Аромат жареного картофеля с луком и курицей витал на кухне, смешиваясь с усталостью, которая тяжелым грузом лежала на плечах Анны. Пятый день подряд она задерживалась на работе, и сейчас единственным ее желанием было тихо поужинать и завалиться спать. Завтра — суббота, можно будет выдохнуть.
Дмитрий сидел в гостиной, уткнувшись в телефон. Звуки какой-то стрелялки доносились оттуда. Это было их обычное, почти ритуальное вечернее перемирие после трудового дня.
— Ужин готов, — позвала Анна, расставляя тарелки на столе.
Он пришел на кухню, сел, не глядя на нее, и взял вилку. Помолчали. Ели. Тишину нарушало только мерное тиканье часов, подаренных ей родителями на новоселье.
— Слушай, мне мама звонила сегодня, — вдруг сказал Дмитрий, ковыряя картошку.
У Анны внутри что-то екнуло. Звонки Людмилы Степановны редко предвещали что-то хорошее.
— И что?
—Продала наконец свою халупу. Ту самую хрущевку на окраине. Договор уже подписан, деньги скоро будут.
— Ну и отлично для нее, — осторожно протянула Анна, откладывая вилку. — Куда смотрит? В новостройку?
Дмитрий тяжело вздохнул, как будто готовился к прыжку с трамплина.
— Пока нет. Пока не найдет подходящий вариант… она поживет у нас.
Слова повисли в воздухе, тяжелые и нелепые. Анна даже не сразу поняла.
— У… у нас? Что значит «поживет у нас»? На неделю? На две?
— Ну, я не знаю точно! Пока не купит. Месяц, два. Максимум три. Куда ей одной, Анна? Пойми. Она же мать. Ей одной в съемной квартире сейчас, с этими ценами, вообще невозможно. А тут мы, семья, поддержим.
Голос его звучал так, будто он объявлял о решении, принятом обоюдно, о чем-то само собой разумеющемся. В висках у Анны застучало.
— Дим, ты в своем уме? — ее собственный голос прозвучал тихо и неестественно ровно. — Где именно «у нас»? У нас две комнаты. Твой кабинет и спальня. Она в спальню с нами ляжет? Или ты свой кабинет ей отдашь, со всеми твоими чертежами и компьютерами?
— Успокойся, не драматизируй, — он отодвинул тарелку, его лицо стало жестким. — В кабинете можно диван поставить. Мама не будет мешать. Она тихая.
— Тихая? — Анна фыркнула, и в этом звуке прорвалась вся накопившаяся горечь. — Дмитрий, мы с твоей «тихой» матерью общались ровно три раза за пять лет наших отношений. И каждый раз это был экзамен по кулинарии, домоводству и моей биографии с проверкой на профпригодность в жены. Она считает меня недостаточно хорошей для тебя! И ты хочешь, чтобы она жила с нами? В моей квартире?
Она намеренно сделала ударение на «моей». Дмитрий вздрогнул, как от пощечины. Его глаза сузились.
— Вот опять. «Моя квартира, моя квартира». Мы же семья! У нас все общее. Или нет? Ты что, мне счет предъявляешь?
— Нет общего там, где один человек вкладывал все, а второй — только обещания! — Анна встала, ее руки дрожали. — Родители продали гараж, чтобы сделать мне первоначальный взнос. Я сама досиживала здесь до ночи, оформляя ипотеку, пока ты был в командировках. И ты сам, кстати, настаивал на том брачном договоре! Говорил: «Это формальность, чтобы ты себя спокойнее чувствовала, раз это твоя персональная ответственность». Помнишь?
Он помнил. Она видела это по тому, как он отвел глаза. Но через секунду его взгляд снова стал колючим.
— Значит, так. По документам — твоя. А по сути — ты просто собственник, а я так, временный жилец? И моя мать не имеет права на помощь от сына в тяжелой ситуации? Ты что, бездушная что ли?
Слово «бездушная» прозвучало как приговор. В нем была вся его манипуляция. Либо ты соглашаешься, либо ты — чудовище.
— Ситуацию ей создала не я! — голос Анны сорвался на крик. — Она продала квартиру, не найдя новую! Это ее решение! Почему я должна расхлебывать последствия и пускать в свой дом человека, который меня не уважает? А ты? Ты вообще меня уважаешь? Хоть спросить мог, прежде чем такое предлагать!
— Я не предлагать, а сообщать пришел! — он тоже поднялся, стукнув кулаком по столу. Тарелки звякнули. — Она моя мать! И она переедет послезавтра. Принимай как хочешь.
Он развернулся и грузно вышел из кухни. Через мгновение из гостиной донесся усилившийся звук стрелялки — его способ заткнуть реальность.
Анна опустилась на стул. В горле стоял ком. Она смотрела на полуостывший ужин, на свою уютную кухню с желтыми шторами, которые она так долго выбирала. Ее крепость. Ее островок. И вот на него, даже не спрашивая разрешения, высаживался десант в лице Людмилы Степановны.
Она не спала в своей постели в ту ночь. Дмитрий храпел в спальне, отвернувшись к стене. Анна завернулась в плед и устроилась на диване в гостиной, глядя в потолок. В голове крутились обрывки мыслей: «Как дать отпор?», «Куда бежать?», «Неужели он действительно такой?». Она вспоминала, как подписывала тот договор у нотариуса. Он тогда обнял ее и сказал: «Это просто бумажка для банка. Для меня наш дом — это там, где ты». Циничная ложь.
Утром ее разбудил резкий, настойчивый звонок в дверь. Анна, сбитая с толку, вскочила, поправила волосы и, не глядя в глазок, открыла.
На пороге стояла Людмила Степановна. Не послезавтра. А сегодня. Рядом с ней теснились две огромные, потертые чемодана и сумка-тележка с привязанным одеялом. На лице женщины было написано безоговорочное право и спокойная уверенность.
— Ну что стоишь, Аннушка, пропусти, — сказала свекровь, без улыбки окидывая ее взглядом с головы до босых ног. — Я, кажется, немного раньше вышла. Димин поезд задержался, что ли? Помоги чемоданы занести.
Звонок в дверь отозвался в висках тупой болью. Анна стояла на пороге, чувствуя себя невыспавшейся и абсолютно беззащитной перед этим внезапным вторжением. Людмила Степановна ждала, не моргнув, и ее взгляд, скользнув по растрепанным волосам невестки и старенькой футболке, выразил безмолвное, но отчетливое презрение.
— Димин поезд задержался, что ли? — повторила свекровь, уже с легкой ноткой нетерпения в голосе.
Анна молча отступила, пропуская ее в прихожую. Женщина уверенно переступила порог, как полководец, вступающий на завоеванную территорию. За ней потянулась вереница чемоданов, которые она оставила прямо у входа, блокируя проход.
— Что стоишь, помогай, — бросила Людмила Степановна через плечо, уже снимая пальто и оглядываясь в поисках вешалки.
Механически, в состоянии легкого ступора, Анна взяла тяжелую сумку-тележку и вкатила ее в узкий коридор. В этот момент из спальни вышел Дмитрий, одетый только в пижамные штаны, с примятыми волосами.
— Мам? Ты же завтра… — начал он, застигнутый врасплох.
—Что «завтра»? Все сделала досрочно, — перебила его мать, направляясь к нему и хватая за щеки. — Ой, сыночек, не выспался, бедненький. Щеки впалые. Видно, недокармливает тебя тут.
Она бросила многозначительный взгляд в сторону Анны, которая все еще стояла у горы багажа. Дмитрий неловко освободился от ее рук.
— Ладно, мам, проходи. Поздравляю с продажей. Где вещи оставить?
—Пока здесь, в прихожей. Сначала мне квартиру покажете, что ли? Я же тут ни разу по-нормальному не была. Все набегами.
