Соне было шесть лет, когда её мир раскололся пополам. До этого он был цельным, как большое красное яблоко: мама, папа, воскресные прогулки в парке и запах папиного лосьона после бритья. А потом яблоко сгнило изнутри.
Родители развелись громко, со скандалом. Соня сидела в своей комнате, зажав уши руками, но крики всё равно просачивались сквозь ладони.
— Ты мне всю жизнь испортил! — кричала мама, красивая, яркая Инга. — Я достойна большего, чем твоя заводская зарплата и эта конура!
— Инга, опомнись, у нас дочь! — басил папа, Андрей.
Но Инга не опомнилась. Она собрала чемоданы, взяла Соню за руку и увезла. Сказала, что в новую, счастливую жизнь.
Андрей пытался их остановить, но Инга пригрозила полицией и тем, что он дочь больше никогда не увидит, если не даст ей уйти спокойно. Он отступил, надеясь, что когда страсти улягутся, они смогут договориться.
«Новая жизнь» оказалась съёмной квартирой в другом городе, где постоянно менялись мамины «друзья». Соня стала мебелью. Ей полагалось быть тихой, незаметной и удобной.
— Иди погуляй, у нас взрослый разговор, — говорила мама, выпроваживая её во двор, даже если шёл дождь.
А через полгода мама сказала:
— Соня, тут такое дело. Мне нужно уехать. На заработки. В Турцию. Там перспективы, там деньги. Тебя взять не могу пока.
— А я к папе? — с надеждой спросила Соня.
Инга скривилась.
— Папе ты не нужна. У него там уже другая, он про тебя и забыл. Я договорилась, ты поживёшь в одном месте. Там хорошо, там дети. Я заработаю и заберу тебя. Обещаю.
Она отвезла Соню не к бабушке, не к тёте, а в казенное учреждение с высокими заборами. Сдала, как чемодан в камеру хранения. Подписала бумаги, поцеловала дочь в холодную щеку и ушла, цокая каблуками. Соня смотрела ей вслед и не знала, что это был последний раз, когда она видела маму.
Детский дом научил Соню двум вещам: никому не верить и бить первой.
Первые месяцы она ждала маму. Сидела у окна, высматривала её красное пальто. Потом ждать перестала. Поняла: мама соврала. Про «заработки», про «заберу», про папу, который «забыл».
Соня замкнулась. Из ласковой девочки она превратилась в маленького волчонка. Она не плакала, когда у неё отбирали игрушки. Она молча подходила и била обидчика. Жестоко, по-взрослому. Её боялись.
Когда ей исполнилось восемь, её решили забрать в семью.
Семья Климовых казалась идеальной. Мама — учительница, папа — инженер, двое своих сыновей-погодков, семи и восьми лет. Они пришли в детский дом «за девочкой», потому что «мальчишкам нужна сестра, а нам — помощница и радость».
Соня не хотела к ним. Ей было всё равно. Но воспитатели сказали: «Тебе повезло, дурочка. Иди и будь благодарной».
Она пошла.
В доме Климовых было чисто, сытно и… душно. С первых дней Соня поняла, что она здесь — сорт второй.
— Сонечка, помой посуду, мальчики устали после футбола, — говорила приёмная мать, Наталья Сергеевна.
— Соня, почему твои вещи на стуле? А ну убери! — кричал приёмный отец.
При этом их родные сыновья, Денис и Стас, могли разбрасывать носки по всему дому, и это называлось «творческим беспорядком».
Мальчишки быстро просекли, что Соня здесь на птичьих правах, и начали её травить. Исподтишка. То кнопку на стул подложат, то соль в чай насыплют, то её любимый рисунок порвут.
Соня терпела. Она помнила наказ воспитателей: «Будь благодарной».
Взрыв случился через три месяца.
Соне подарили маленькую плюшевую собачку в детском доме на Новый год. Это была единственная вещь, которая была только её. Она прятала собачку под подушкой, разговаривала с ней по ночам.
Однажды она вернулась из школы и увидела, что Денис и Стас играют её собачкой в футбол в коридоре. У игрушки уже было оторвано ухо, и один глаз болтался на нитке.
— Апорт! — кричал Стас, пиная плюшевый комок грязным ботинком.
В глазах у Сони потемнело. Кровь ударила в виски горячей волной. Она не помнила, как подлетела к ним. Не помнила, как схватила швабру, стоявшую в углу.
Она просто начала бить.
Она била их не как девочка, а как зверь, защищающий своё логово. Денис взвыл, получив палкой по спине. Стас попытался толкнуть её, но Соня вцепилась ему в волосы и ударила головой о стену.
На крики прибежали родители.
— Ты что творишь, дрянь?! — Наталья Сергеевна оттащила Соню за шиворот. — Ты убить их хочешь?!
— Они мою собаку… — хрипела Соня, трясясь от адреналина.
— Собаку?! Из-за тряпки?! — орал отец. — Мы тебя пригрели, кормили, одевали, а ты… Зверёныш! Гены пальцем не раздавишь! Мать кукушка, и эта такая же бандитка!
На следующий день Соню вернули в детский дом.
В кабинете директора Наталья Сергеевна, поджав губы, писала отказную:
— Она агрессивна. Неуправляема. Опасна для наших детей. Мы не можем рисковать.
Соня стояла у стены и смотрела в пол. Она не плакала. Она знала: так и должно было случиться. Её нельзя любить. Она бракованная.
