тело еще дрожало от адреналина, но в голове стояла оглушительная, кристальная тишина. Она сделала это. Не сломалась. Не заплакала. Бросила им вызов, подкрепленный законом, а не эмоциями. И этот вызов сработал. Даже Сергей отступил.
Максим, сидевший на заднем сиденье, тоже не проронил ни слова. Он смотрел в свое окно, но его плечи были ссутулены, а руки беспомощно лежали на коленях. Тот рывок, та яростная защита, казалось, вытянули из него всю энергию, оставив лишь пустую оболочку.
Катя, бросив на него через зеркало заднего вида презрительный взгляд, сосредоточилась на дороге. Она понимала, что этот инцидент — не победа, а лишь эпизод в затяжной войне.
Когда они приехали, Катя решительно заявила:
—Максим, сегодня ты ночуешь не здесь. У меня однокомнатная квартира, и Алисе сейчас нужен покой. Разбирайся со своими мыслями где-нибудь еще.
Он кивнул,не споря, и молча вышел из машины. Походка у него была неуверенная, будто он только что вышел из тяжелой болезни.
Алиса провела у Кати еще несколько дней. Дни были заполнены бумажной работой, консультациями с юристами, бесконечными звонками. От родни Максима — ни звука. Ни ответа на ультиматум, ни новых угроз. Молчание было зловещим, но Алиса позволяла себе надеяться, что ее жесткая позиция возымела действие. Может, они наконец осознали серьезность намерений.
Через неделю после скандала у родителей Максим написал ей. Длинное, путанное сообщение, полное раскаяния.
«Алиса,я все осознал. Я был слепым идиотом. Я позволил им сесть мне на шею и разрушить нашу жизнь. Я видел, как они на тебя смотрят, что говорят. И то, что сделал Сергей… это был последний гвоздь. Я не могу это простить даже им. Прости меня. Дай шанс все исправить. Я поговорю с ними. Я заставлю их вернуть деньги. Я все переоформлю. Я люблю только тебя.»
Она перечитывала эти строки десятки раз. Часть ее, измученная и уставшая от войны, жадно цеплялась за каждое слово. Другая часть, закаленная предательством, кричала, что это ловушка, слабость, манипуляция. Но усталость брала свое. Тоска по нормальной жизни, по тому illusory миру, который был у них раньше, оказалась сильнее.
После долгих раздумий и бесед с Катей, которая отговаривала ее, но в итоге сказала: «Решать тебе. Но смотри в оба», Алиса согласилась на встречу. Они виделись в нейтральном месте, в кафе. Максим выглядел постаревшим на десять лет. Он не оправдывался, не перекладывал вину. Он говорил о том, как осознал свою ошибку, как хочет все исправить. Говорил, что готов идти с ней к психологу, что разорвет все финансовые связи с родней. Он плакал. Искренне. И Алиса, видя эти слезы, позволила надежде пустить в своем сердце хрупкие, ядовитые ростки.
Она согласилась вернуться в квартиру. Не потому что простила, а потому что нужно было решать практические вопросы: раздел, продажа, долги. И потому что где-то в глубине души теплилась слабая искра: а вдруг? Вдруг этот кошмар действительно заставил его прозреть? Вдруг они смогут, отгородившись от его родни, начать все с чистого листа?
Первые дни были странными и напряженными. Они жили как соседи по коммуналке. Максим спал в гостиной на раскладном диване. Он был предупредителен, тих, старался предугадать ее желания. Готовил завтраки, мыл посуду, не лез с разговорами. Он действительно связался с банком, чтобы узнать о процедуре выхода из поручительств, запросил у брата и сестры графики возврата долгов. Делал это при ней, демонстративно. Алиса наблюдала за этим со смешанным чувством надежды и глубочайшего недоверия. Она не снимала защитных барьеров. Счета были разделены, карты — перевыпущены. Она проверяла его телефон (он сам отдавал) — новых переводов не было.
Наступила суббота. Максим сказал, что ему нужно съездить к родителям, забрать какие-то свои старые документы, которые могут понадобиться для банка. Алиса кивнула, не возражая. Она осталась дома, пытаясь разобрать вещи в шкафу, решая, что брать с собой, когда они начнут жить раздельно. Процесс был мучительным, каждое воспоминание, привязанное к вещи, причиняло боль.