И, не дожидаясь приглашения, Людмила Степановна двинулась дальше, в гостиную. Она шла медленно, оценивающе. Ее взгляд задержался на диване со скомканным пледом.
— А это что? Уже гостиную в спальню переоборудовали? — спросила она, и в ее голосе зазвучала фальшивая забота. — Или у вас тут уже места всем не хватает?
Анна почувствовала, как кровь ударила в лицо.
—Я тут спала, — сухо ответила она.
—Ссоритесь уже? — свекровь цокнула языком с видом опытного миротворца. — Ну, я теперь тут, все улажу. Помирю вас.
Она прошла на кухню. Анна и Дмитрий молча последовали за ней, как провинившиеся школьники. Людмила Степановна открыла холодильник, заглянула внутрь.
— М-да… Йогурты, сыр, зелень. Для мужика-то основательного ничего. Борща не сварили, гуляша. Димочка мясное любит. Надо будет заняться.
Она говорила так, будто Анна была не хозяйкой, а плохой прислугой. Затем она подошла к окну, потрогала ткань штор — дорогих, льняных, которые Анна выбирала с таким трепетом.
— Слабоватая ткань. Солнце выцветит быстро. И стирать проблематично. Надо попрочнее, поплотнее взять. Я себе на прошлой квартире такие видела, в «Метрике»…
— Это мои шторы, Людмила Степановна, — тихо, но четко сказала Анна. — И менять я их не собираюсь.
Свекровь обернулась, ее тонкие брови поползли вверх.
—Ну, пока твои, конечно, — согласилась она, и в этом «пока» прозвучала целая программа действий. — Мы потом посмотрим.
Она вышла из кухни и направилась в комнату Дмитрия — его кабинет, где стоял компьютерный стол, шкаф с документами и книжные полки.
— Вот здесь, значит, — задумчиво протянула она, обводя взглядом пространство. — Теснотовато, конечно. Диванчик можно вот тут поставить, у стеночки. Стол твой, сынок, к окну подвинем. А телевизор мне старенький ваш из зала сюда перевесим. Мне без телевизора на ночь — никак. Новый, впрочем, не помешал бы, с большим экраном. Для глаз лучше.
Дмитрий, стоявший в дверях, промолчал. Он смотрел в пол. Анна наблюдала за ним, и внутри у нее все медленно и верно превращалось в лед. Он не защищал их общее пространство. Не защищал ее. Он просто принимал ультиматум.
— Мама, давай сначала вещи разберем, — пробормотал он наконец.
—Вещи-то потом. Я устала с дороги. Поставь-ка чайник, Анна. И сделай мне покрепче, три ложки заварки. А то ваш пакетированный — одна вода.
Анна повернулась и ушла на кухню. Руки дрожали, когда она ставила чайник. Она слышала, как в гостиной мать и сын тихо о чем-то разговаривают, слышала сдавленный смешок Людмилы Степановны. Она чувствовала себя чужой. Гостьей. Прислугой в собственном доме.
За чаем свекровь окончательно освоилась.
—Так-так, — говорила она, разламывая печенье. — Распорядок завтра обсудим. Я, например, встаю рано, в семь. Душ люблю первым делом принять, минут на сорок. Чтобы проснуться. Вы, наверное, позже встаете?
— Мы встаем в восемь, — сказала Анна, глядя в свою чашку. — И мне на работу к девяти.
— Ну, ничего, успеешь. После меня. А ужин я люблю в семь. Вовремя. Не как вы, наверное, в десять ночи кусочничаете. Димочка у меня всегда в обед и ужин горячее ел. Правильно, сынок?
— Да, мам, — безжизненно отозвался Дмитрий.
Весь день прошел в кошмарной, замедленной реальности. Людмила Степановна хозяйничала. Она переставила вазу в гостиной, потому что ей «мешала». Переложила полотенца в ванной на нижнюю полку, «чтобы удобнее было». Стояла за спиной у Анны, когда та мыла посуду, и комментировала: «Жир плохо смываешь, надо горячее и больше средства».
К вечеру, когда вещи свекрови наконец перекочевали в кабинет, превращая его в чужую, враждебную территорию, Анна закрылась в ванной. Она села на крышку унитаза, обхватила голову руками и тихо, беззвучно, разревелась. От бессилия, от ярости, от предательства.
Стук в дверь заставил ее вздрогнуть.
—Анна, ты там заснула? — послышался голос Дмитрия. — Мама тоже хочет в туалет.
Она утерла лицо, сделала глубокий вдох и открыла дверь. Дмитрий стоял с виноватым видом. Она прошла мимо, не глядя на него.
— Спите сегодня вместе, в спальне, — объявила за ужином Людмила Степановна, как о милости. — А то что это вы… я не хочу быть причиной разлада. А я устроюсь в своей комнатке. Завтра, Дима, поможешь мне стол твой разобрать, хорошо?
В своей комнатке. Эти слова резанули слух. Анна посмотрела на мужа. Он кивнул, уставившись в тарелку с котлетой, которую его мать положила ему с краю, побольше.
— Хорошо, мам.
В ту ночь они лежали в своей постели спиной к спину. Между ними лежала невидимая, но непреодолимая стена. Анна смотрела в темноту и слушала непривычные звуки: скрип дивана за стеной, шаги, бормотание телевизора. Ее дом больше не был ее крепостью. Ее дом был оккупирован.
А самое страшное было в том, что командир оккупационных войск спал сейчас в комнате ее мужа. И он, ее муж, даже не пытался вступить в переговоры о перемирии. Он уже сдался.
Неделя пролетела в каком-то кошмарном ритме, установленном Людмилой Степановной. Подъем в семь, сорокаминутный захват ванной, после которого на зеркалах и стенах оставалась влажная пелена, а все полотенца оказывались на полу. Завтрак с комментариями о пользе овсянки и вреде бутербродов, которые любила Анна. Вечером — обязательный совместный ужин, где свекровь раздавала оценки каждому блюду и подробно расспрашивала Дмитрия о работе, игнорируя Анну, будто ее и не было за столом.
Анна превратилась в тень. Она молча мыла посуду после этих ужинов, молча уходила в спальню, притворяясь спящей, когда Дмитрий наконец решался зайти. Их общение свелось к коротким, необходимым фразам. Он пытался однажды заговорить, положив руку ей на плечо в постели:
— Ну, привыкнешь ты к маме… Она же не навсегда.
Анна просто стряхнула его руку, не оборачиваясь. Слова застревали у нее в горле комом обиды и бессилия. Что можно сказать человеку, который позволил вытеснить тебя из твоего же пространства? Который не видел, как его мать «случайно» вылила ее дорогой французский лосьон для тела, презрительно заметив: «Пахнет, как в публичном доме»? Который не слышал, как она нашептывала ему на кухне: «Смотри, как похудела, щеки впали. Небось, на диете сидит, чтоб тебе не нравиться. Это они все так делают, замучают, а потом уйдут к другому, помоложе»?
Она пыталась сопротивляться в мелочах. Вернула вазу на место. Купила новое полотенце и повесила его высоко, в шкафчик. Но каждый раз Людмила Степановна с каменным лицом возвращала все «как удобно ей». А Дмитрий в этих стычках занимал нейтралитет, который на деле был поддержкой матери.
Ощущение, что ее дом, ее жизнь, ее личность медленно стирают ластиком, становилось невыносимым. На работе Анна делала ошибки, на нее косо смотрел начальник. Подруги, которым она пыталась пожаловаться по телефону, выдыхая в трубку на балконе, предлагали «потерпеть» или «устроить скандал». Но терпеть сил не оставалось, а скандал — это то, чего, казалось, и ждала свекровь, чтобы окончательно представить Анну истеричкой, а себя — жертвой.
Перелом наступил в пятницу. Анна зашла в спальню после работы и замерла. На ее туалетном столике, рядом с духами и кремами, стояла большая баночка дешевого, липкого ночного крема с сильным цветочным запахом. Ее собственные средства были сдвинуты в сторону. А на кровати, поверх ее шелкового постельного белья, лежал вязаный плед из акрила в ярких оранжевых и коричневых узорах — тот самый, что был привязан к сумке Людмилы Степановны в день приезда.
По спине пробежали мурашки. Это было не просто нарушение границ. Это был акт захвата. Метка. «Твое пространство теперь мое».
Анна молча взяла баночку и плед, вышла в гостиную, где свекровь смотрела сериал, и положила это все на диван рядом с ней.
— Это ваше. В спальне ему не место.
Людмила Степановна медленно отвела взгляд от телевизора.
—Плед-то я тебе подарила. На, пользуйся. А крем — от морщин лучше твоего. Попробуй, не благодари.
— Я не нуждаюсь в ваших подарках, — сказала Анна, и голос ее впервые за неделю звучал твердо, без тряски. — И прошу вас не трогать мои вещи в спальне.
— Ой, какие мы деликатные, — фыркнула свекровь, но в ее глашах мелькнуло что-то похожее на удовлетворение. Наконец-то, реакция. — Ну ладно, не трону твои драгоценности. Домик-то все равно общий, или как?
Этот вопрос, заданный с едва уловимой издевкой, стал последней каплей. Анна поняла: действовать в одиночку, эмоционально — бесполезно. Нужна холодная голова и точные данные. Закон.
В субботу утром, сославшись на срочную работу, она ушла из дома. Ей было некуда идти, кроме как в кафе на другом конце города, где ее ждала Ольга — подруга со времен университета, теперь успешный юрист по семейному и жилищному праву.
Увидев Анну, Ольга присвистнула:
—Боже, Аннет, на тебе лица нет. Что случилось? В последний раз ты такой была, когда с той ипотекой заморочки были.
И Анна выложила ей все. От ультиматума Дмитрия до баночки крема на туалетном столике. Говорила сбивчиво, путаясь в деталях, иногда срываясь на слезы. Ольга слушала, не перебивая, ее лицо постепенно становилось все серьезнее.
— То есть, квартира твоя, ипотека выплачена, в собственности? Брачный договор, что имущество не общее, у вас есть?
—Да, есть. Он сам настаивал тогда. Говорил, это чтобы мне спокойнее было.
—Умно с его стороны, — мрачно усмехнулась Ольга. — Или наивно с твоей. Ладно. Слушай меня внимательно, потому что тут все не так просто, как «моя квартира — иди вон».
Она достала блокнот и начала рисовать схемы, объясняя четко и без эмоций, как адвокат на консультации.
— Факт первый: квартира — твоя личная собственность. Мать твоего мужа никаких прав на нее не имеет. Факт второй: твой муж, как твой супруг, имеет право пользования этим жилым помещением. То есть, проживать в нем. Выгнать его просто так, даже если он сволочь, ты не можешь. Только через суд, и для этого нужны веские основания: систематические скандалы, рукоприкладство, что-то такое, что можно доказать.
Анна безнадежно махнула рукой.
—Он ничего такого не делает. Он просто… молчит и позволяет ей все.
—Это и есть самое мерзкое, — согласилась Ольга. — Теперь о ней. Она вселилась с согласия одного из проживающих — твоего мужа. Как гость. На срок до… сколько?
—Он сказал, пока новую не купит. Месяц, два.
—Неопределенный срок. Плохо. Но! Прописать ее, то есть зарегистрировать по этому адресу, ты как собственник можешь запретить. Это твое право. Без твоего нотариального согласия — никак. Запомни это как мантру.
— А просто жить она может?
—Может. Пока ты или она сама не решит этот вопрос в судебном порядке. Ты можешь подать иск о выселении, так как она нарушает твой покой и нормальное пользование жильем. Но суд — это время, нервы, деньги. И нет гарантии, что сразу выиграешь, если у нее нет другого жилья. А у нее оно есть? Продала, говоришь?
— Да, старую квартиру.
—Вот если бы она продала и купила новую, но не заехала — одно дело. А если она продала и теперь официально «не имеет пригодного для проживания жилья» — суд может встать на ее сторону, дать срок на поиск. Особенно если она пенсионерка и «нуждается в уходе сына». Это слезами будут выступать в суде.
Анна почувствовала, как у нее замирает сердце. Тупик.
—То есть, я ничего не могу сделать?
—Можешь, — твердо сказала Ольга. — Но нужно действовать как спецназ: хладнокровно, по плану и собирая доказательства. Во-первых, все диктуй. Каждый ее выпад, каждую пакость, каждое требование. Тайком, с телефона. Во-вторых, если есть свидетели — соседи, которые слышат скандалы, — наладь с ними контакт. В-третьих, попробуй выяснить про эту проданную квартиру. Точный адрес. Это важно. А главное — тебе нужно окончательно решить, что ты хочешь. Выгнать только ее? Или вместе с мужем?
Вопрос повис в воздухе. Анна смотрела на кружку, обхватив ее холодными пальцами. Выгнать Дмитрия? Человека, за которого она вышла замуж, с которым делила жизнь пять лет? Но этот человек последнюю неделю делил жизнь не с ней, а со своей матерью. Он сделал свой выбор.
— Я не знаю, — честно прошептала она.
—Подумай. А пока начинай собирать улики. И подготовься к серьезному разговору. Не к истерике, а к официальному заявлению. Скажи мужу, что его мать не имеет права на регистрацию здесь, и что если ее поведение не изменится, ты будешь вынуждена обратиться в суд. Посмотри на его реакцию. Это все прояснит.
Ольга расплатилась за обеих и, обняв Анну на прощание, строго сказала:
—И перестань быть жертвой в своем доме. Это твоя территория. Веди себя соответственно. Не кричи, не плачь при них. Будь холодной и непробиваемой. Это их пугает больше всего.
Обратная дорога домой была похожа на возвращение на поле боя, но теперь у Анны в голове был не хаос отчаяния, а четкий, пусть и мрачный, план. Она купила маленький диктофон, по совету Ольги. Справилась с дрожью в руках.
Дом встретил ее запахом жареного лука и голосом Людмилы Степановны из кухни:
—…ну, я так и думала, что она побежит жаловаться подружкам. У них это первым делом. Вместо того чтобы мужа уважать…
Анна тихо закрыла дверь, повесила куртку и включила диктофон в кармане джинсов. Она выпрямила спину и прошла на кухню. Дмитрий резал хлеб, мать что-то помешивала в кастрюле.
— Добрый вечер, — ровно сказала Анна.
Они оба обернулись, удивленные ее тоном. Людмила Степановна первой оправилась.
—О, вернулась наша труженица. Накрывай, Анна, на стол, ужин готов. И где это ты пропадала? Работа в выходной? Не похоже.
Анна не ответила. Она взяла тарелки и стала молча расставлять их. Она чувствовала на себе их взгляды — недоумевающий взгляд Дмитрия и настороженно-оценочный взгляд его матери. В комнате повисло новое, незнакомое напряжение. Тишина была уже не пораженческой, а звенящей, готовой к бою.
Анна поймала себя на мысли, что почти ждала очередной колкости. Чтобы записать ее. Чтобы начать свою войну за свой дом.
Следующие несколько дней Анна прожила как под прицелом. Каждое ее движение было взвешенным, каждое слово — продуманным. Она больше не убегала в спальню, не прятала взгляд. Она молча присутствовала. За завтраком, ужином, в гостиной. Ее холодная, отстраненная уверенность явно смущала Людмилу Степановну, которая привыкла к ее молчаливой реакции или сдержанным протестам. Теперь же она наталкивалась на ровную стену, которую не могли пробить ни колкости, ни «заботливые» советы.