Примерно через два часа после его ухода она села за ноутбук, чтобы проверить почту. Рядом лежал ее телефон. По привычке, выработанной за последние недели, она открыла мобильное приложение банка, чтобы проверить остаток на своем новом, отдельном счете. Все было в порядке. Затем, движимая внезапным импульсом, она зашла в старое, общее приложение, доступ к которому у нее еще оставался, хотя операции по нему были заблокированы. Это был просто архив. Она механически открыла историю операций по счету Максима, который был привязан к тому же профилю. Ничего нового она не ожидала увидеть.
И увидела.
Новый перевод. Совершенный сегодня, час назад. Сумма: пятнадцать тысяч рублей. Получатель: Ольга В. (сестра). Комментарий к переводу: «На лекарства Сашеньке, спасибо, братик!»
Мир не закружился, не потемнел. Он просто остановился. Алиса сидела неподвижно, уставившись в эти цифры и эти слова. Пятнадцать тысяч. Не полмиллиона, как тогда. Не огромная сумма. Но она была страшнее любой крупной цифры. Это была капля, которая переполнила чашу. Это был символ. Явный, четкий, неоспоримый.
Он поехал к родителям. И там, под их взглядами, под наверняка пролитыми слезами сестры о больном ребенке (был ли он действительно болен? это уже не имело значения), он снова не устоял. Он снова достал телефон. Снова перевел. Он не украл у нее, эти деньги были уже на его личном счету после раздела. Но он украл у них. У их хрупкого, только начавшего налаживаться перемирия. У ее последней, дурацкой надежды.
Все, что он говорил о прозрении, о разрыве, о любви, оказалось пылью. Мишурой, прикрывающей ту же слабую, сломанную личность, для которой одобрение «своих» всегда будет важнее правды и благополучия той, кто рядом.
Алиса медленно поднялась из-за стола. Она взяла телефон, вышла из приложения. Она подошла к большому зеркалу в прихожей и посмотрела на свое отражение. Бледное лицо, темные круги под глазами. Но глаза… В них не было ни ярости, ни горя. Была пустота. Та самая, окончательная пустота, которая приходит, когда внутри что-то умирает, и ты это чувствуешь физически — как холодный, тяжелый камень на месте сердца.
Она услышала щелчок ключа в замке. Дверь открылась, на пороге стоял Максим. Он пытался улыбнуться, в руках держал папку с бумагами.
—Вот, привез документы. Мама передала тебе пирог… — он замолчал, увидев ее лицо.
Алиса не двинулась с места.Она смотрела на него через отражение в зеркале, не оборачиваясь.
—Сашеньке лучше? — спокойно спросила она.
—Что? — он растерялся.
—Твоя племянница. Сашенька. На лекарства которого ты только что перевел пятнадцать тысяч. Ей уже полегчало?
Максим замер.Цвет стремительно сбежал с его лица. Папка выскользнула у него из рук и с шумом упала на пол, рассыпая бумаги.
—Алиса… это… она звонила, плакала, у него температура под сорок, в аптеке денег не было… Я не мог…
—Не мог, — повторила она за ним, наконец обернувшись. Она подошла к нему вплотную, подняла свой телефон и показала ему экран с историей операций. — Вот видишь, мог. И сделал. Ровно через неделю после того, как клялся, что все осознал и все изменится.
Он смотрел то на экран, то в ее глаза, и в его взгляде читался настоящий, животный ужас. Не от скандала. А от понимания, что сейчас он теряет ее навсегда. И что виноват в этом только он сам.
—Это… это в последний раз! Клянусь! Она же ребенок, он болел…
—Перестань, — ее голос был тихим и усталым. — Просто перестань говорить. Никаких детей больше. Никаких клятв. Ты сделал свой выбор. Снова. И снова это не я.
Она наклонилась, подняла с пола свою сумку, которую уже собрала и поставила у выхода утром — на всякий случай.
—Алиса, пожалуйста, не уходи… — его голос сорвался на шепот, в нем слышались слезы. Он попытался схватить ее за руку.
Она резко отдернула руку,как от чего-то гадкого.
—Не трогай меня. Никогда больше не трогай.
Она надела пальто, открыла дверь и вышла на лестничную площадку. На этот раз она не хлопнула дверью. Она закрыла ее медленно, с тихим, но окончательным щелчком. Потому что в этот раз она уходила не в гневе, не в истерике. Она уходила в тишине полного, безоговорочного конца. Там, за этой дверью, оставался не муж, а незнакомец, чье слабоволие стоило ей слишком дорого. И с этим незнакомцем ей больше не о чем было говорить.
Суд по разделу имущества был назначен через четыре месяца после ее окончательного ухода. Четыре месяца бумажной волокиты, независимых оценок, претензий и встречных претензий. Алиса провела это время в съемной однокомнатной квартире, оплаченной из тех средств, что удалось спасти после раздела счетов. Работа стала ее единственным якорем, а вечера у Кати за разбором документов — единственной социальной жизнью. Она научилась существовать в режиме ожидания, где каждый день был похож на предыдущий, а эмоции приглушены, как будто на нее надели толстый войлочный колпак.
Утро судебного заседания было пасмурным. Алиса надела тот же строгий костюм, что и в день похода в банк. Катя, ее официальный представитель, несла увесистую папку с документами. Они молча подошли к зданию суда. У входа, куря и громко разговаривая, уже стояла делегация: Максим, его брат Сергей и сестра Ольга. Родителей, видимо, решили не приводить, чтобы не усугублять впечатление о «семейной травле». Увидев Алису, они замолчали, проводя ее уничтожающими взглядами. Максим смотрел в асфальт.
— Не смотри на них, — тихо сказала Катя, беря ее под локоть. — Иди с высоко поднятой головой. Ты — потерпевшая сторона, а не обвиняемая.
Зал суда оказался небольшим, казенным, с запахом пыли и старой краски. Судья — женщина средних лет с усталым, но внимательным лицом. Процедура началась с монотонного оглашения исковых требований. Алиса слушала голос Кати, четко излагавшего суть: брак расторгнут, необходимо произвести раздел совместно нажитого имущества — квартиры в ипотеке, автомобиля, предметов быта — и определить порядок раздела общих обязательств.
Когда слово дали Максиму и его представителю (им оказался молодой, самоуверенный адвокат, явно нанятый на скорую руку), началось ожидаемое.
— Ваша честь, моя сторона настаивает, что большинство перечисленных в иске долговых обязательств являются личными долгами моего доверителя, взятыми им для помощи членам его семьи в трудной жизненной ситуации, — заявил адвокат. — Истец была уведомлена о данных тратах. Кроме того, в период брака именно ответчик вносил больший вклад в семейный бюджет, что также следует учитывать при разделе.
Катя, не дожидаясь вопроса судьи, поднялась.
—Протестую. Утверждение о моем осведомленном согласии опровергается представленными доказательствами: распечатками переписки, где я требую вернуть средства, а также банковскими выписками, подтверждающими тайное списание крупных сумм с общего счета. Что касается вклада в бюджет, предоставляем справки о доходах сторон за последние три года, которые демонстрируют паритет. Более того, действия ответчика по безвозмездному отчуждению общих средств и взятию на себя поручительств привели не к увеличению, а к критическому уменьшению совместного имущества, что является злоупотреблением правом.
Судья взяла паузу, изучая документы. Алиса смотрела на свои руки, сложенные на коленях. Она чувствовала на себе взгляд Максима, но не поднимала глаз. Казалось, прошла вечность.
— Переходим к рассмотрению конкретных объектов, — сказала наконец судья. — Квартира. Оценена в восемнадцать миллионов. Остаток ипотечного долга — девять миллионов. Стороны претендуют на доли?
— Истец претендует на половину стоимости за вычетом половины долга, — ответила Катя.
—Ответчик согласен на выплату истцу компенсации за ее долю, с сохранением квартиры за собой, — парировал адвокат Максима.
Алиса едва сдержала горькую усмешку. На какие деньги? На те, что он продолжает раздавать родне?
—У истца нет возражений против продажи квартиры с торгов и раздела вырученных средств согласно долям, — спокойно сказала Катя. — Учитывая финансовое положение ответчика и его значительную долговую нагрузку, выплата компенсации им представляется неисполнимой, что лишает истца реальной возможности получить причитающееся.
Дальше пошел утомительный перечень всего: машина (оценена, решено продать, выручку поделить), мебель, техника. Каждый предмет обсуждался, как будто делили не вещи, а куски их общей жизни. Диван, который они выбирали вместе. Холодильник, купленный на первую совместную премию. Кофемолка, которую ей подарила ее мама. Это было мучительно. Но Алиса сидела недвижно, лишь изредка кивая в ответ на вопросы Кати.
Когда очередь дошла до раздела долгов, напряжение возросло. Адвокат Максима снова попытался доказать, что поручительства — это его «личная ответственность перед родственниками». Катя положила на стол судьи свежие, нотариально заверенные выписки, которые удалось получить через судебный запрос.