Дмитрий тоже чувствовал перемену. Он пытался заговорить, но его фразы повисали в воздухе, не встречая ни ответа, ни даже взгляда. Анна просто делала то, что считала нужным: мыла свою чашку, убирала свои вещи, включала ноутбук в гостиной, надев наушники, и работала, отрезая себя от их мира.
Это сводило свекровь с ума. Ей нужна была реакция, подтверждение ее власти. И в среду вечером она решила перейти в наступление.
Ужин прошел в гробовом молчании. Когда Анна встала, чтобы отнести тарелку, Людмила Степановна откашлялась, привлекая внимание.
— Кстати, о важном, — начала она, отодвигая свою тарелку. — Надо бы решить вопрос с пропиской. Временной регистрацией. А то я тут у вас живу, а по документам — там, в старой квартире. Неудобно. Поликлиника, социальные услуги — все не здесь. Да и вам, наверное, спокойнее, когда человек зарегистрирован.
Анна медленно поставила тарелку в раковину и обернулась, прислонившись к столешнице. Ее лицо было бесстрастным. В кармане ее домашних брюк лежал включенный диктофон.
— Вам будет отказано, — произнесла она четко и громко, чтобы устройство все уловило.
— Что? — не поняла Людмила Степановна.
—Я сказала, вам будет отказано в регистрации по этому адресу. Я, как собственник, не даю на это согласия. Ни временного, ни постоянного.
Наступила тишина. Дмитрий замер с вилкой в руке. Лицо его матери изобразило смесь изумления и возмущения.
— Это еще что за тон? — выдохнула она. — Я сына спрашиваю, а не тебя!
—Квартира моя, — напомнила Анна, не повышая голоса. — Согласие собственника необходимо по закону. Моего согласия не будет. Ни при каких условиях.
Дмитрий наконец нашел голос.
—Анна, что ты несешь? Мама же на время! Это же просто формальность…
—Формальность, которая дает ей право проживать здесь неограниченное время, даже если я буду против, — парировала Анна, глядя прямо на него. — Я изучила вопрос. И мой ответ — нет.
— Да ты что, зверь? — вскрикнула Людмила Степановна, вскакивая. Ее голос сорвался на визгливую ноту. — Мать родного мужа в трудной ситуации, а ты про какие-то бумажки! Бездушная ты тварь!
—Оскорбления можете оставить при себе, — холодно отрезала Анна. — Это не изменит моего решения. Вы вселились сюда как гость. На неопределенный срок. Это создает неудобства. Я имею право ограничивать такие неудобства. Регистрация — это не просто бумажка. Это ваше право требовать здесь жить.
— Димка! — взмолилась свекровь, обращаясь к сыну. — Ты слышишь, что она творит? Она меня на улицу выставить хочет! Твою мать!
Дмитрий тяжело встал. Его лицо было багровым.
—Хватит! — рявкнул он, стукнув кулаком по столу. Стакан подпрыгнул и со звоном упал на пол, разбившись. — Кончайте! Мать, успокойся. Анна, немедленно извинись!
Анна посмотрела на осколки на полу, потом на его искаженное злостью лицо. Внутри все оборвалось. Но голос оставался твердым.
— Извиняться не за что. Я сказала правду и свое решение. Я не позволю прописать здесь человека, который меня оскорбляет и унижает в моем же доме. И если ее поведение не изменится, я буду вынуждена подумать о подаче иска в суд о выселении, как лица, нарушающего мой покой и правила пользования жилым помещением.
Она выдержала паузу, давая словам проникнуть в сознание. Свекровь смотрела на нее округлившимися глазами, в которых впервые мелькнул не расчет, а настоящий, животный страх. Страх перед системой, перед судом, перед незнакомыми ей статьями закона. Дмитрий же просто не верил своим ушам.
— Ты… ты угрожаешь? Моей матери? Судами?
—Я информирую о последствиях, — поправила его Анна. — Нарушение спокойствия собственника — основание для выселения. У меня уже есть доказательства.
С этими словами она вышла из кухни, оставив их в состоянии шока. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться из груди. Она заперлась в ванной, включила воду и, наконец, позволила рукам дрожать. Она сделала это. Она провела черту.
Весь следующий день в квартире царила зловещая, хрупкая тишина. Людмила Степановна не выходила из своей комнаты. Дмитрий молчал, избегая встречи с Анной взглядом. Но вечером, когда она сидела за ноутбуком, он подошел.
— Надо поговорить, — сказал он глухо.
Она закрыла крышку ноутбука и кивнула. Они остались в гостиной. Он сел напротив, его пальцы нервно теребили шов на диване.
— Зачем ты так? — начал он. — Зачем доводить до крайности? Мама в ужасе.
—А я была в восторге последние две недели? — спросила Анна.
Он махнул рукой, отмахиваясь от ее чувств.
—Ну, подумаешь, бытовые трения. Она же пожилая, ей сложно привыкнуть. А ты сразу — суд, выселение… Это же жестоко.
— Жестоко — это ворваться в чужую жизнь и начать ею командовать. Жестоко — это молча наблюдать, как твою жену выживают из ее дома. Ты что, совсем не видишь? Или тебе удобно не видеть?
Он помолчал, глядя в пол.
—Ладно, я поговорю с ней, чтобы она… вела себя потише. Но ты тоже сбавь обороты. А насчет прописки… Я придумал компромисс.
Анна насторожилась. Слово «компромисс» в его устах после всего звучало зловеще.
— Какой?
—Мама получает деньги от продажи своей квартиры. Не такие уж и большие, но… Она готова вложить их сюда. В нашу квартиру. Сделать ремонт, может, лоджию присоединить, площадь увеличить. А ты… ты даешь ей временную регистрацию, на полгода, например. Пока она тут живет и контролирует ремонт. Это же выгодно всем! Тебе — новая евроотделка, маме — прописка и участие в жизни семьи, мне… нам — улучшение жилищных условий. И нет никаких ссор. Мы же семья, мы должны помогать друг другу, а не судиться.
Он произнес это с таким видом, будто предлагал гениальное, беспроигрышное решение. Его глаза даже загорелись наигранным энтузиазмом. Но Анна услышала в этом не компромисс, а капкан. Четкий, отлаженный механизм захвата. Вложить деньги, получить регистрацию, закрепиться, а потом через суд требовать признания права пользования, а может, и доли, раз вложились в улучшение.
Ее охватила тошнота. От его расчетливости, прикрытой семейной риторикой. Он думал, что она настолько глупа или настолько жадна до ремонта, что согласится.
— Это твоя идея? — тихо спросила она.
—Ну, мы с мамой обсуждали… — Он запнулся, увидев ее лицо. — В смысле, она предложила, а я подумал — а почему нет? Логично же!
Логично. Да. Очень логично лишить себя права собственности в обмен на новые обои. Анна медленно поднялась.
— Нет, Дмитрий. Мой ответ — нет. Ни на регистрацию, ни на деньги твоей матери. Я не хочу, чтобы она здесь жила. Я не хочу ее ремонта. Я хочу вернуть себе свой дом. А вы вдвоем хотите его у меня отнять. Понимаешь? Отнять.
Он тоже встал, его лицо опять потемнело.
—Значит, так. Значит, ты вообще не хочешь искать выход. Ты просто хочешь выгнать мою мать на улицу.
—Она не на улице, у нее есть квартира, которую она ПРОДАЛА, — снова подчеркнула Анна. — Или не продала? Может, ты в курсе?
Он резко отвел глаза. Это мельчайшее движение было красноречивее любых слов. Он знал. Он знал, что она не продана. Значит, все это — спектакль.
— Я не буду это обсуждать, — пробормотал он. — Ты стала paranoиком. Я устал.
Он ушел к себе в кабинет, к матери. Анна осталась одна в центре гостиной, в доме, который постепенно превращался в поле битвы. Компромисс был предложен и отвергнут. Теперь они знали ее позицию. Значит, их следующее действие будет сильнее. Ждать оставалось недолго.