—Ваша честь, обращаю внимание. Вот договор поручительства от октября прошлого года. Вот заявление ответчика в банк о признании его доходов, поданное в тот же период. В этом заявлении указан его совокупный семейный доход, включая доход истца. То есть, принимая на себя обязательство, ответчик рассчитывал на погашение долга за счет общих средств семьи, что прямо указывает на намерение считать этот долг общим. Однако согласия второго супруга, как видно из представленных переписок, получено не было.
Судья внимательно сравнила даты на документах. Лицо ее стало еще более непроницаемым. Она задала Максиму прямой вопрос:
—Ответчик, вы, принимая на себя обязательства поручителя по кредитам третьих лиц, ставили в известность супругу? Получали ее письменное согласие?
Максим, бледный, еле слышно проговорил:
—Нет, не получал. Но я думал…
—Вопрос не в том, что вы думали, — строго прервала его судья. — Вопрос в установлении факта.
Обсуждение продолжалось еще час. Брат и сестра Максима, сидевшие на задней скамье, начали громко шептаться, а Сергей даже попытался что-то сказать вслух, за что получил замечание от судебного пристава. Их злоба витала в воздухе, почти осязаемая.
Наконец, судья удалилась для вынесения решения. Выйдя, она огласила его монотонным, лишенным эмоций голосом, но каждое слово для Алисы звучало как удар молота, забивающий гвоздь в крышку этого кошмара.
«Исковые требования удовлетворить частично. Квартиру, находящуюся в ипотеке, признать совместной собственностью. Взыскать с сторон ипотечный долг поровну. Квартиру реализовать с публичных торгов. Вырученные средства, за вычетом долга перед банком и расходов на продажу, распределить между сторонами поровну. Автомобиль продать, выручку разделить. Предметы бытовой обстановки разделить в соответствии с представленным и согласованным списком. Долговые обязательства ответчика по договорам поручительства перед третьими лицами (перечислены номера договоров) признать его личными долгами, не подлежащими разделу как общие обязательства супругов, поскольку истцом доказано, что они взяты без ее согласия и не на нужды семьи.»
Юридическая победа была полной. Квартиру продадут, она получит свои деньги. Долги Максима останутся при нем. Суд не удовлетворил лишь ее встречный иск о взыскании с него половины сумм, незаконно снятых со счета, порекомендовав решать этот вопрос в отдельном исковом производстве о возмещении ущерба. Но это была уже мелочь.
Когда судья объявила заседание оконченным, Алиса почувствовала не радость, а чудовищную, ватную усталость. Все силы, собранные в кулак за эти месяцы, разом покинули ее.
В коридоре их тут же окружили. Сергей, не скрывая ярости, шипел на Максима:
—Ты что, совсем тряпка? Личными долгами! Ты слышал? А как же мы?!
Ольга плакала,утираясь краем шарфа:
—Значит, так-то… Братец родной… Теперь банк мою квартиру заберет… Довольна? — это уже было обращено к Алисе.
Алиса собиралась просто пройти мимо, но Катя мягко взяла ее за локоть и остановила. Она обернулась и посмотрела на эту троицу. На Максима, который, съежившись, пытался что-то бормотать в оправдание перед братом.
— Вы все получили по заслугам, — тихо, но так, чтобы слышали все, сказала Алиса. — Вы хотели пользоваться чужими ресурсами, не неся ответственности. Теперь несите. Каждый свою.
Она повернулась к выходу. И в этот момент Ольга, всхлипывая, бросила ей вдогонку фразу, которая, видимо, должна была стать финальным аккордом их ненависти:
—Думаешь, отделалась? Он тебя никогда не простит. И мы — тоже. Будешь помнить, как предала семью.
Алиса остановилась на секунду. Не оборачиваясь, она произнесла:
—Мне нечего вас прощать. И нечего помнить. Для меня вас больше не существует.
Она вышла на свежий воздух. Моросил холодный осенний дождь. Катя молча раскрыла над ними зонт. Они шли к машине, и Алиса чувствовала, как по ее щекам медленно, помимо воли, катятся слезы. Не от горя. От невероятного, всепоглощающего облегчения. Это был конец. Конец битвы, конец войны, конец кошмара под названием «его семья». Она вышла из этой мясорубки. Израненная, уставшая, но — свободная. Свободная от их долгов, их претензий, их токсичного влияния. Свободная строить свою жизнь. Пусть она сейчас была пустой и неуютной, как та съемная квартирка. Но это была ее жизнь. Только ее. И в этом была главная, горькая на вкус, победа.