Она достала диктофон из кармана и остановила запись. У нее были доказательства угроз, оскорблений и этого «компромисса». Но теперь ей нужен был главный козырь. Подтверждение, что они обманывают ее с самого начала. И она знала, как его получить. Завтра она сделает то, на что не решалась раньше. Она позвонит в агентство недвижимости в районе, где жила свекровь. Просто чтобы узнать, не сдается ли там двухкомнатная хрущевка по выгодной цене.
Суббота выдалась на редкость солнечной и безмятежной, что зло и нелепо контрастировало с бурей внутри Анны. Она проснулась раньше всех, на цыпочках прошла на кухню и, не включая свет, приготовила кофе в турке — для бодрости и решимости. Сегодня ей предстояло превратиться в следователя.
План был простым и дерзким. Она взяла ноутбук и устроилась в гостиной, спиной к двери комнаты свекрови. Первым делом — поиск в интернете. Она набрала точный адрес квартиры Людмилы Степановны, который знала из редких рассказов Дмитрия. Потом вбила его в строку поиска вместе со словами «сдается», «аренда», «агентство недвижимости».
И почти сразу ее глаза наткнулись на объявление. Фотографии были знакомыми — та самая кухня с зелеными обоями, тот самый балкон с покосившимся остеклением. «Сдается 2-комнатная квартира в районе метро… Недорого. Собственник. Срочно». Телефон был незнакомый. Но в описании, в самом низу, мелким шрифтом значилось: «Для связи также можно обратиться в офис агентства «Уютный дом»».
Сердце заколотилось, но теперь это был азарт охотника, нашедшего след. Она нашла телефон агентства и, сделав глоток холодного кофе, набрала номер. Ее голос звучал неестественно бодро и деловито.
— Доброе утро. Меня интересует двухкомнатная квартира на улице Ленина, дом 25, корпус 3, квартира 42. Она еще актуальна?
—Да, конечно, актуальна, — ответила жизнерадостная женская голоса. — Свободна с первого числа следующего месяца. Можно посмотреть в понедельник.
—А скажите, собственник — Людмила Степановна? Пожилая женщина?
—Да, именно. Она наша постоянная клиентка. Квартира в хорошем состоянии, она там сама долго жила, все содержала. А сейчас переехала к сыну, решила сдавать. Цена очень приятная.
Анна почувствовала, как по спине пробежал холодок. «Переехала к сыну». Не «продала и ищет новую», а именно «переехала и сдает».
— Понятно. А она не планирует продавать? Просто я скорее как покупатель присматриваюсь.
—Нет, о продаже речи не шло, — девушка в трубке засмеялась. — Наоборот, говорила, что будет сдавать постоянно, это ее пенсионная прибавка. Вы хотите именно купить что-то в том районе?
Анна что-то пробормотала про «посмотрю другие варианты» и положила трубку. Руки дрожали. Так и есть. Откровенная, наглая ложь. Целый спектакль с продажей, деньгами, поиском новой квартиры — все для того, чтобы втереться к ним. Чтобы закрепиться. «Пенсионная прибавка». Значит, у Людмилы Степановны есть и жилье, и постоянный доход от него. А они с Дмитрием пытались разыграть перед ней карту «бедной, одинокой старушки, выброшенной на улицу».
Ярость была такой острой и вкусной, что Анне на мгновение стало даже легче. Но этого было мало. Это лишь подтверждало подлость свекрови. А где в этой схеме Дмитрий? Он жертва манипуляций? Или соучастник?
Внезапно в памяти всплыла старая, почти забытая деталь. Года два назад Дмитрий менял телефон. Его старый смартфон, немного потертый, но рабочий, он не стал продавать, сказал: «Пусть будет как запасной, на всякий случай». И убрал его в ящик своего рабочего стола в кабинете. Того самого стола, который теперь стоял в углу, заваленный вещами его матери.
Мысль была безумной и рискованной. Но если телефон не был сброшен к заводским настройкам… В нем могла остаться синхронизация облака, мессенджеров. Он мог быть все еще привязан к почте Дмитрия.
Дождавшись, когда из комнаты Людмилы Степановны донесется шум душа, Анна бесшумно скользнула в бывший кабинет. Комната пахла чужими духами и нафталином. Стол был завален вязанием, газетами, пузырьками с лекарствами. Она, стараясь не шуметь, открыла верхний ящик. Папки с документами, старые провода, блокноты. И на самом дне — черный смартфон и зарядка к нему.
Она схватила его и, прижав к груди, вернулась в спальню, закрыв дверь на ключ. Сердце стучало где-то в горле. Она подключила телефон к зарядке и нажала кнопку питания. Экран загорелся. Батарея была почти пуста, но через несколько секунд загрузки появился привычный рабочий стол Дмитрия — фотография их поездки на море три года назад. Она коснулась экрана — и он разблокировался! Он не поставил пароль на старый аппарат.
Первым делом она зашла в приложение мессенджера. Оно запросило код из смс на основной номер. Тупик. Тогда она открыла почтовый клиент. Логин был уже введен. Она обновила список писем. Последние приходили на его рабочую почту. И среди ворота спама и рассылок она увидела цепочку писем от «mama». Тема: «Наши планы».
Пальцы похолодели. Анна открыла самое первое письмо, датированное еще за месяц до их скандала.
«Дим, как мы и договорились, я начала разговор с агентством насчет аренды. Говорят, спрос хороший. Как только оформлю договор с первыми арендаторами, можно начинать действовать. Ты там подготовь Анну. Скажи, что я продаю из-за долгов, или что там. Главное — чтобы пустила. А там видно будет. Она у тебя мягкая, проглотит».
Анна листала дальше, глаза бегали по строчкам, выхватывая фразы, от которых кровь стыла в жилах.
«…не переживай, что она в ипотеку вложилась. Если я пропишусь и вложу в ремонт деньги от аренды, через суд можно будет претендовать на право проживания, а там и на компенсацию части… Главное — не спугнуть сначала…»
«…скажи ей про мое плохое здоровье, про давление. Пусть пожалеет. Женщины они на жалость ведутся…»
И самое последнее, отправленное уже после того, как она отказалась от «компромисса»:
«Димка, твоя дура совсем оборздела. Значит, идем по плану «Б». Буду давить на жалость к тебе. Говори, что она тебя не ценит, губит твое здоровье. Надо ее вывести на эмоции, чтобы она сама скандалила и выглядела истеричкой. А ты будь спокоен. Мы ее выкурим. Квартира хорошая, ей одной слишком много. А нам с тобой — в самый раз. Не отступай, сынок. Помни, ты для меня самый главный, а она — случайная попутчица».
Анна отшвырнула телефон на кровать, как раскаленный уголь. Ее тошнило. В ушах стоял гул. Все. Все было ложью. Каждая слеза Дмитрия о «бедной матери», каждое взволнованное лицо Людмилы Степановны, все эти разговоры о семье и помощи — холодный, циничный, подлый расчет.
Он не был маменьким сынком, попавшим под влияние. Он был активным участником заговора. Он называл ее «дурой» и «случайной попутчицей». Пять лет жизни. Пять лет, которые она считала если не идеальными, то честными. Оказались грязной сделкой, в которой она играла роль лоха, чьи ресурсы хотели отобрать.
Слез не было. Был только ледяной, кристально чистый гнев. Ярость, которая сжигала всю боль, всю жалость к себе, всю растерянность. Теперь у нее было все. Абсолютно все доказательства. И диктофон с оскорблениями, и свидетельство о сдаче квартиры, и эта переписка — прямая улика сговора с целью захвата жилья.
Она осторожно, как доказательство преступления, отключила телефон от зарядки, завернула в носовой платок и спрятала на самой верхней полке в шкафу, за стопкой белья. Потом села на край кровати, глядя в одну точку.
Они думали, она мягкая. Они думали, она проглотит. Они думали, что смогут выкурить ее из ее же дома.
«Хорошо, — подумала Анна, и на ее лице впервые за много дней появилось что-то похожее на улыбку, без единой капли тепла. — Выкуривать будем мы. И не мягко».
Воскресенье Анна провела в абсолютном, почти неестественном спокойствии. Она приготовила завтрак, убралась, даже спросила у Людмилы Степановны, не нужно ли что из магазина. Та, опешив от такой покорности, буркнула: «Соль бы купила, твоя какая-то не соленая». Анна кивнула и ушла. Но она поехала не в магазин.
Ее путь лежал в крупный строительный гипермаркет на окраине города. Там, в отделе безопасности, она выбрала современный цилиндровый замок с повышенной секретностью и две дополнительные дверные цепочки — одну прочную, другую, подлиннее, с громкой трещоткой. Потом она зашла в канцелярский магазин и купила плотный конверт с кнопкой и файловую папку.
Она вернулась домой под вечер. Людмила Степановна дремала перед телевизором, Дмитрий, судя по звуку, был в своей комнате и играл в компьютер. Анна прошла в спальню и заперлась. Доставала из укрытий собранные улики: старый телефон с перепиской, диктофон. С помощью кабеля она перекачала несколько ключевых аудиозаписей на ноутбук, чтобы они были под рукой в цифровом виде. Распечатала на принтере самые яркие фрагменты переписки матери и сына. Вложила распечатки в файловую папку. Отдельно, на листе бумаги, крупным шрифтом написала адрес сайта агенства недвижимости и скриншот объявления о сдаче квартиры свекрови. Приписала: «Для справки участковому уполномоченному».
В понедельник Анна проснулась с первыми лучами солнца. Она не шла на работу — взяла день за свой счет. Дождавшись, когда Дмитрий, хмурый и невыспавшийся, уйдет в офис, а Людмила Степановна отправится на свой «обход» супермаркетов в поисках акций, она приступила к действию.
Первым делом — звонок слесарю. По рекомендации Ольги был мастер, который работал быстро и без лишних вопросов. Через сорок минут он уже снимал старый замок с входной двери. Анна молча наблюдала, держа в руках новую блестящую фурнитуру.
— А старые ключи? — спросил мастер, закончив установку и протягивая ей три ключа от нового замка.
—Они мне не нужны, — ответила Анна, забирая ключи. — Спасибо.
Она тут же проверила работу, закрыв и открыв дверь изнутри и снаружи. Звук был твердым, уверенным. Затем она установила обе цепочки. Короткую — для обычных случаев. Длинную, с громкой трещоткой, — намеренно, для психологического эффекта.
Теперь — кульминация. Она выкатила из комнаты свекрови оба ее огромных чемодана и сумку-тележку. Поставила их аккуратно в подъезде, прямо напротив двери квартиры. Сверху положила тот самый вязаный плед. Рядом, прислонив к стене, поставила файловую папку с документами. В карман своих джинсов она положила один ключ от нового замка. Остальные спрятала.
Последний штрих — она отправила Дмитрию SMS: «Сегодня будет важный разговор. Приходи сразу после работы. Один». Ответа не последовало.
Оставалось ждать. Анна переоделась в строгие черные брюки и белую рубашку — униформа для серьезного разговора. Она приготовила крепкий чай, села в гостиной и включила на большом экране телевизора тихую классическую музыку. Это был ее саундтрек к грядущему спектаклю. Она была режиссером, сценаристом и главной действующей силой. И впервые за много недель чувствовала себя абсолютно спокойной.
Первой, как и ожидалось, вернулась Людмила Степановна. Анна услышала за дверью ее тяжелые шаги, звяканье пакетов. Затем — громкое, удивленное: «Что за…?» Ключ не подошел к замку. Послышались настойчивые стуки.
— Анна! Открывай! Что за замок? Что за чемоданы?!
Анна не спеша подошла к двери, защелкнула длинную, гремящую цепочку и приоткрыла дверь ровно на ширину щели.
— Ваши вещи ждут вас здесь, — произнесла она ровным, негромким голосом.
— Что?! Ты с ума сошла?! Открывай дверь немедленно! Это что, шутки?! — голос свекрови сорвался на визг. Она попыталась надавить на дверь, но цепочка, громко лязгнув, держала.
—Это не шутка, Людмила Степановна. Вы сегодня съезжаете. К себе. В свою квартиру на улице Ленина, 25, корпус 3, квартира 42. Ту, которую вы не продали, а сдаете в аренду с первого числа следующего месяца через агентство «Уютный дом». Вот подтверждение.
Анна просунула в щель распечатанный скриншот объявления. Людмила Степановна схватила листок. Ее лицо, видимое в щель, побелело, потом покрылось багровыми пятнами. Она молчала несколько секунд, переваривая удар.
— Это… это вранье! Клевета! — выдохнула она наконец, но в ее голосе не было прежней уверенности, только паническая злоба.
—Нет, это факт. Я звонила в агентство. Все проверено. Ваша история с продажей — ложь. Ваше проживание здесь, основанное на этой лжи, является злоупотреблением правом. Вы нарушаете мой покой и противозаконно вселились под ложным предлогом. У вас есть два варианта.
Анна сделала паузу, наслаждаясь абсолютной тишиной с другой стороны двери.
— Вариант первый: вы берете свои вещи и уезжаете сейчас. Навсегда. Я в течение часа уничтожу все собранные на вас материалы: записи ваших оскорблений, доказательства сговора с целью захвата жилья, данные об уклонении от налогов с аренды. Полицию и суд я беспокоить не стану.
—Какой еще сговор?! Какие записи! Ты больная!
—Вариант второй, — продолжила Анна, не обращая внимания на ее выкрики. — Вы продолжаете стучать и скандалить. Я вызываю полицию. Показываю им документы о собственности, распечатки вашей переписки с Дмитрием, где вы обсуждаете, как «выкурить» меня из моей же квартиры, и ваши планы по незаконной регистрации. Одновременно я отправляю заявление в налоговую о том, что вы годами сдаете жилье, не декларируя доход. Уверяю вас, разбирательства по этим пунктам будут для вас гораздо неприятнее, чем просто уехать.
Людмила Степановна замерла. Ее дыхание стало тяжелым и свистящим. В ее глазах, которые Анна прекрасно видела в щель, метались страх, ненависть и полная беспомощность. Она понимала, что ее поймали. Что все карты биты.
— Я… я позвоню Диме! Он тебе покажет!
—Звоните. Он скоро будет. И я с ним поговорю. Но его присутствие не изменит юридических фактов. Квартира — моя. Вы — лицо, незаконно вселившееся под ложным предлогом. У вас есть свое жилье. Решение за вами. Я жду пять минут.
Анна закрыла дверь, оставив свекровь в подъезде. Она не стала подслушивать. Она вернулась к своему чаю. Ровно через четыре минуты в дверь постучали снова, но уже тише.
— Я… я поеду. Но мне помочь надо с вещами, до метро донести…
—Вызовите такси, — ответила Анна, не открывая. — Или попросите сына, когда он придет. Но на порог этой квартиры вы больше не ступите.
Больше возражений не последовало. Только тяжелые всхлипы, шарканье чемоданов по бетонному полу подъезда и медленно удаляющиеся шаги. Анна подошла к окну, отодвинула край шторы. Через несколько минут она увидела, как Людмила Степановна, сгорбившись, волочит свои чемоданы к остановке, оглядываясь на их дом с таким видом, будто ее не просто выгоняли, а лишали трона.
Главный акт спектакля был завершен. Теперь наступала очередь второго главного героя. Анна снова села и стала ждать. Музыка в комнате звучала все так же тихо и торжественно. Она готовилась к последнему диалогу. Самому трудному и самому освобождающему.
Ожидание заняло чуть больше часа. Анна не шелохнулась, сидя в кресле, только иногда подносила к губам остывшую чашку. Внутри царила та самая ледяная пустота, которая пришла на смену ярости. Она мысленно репетировала фразы, раскладывала по полочкам аргументы. Но главное — она намертво запомнила ощущение: это ее порог, ее стены, ее тишина. И она больше не позволит никому вломиться сюда с боем.
В дверь постучали. Не звонок, а настойчивые, нервные удары кулаком. Она знала, что это он. Анна встала, поправила рубашку и, не глядя в глазок, отщелкнула новую цепочку. Она открыла дверь ровно настолько, чтобы он мог войти, и сразу же отошла в сторону, сохраняя дистанцию.
Дмитрий ворвался в прихожую, его лицо было искажено гневом и недоумением. За спиной у него никого не было — видимо, мать уже успела ему дозвониться.
— Что ты натворила?! — рявкнул он, с силой хлопнув дверью. — Ты выкинула вещи моей матери в подъезд? Ты сменила замки? Ты вообще в своем уме, Анна?!
Он стоял, тяжело дыша, сжимая ключи от старого замка в кулаке. Анна не ответила. Она спокойно прошла в гостиную и села в то же кресло, жестом приглашая его занять место напротив. Этот жест, полный холодного гостеприимства, выбил его из колеи. Он не сел, а остался стоять посреди комнаты.
— Где мама?
—Уехала. К себе домой. На улицу Ленина, дом 25, корпус 3, квартира 42, — произнесла Анна, отчетливо выговаривая адрес. — Ту самую квартиру, которую она якобы продала, а на самом деле — сдает. С первого числа следующего месяца. Через агентство «Уютный дом». Я проверяла.
Она видела, как по его лицу прокатилась волна паники, быстро сменившейся попыткой взять себя в руки.
—Чепуха! Мама продала…
—Не soldала, Дмитрий. СДАЕТ. И ты об этом знал. Более того, ты был в курсе с самого начала.
Она медленно потянулась к папке с документами, лежавшей на журнальном столике, и открыла ее. Достала верхний лист — распечатку скриншота с сайта агентства.
—Вот объявление. Хочешь, я позвоню агенту при тебе? Она очень мило подтвердила, что Людмила Степановна — постоянный клиент и переехала к сыну.
Дмитрий молчал, его взгляд бегал по знакомым фотографиям интерьеров из детства.
—Это ничего не значит… — начал он, но голос его дрогнул.
—Это значит, что вы оба лгали мне. Входили в мой дом под ложным предлогом. Но это, как выяснилось, еще цветочки.
Она переложила первый лист и достала следующую стопку — распечатки из переписки.
—Вот это — ягодки. Ваша с мамой личная переписка. С твоего старого телефона. Тот, что был в столе. Ты забыл его выйти из облака. Очень неосмотрительно.
Она начала зачитывать вслух, ровным, бесстрастным голосом, словно доклад:
—«Она у тебя мягкая, проглотит». «Если я пропишусь и вложу в ремонт деньги от аренды, через суд можно будет претендовать на право проживания…» «Надо ее вывести на эмоции, чтобы она сама скандалила и выглядела истеричкой». И моя любимая: «Ты для меня самый главный, а она — случайная попутчица».
С каждым словом Дмитрий будто уменьшался в размерах. Его плечи ссутулились, лицо стало серым. Он больше не смотрел на нее, его взгляд уставился в ковер.
—Ты… ты не имела права лезть в мою переписку, — выдавил он, но это звучало уже как жалкий, пустой лепет.
—А вы имели право сговариваться, как обманом завладеть моей квартирой? — ее голос впервые за вечер набрал силу, но это была не истерика, а лезвие холодной стали. — Пять лет, Дмитрий. Пять лет я была для тебя «случайной попутчицей»? И весь этот план — войти в доверие, прописаться, вложить деньги и через суд вытеснить меня? Это и есть твоя любовь? Твоя семейная ценность?
Он попытался напасть, перейти в контратаку.
—Ты сама во всем виновата! Всегда «моя квартира, моя квартира»! Я чувствовал себя здесь временщиком! А мама просто хотела нам помочь, сделать лучше!
—Не врите! — резко оборвала его Анна. — Вы хотели сделать лучше себе! За мой счет! В письмах нет ни слова о «помощи нам». Там четкий план захвата. И ты в нем — главный исполнитель. Ты уговаривал меня, ты давил на жалость, ты предлагал этот «компромисс» с ремонтом. Ты использовал мое доверие, как отмычку.
Она встала, подошла к окну, чтобы не видеть его лица.
—Знаешь, что самое мерзкое? Я готова была поверить, что ты просто слабый, что мама давит на тебя. Я искала в тебе жертву. Но ты — соавтор. Ты сознательно, детально планировал, как нанести мне удар. Самый больной удар — отнять дом.
— Я не хотел тебя обидеть… — он пробормотал, и в его голосе послышались слезы. Но теперь это не растрогало ее, а вызвало тошноту.
—Молчи. Просто молчи. Все, что ты скажешь сейчас, будет ложью. Я собрала не только это. У меня есть записи твоей матери, где она меня оскорбляет. Есть показания соседей, которые слышали скандалы. Есть все, чтобы выиграть в суде, если ты вдруг решишь побороться за «право проживания». Но я не хочу суда. Я хочу, чтобы ты ушел. Сегодня.
Он поднял на нее глаза, и в них был уже только страх.
—Куда я пойду? У меня…
—К маме, — безжалостно завершила Анна. — В ту самую квартиру, которую вы сдаете. Она, думаю, сейчас как раз освобождается от арендаторов. Или снимайте что-то на ее доходы от аренды. Вы так хорошо все спланировали, что альтернативное жилье у вас уже есть. Поздравляю.
Он понял, что игра проиграна. Все карты биты. Все козыри — на ее руках. Его плечи обвисли окончательно.
—И что теперь? Развод?
—Разумеется. Ты получишь повестку. Поскольку брачный договор у нас есть, претендовать ты ни на что не можешь. На алименты я тоже подавать не буду. Мне от тебя ничего не нужно. Кроме одного — чтобы ты исчез из моей жизни. Навсегда.
Он постоял еще минуту, пытаясь что-то сказать, но слова не шли. Потом развернулся и побрел в бывший кабинет. Анна не пошла за ним. Она слышала, как он швыряет вещи в спортивную сумку, как хлопает дверца шкафа. Через пятнадцать минут он вышел в прихожую с набитой сумкой и коробкой из-под оргтехники, в которую свалил остатки своих вещей со стола.
Он остановился у двери, в последний раз оглядев квартиру, которая никогда не была ему домом, а только целью.
—Анна… прости…
Она не ответила. Просто смотрела на него тем ледяным, непробиваемым взглядом, который он видел сегодня впервые. Он потянул дверь на себя, вышел в подъезд. Анна тут же подошла, щелкнула новой цепочкой и повернула ключ в замке два раза. Звук был громким, финальным.
За дверью на мгновение воцарилась тишина, потом послышались медленные, удаляющиеся шаги.
Она обернулась, прислонившись спиной к прохладной поверхности двери. В квартире было тихо. По-настоящему тихо. Не было слышно ни бормотания телевизора, ни шагов за стеной, ни голоса, дающего указания. Только тиканье часов и ее собственное дыхание.
Она медленно сползла на пол в прихожей, обхватив колени руками. И только тогда, в абсолютной тишине своего отвоеванного дома, она разрешила себе заплакать. Но это были не слезы жалости к себе и не слезы горя. Это были слезы колоссального, выматывающего напряжения, слезы прощания с иллюзиями, слезы горькой, тяжелой, но — победы. Она плакала не о том, что потеряла. Она плакала о том, что ей пришлось через это пройти, чтобы наконец-то остаться одной в своем собственном, тихом, безопасном пространстве.
Ремонт был в самом разгаре. Воздух в квартире пахл свежей грунтовкой, деревянной пылью и чем-то новым, обещающим. На полу в гостиной, застеленном защитной пленкой, стояла стремянка, а рядом — банки с краской выбранного ею цвета «утренний туман». Это был сложный, нежный оттенок серо-голубого, который менялся в зависимости от света.
Анна, в старых джинсах и футболке с пятнами краски, смахивала со лба капли пота. Она физически уставала, но усталость эта была приятной, созидательной. Каждый мазок валика, каждый вкрученный шуруп возвращал ей чувство контроля. Ее контроль. Ее выбор.
Развод прошел удивительно быстро и тихо. Дмитрий, получив от своего адвоката четкий анализ перспектив — брачный договор, доказательства сговора, отсутствие прав на квартиру — не стал сопротивляться. Он подписал все бумаги без претензий. Последней каплей, как позже рассказала Ольга, стало то, что Людмила Степановна, вернувшись в свою квартиру, обнаружила, что арендаторы, обидевшись на внезапное расторжение договора, оставили ей не самый приятный сюрприз в виде испорченной сантехники и пятен на потолке. Все деньги от залога ушли на ремонт. Вместо доходной «пенсионной прибавки» получилась головная боль. Они с Дмитрием, по слухам, теперь жили вместе в той самой хрущевке и, как говорили знакомые, постоянно ссорились — два командующих на одной тонущей лодке.
Анна не испытывала удовлетворения, узнав об этом. Было какое-то странное, пустое спокойствие. Как будто прочитала грустный эпилог к книге, которую давно уже закрыла.
Звонок в дверь вывел ее из раздумий. Она взглянула на видеоинтерфон — новенький, с широким углом обзора. На экране был Сергей. Он держал в руках два огромных пакета из строительного магазина.
— Впустите прораба с провизией? — улыбнулся он в камеру.
Анна нажала кнопку открытия замка — еще одной новинки, электронного, с кодом и отпечатком пальца. Она открыла дверь, все еще на цепочке, по привычке. Старая привычка умирала с трудом.
— Проходи, — сказала она, отщелкнув цепочку.
Сергей вошел, ловко управляясь с пакетами. Он был однокомнатным соседом сверху, архитектором. Они случайно познакомились месяц назад у подъезда, когда Анна с трудом тащила упаковку с плиткой. Он помог донести, разговорились. Потом он как-то поинтересовался, не нужен ли совет по перепланировке, раз уж ремонт затеяла. Его советы оказались дельными, а присутствие — ненавязчивым и спокойным.
— Привез, как просили, — он поставил пакеты в прихожей. — Водоэмульсионка для потолка, грунт глубокого проникновения и шпатлевка для финишных трещинок. И бутылка минералки для прораба. Самое важное.
— Спасибо, — Анна улыбнулась. — Без тебя я бы, наверное, купила не то. Все эти «сатен», «матовый», «полуматовый»…
—Ничего, научишься, — он снял куртку и повесил ее на крючок, которого раньше не было. Анна сама их прикрутила неделю назад. — Как прогресс? Стены загрунтовала?
— Да, вчера закончила. Жду, когда просохнет, чтобы красить. Хочешь чаю? Чайник чистый, в коробке на кухне.
Пока Сергей возился с чаем, Анна распаковывала пакеты. Между банками с краской она нашла небольшую бумажную папочку.
—А это что?
—А, — Сергей выглянул из кухни. — Это я, по своей инициативе. Проектик одного шкафа в нишу. Ты говорила, что хочешь там систему хранения. Посмотри, если не понравится — выкинь.
Он подошел, поставил две чашки на покрытый пленкой подоконник и развернул перед ней эскиз. Это был четкий, лаконичный чертеж встроенного шкафа, идеально подходящего под размеры ее ниши. Ничего лишнего.
— Сергей, это… это же твоя работа. Я не могу просто так…
—Можешь, — перебил он мягко. — Это не работа. Это дружеская помощь. Мне самому интересно было прикинуть. И, знаешь, я тут подумал…
Он замолчал, потягивая чай.
—Думал о чем?
—О твоей истории. Ты рассказывала, что было. И о том, как они пытались тебя обмануть с ремонтом и пропиской.
Анна насторожилась. Она делилась с ним частью правды, но не всей. Не показывала переписку. Не говорила о самых горьких деталях.
—И что?
—И я подумал, что у меня есть предложение. Деловое и прозрачное. Чтобы у тебя не было никаких сомнений и страхов.
Он достал из внутреннего кармана куртки сложенный лист бумаги и передал ей. Это был напечатанный документ. Вверху крупным шрифтом было написано: «Соглашение о непритязании на жилое помещение».
Анна стала читать, и у нее перехватило дыхание. В документе простыми, юридически грамотными словами было сказано, что Сергей такой-то, добровольно и находясь в здравом уме, подтверждает, что не имеет и не будет иметь в будущем никаких имущественных претензий на квартиру Анны такой-то, расположенную по такому-то адресу, независимо от характера их отношений. Документ был составлен так, чтобы его можно было заверить у нотариуса.
— Я… я не просила, — тихо сказала Анна, чувствуя, как к горлу подступает неожиданный ком. Не от горя. От чего-то совсем другого.
—Я знаю. Поэтому и принес, — он улыбнулся, но в его глазах была не шутка, а полная серьезность. — Мне не нужна твоя квартира, Анна. Мне нравится ты. И мне важно, чтобы ты чувствовала себя в безопасности. Всегда. Чтобы ты знала, что я прихожу к тебе в гости, а не на разведку. Чтобы ты не боялась пить со мной чай на своем подоконнике.
Она смотрела то на документ, то на его лицо. Впервые за долгий год ее защитные стены, такие крепкие и необходимые, дали маленькую, почти незаметную трещину. Не для того чтобы рухнуть, а чтобы впустить немного теплого, чистого воздуха.
— Это самый необычный «гражданский брачный договор», который я видела, — наконец выдохнула она, и в ее голосе прозвучала легкая, почти забытая игра.
—Я архитектор, — пожал он плечами. — Люблю, когда у всего прочный фундамент и четкие границы. Подпишем?
Она кивнула, не в силах говорить. Потом взяла свою чашку и чокнулась с его.
—Подпишем. Но позже. Сначала поможешь мне с этой краской? Боюсь, я с потолком намудрю.
—Это мы запросто, — сказал Сергей, отставляя чашку. — Давай, я покажу, как правильно валик держать, чтобы не текло.
Он встал, подошел к стремянке, проверяя ее устойчивость. Анна смотрела на его спину, на свет из окна, который падал на свежезагрунтованную стену, делая ее фактуру бархатистой и живой. Она взяла валик, почувствовав его надежный вес в руке.
Ее дом больше не был крепостью, запиравшейся на тяжелые засовы от врагов. Он постепенно становился просто домом. Местом, где пахло краской, чаем и будущим. Местом, куда можно было пригласить человека, не боясь, что он захочет остаться навсегда против твоей воли. Потому что теперь правила устанавливала она. И первым правилом было — доверять, но проверять. А вторым, пожалуй, — позволить себе снова доверять. Очень осторожно. Начиная с малого. С потолка и честного взгляда.
Она подошла к стремянке, передала Сергею валик и подержала ее для устойчивости. Их руки ненадолго соприкоснулись.
—Спасибо, — тихо сказала она, глядя не на него, а на ровную, готовую к новой жизни поверхность стены перед собой.
—Все только начинается, — так же тихо ответил он и начал наливать краску в кювету.
За окном шумел город, но здесь, внутри, царил сосредоточенный, созидательный шум. Шум новой жизни, которую Анна строила своими руками. С правильными людьми. И с правильными документами.