Прошло два года. Соне исполнилось десять. Она стала «возвращенкой» — в детдомовской иерархии это было клеймо. Таких не любили воспитатели («проблемные»), их сторонились другие дети («психованные»), и их почти никогда не забирали повторно.
Соня смирилась. Она жила по инерции: школа, уроки, дежурство, отбой. Внутри у неё выжженная пустыня.
И вот однажды в детский дом пришла она.
Соня сидела в игровой комнате, когда зашла воспитательница:
— София, к директору. Живо!
— Что я опять сделала? — огрызнулась девочка.
— Иди, узнаешь.
В кабинете директора сидела пожилая женщина. Не такая, как те, что обычно приходили выбирать детей — напомаженные, с фальшивыми улыбками. Эта была простой, даже строгой на вид. В сером пальто, с седым пучком на затылке, с натруженными руками, сжимающими потёртую сумку.
Когда Соня вошла, женщина встала. Её руки задрожали.
— Сонечка… — выдохнула она. — Господи, как похожа... нашла.
Соня насупилась.
— Вы кто?
— Я твоя бабушка, — сказала женщина, и по её морщинистой щеке покатилась слеза. — Галина Петровна. Мать твоего папы.
Соня фыркнула.
— У меня нет бабушки. И папы нет. Меня мама сдала, сказала, папе я не нужна.
Галина Петровна шагнула к ней, словно хотела обнять, но остановилась, наткнувшись на колючий взгляд ребёнка.
— Врала она, Соня. Всё врала, бесстыжая.
История оказалась страшной и простой, как всё в этой жизни.
Когда Инга увезла Соню, она оборвала все связи. Номера сменила, адреса не оставила. Андрей, отец, сходил с ума. Он подавал в розыск, но Инга умело пряталась, переезжая с квартиры на квартиру. Потом она и вовсе уехала за границу, а про Соню сказала Андрею по телефону (позвонила один раз, пьяная): «Не ищи. Она в хорошем месте, учится в элитной школе в Москве, я за неё плачу. Ты только жизнь ей сломаешь своей нищетой».
Андрей не поверил, искал. Но Инга оформила документы так хитро, записав Соню под своей девичьей фамилией при сдаче в приют в другом регионе, что найти её через официальные базы было почти невозможно.
Андрей платил алименты на какой-то счёт, который Инга ему продиктовала, думая, что деньги идут на дочь. А деньги уходили Инге на курорты.
— Мы бы и не узнали, — рассказывала Галина Петровна, сидя с Соней на скамейке в детдомовском парке (директор разрешила им поговорить). — Если бы не случай. Пришло письмо из опеки, какая-то ошибка в документах по алиментам. Андрей пошёл разбираться, и там выяснилось, что счёт арестован, а получательница давно не в России. Стали копать. Нашли запись, что Инга лишена прав. А ребёнок… ребёнок в системе.
Бабушка вытерла глаза платком.
— Андрей чуть с ума не сошёл. Он же думал, ты в шоколаде, в Москве. А ты тут… Мы три месяца пороги обивали, пока нашли, в каком именно ты детдоме. Тебя же переводили, потом эти опекуны, потом возврат… Запутали следы.
Соня слушала и не верила.
— А почему папа не приехал? — спросила она недоверчиво. — Почему вы?
— Он работает, дочка. Он на вахте сейчас, на севере. Деньги зарабатывает, у него семья, дом строит. Он как узнал — сразу меня послал. Говорит: «Мама, найди, забери, любые деньги, любые суды — всё вынесу, только пусть она дома будет».
Слово «семья» резануло Соню.
— У него другая семья? — тихо спросила она.
— Да, — честно сказала бабушка. — Женился он, четыре года назад. Леночка, жена его. Хорошая женщина. И сынок у них, Миша. Братик твой.
Соня сжалась. Братик. Новая жена. Значит, там всё занято.
— Я не поеду, — сказала она глухо. — Не нужна я там. У них свои дети. Я уже была в семье, где свои дети. Меня вернули. И эти вернут.
— Не вернут! — горячо воскликнула Галина Петровна. — Ты же кровная! Ты наша! Андрей тебя любит больше жизни, он поседел, пока тебя искал!
— Не поеду, — упрямо повторила Соня. — Мне и тут нормально.
Но Галина Петровна была женщиной старой закалки. Она не привыкла отступать. Она начала оформлять документы. Она приезжала к Соне каждые выходные. Привозила пирожки (с капустой, как Соня любила в детстве, хотя и забыла этот вкус), вязаные носки, книги. Она просто сидела рядом и рассказывала про папу. Какой он был маленький, как он Соню на руках носил, как плакал, когда Инга ушла.
Вода камень точит. Через два месяца Соня, всё ещё не до конца веря, но уже не сопротивляясь, села в машину бабушки.
Они приехали в небольшой город, в частный сектор. Дом был добротный, кирпичный, с большим садом.
— Вот тут мы и живём, — сказала бабушка, открывая калитку. — Андрей пока на вахте, через неделю вернётся. А пока — с Леной и Мишей познакомишься.
Соня шла по дорожке, как на эшафот. Она была готова к обороне. Она была готова увидеть злую мачеху и избалованного мальчишку, который будет тыкать в неё пальцем.
На крыльцо вышла молодая женщина. Простая, в домашнем платье, с добрым, немного усталым лицом. Рядом, держась за её подол, стоял карапуз лет трёх.
— Здравствуйте, — тихо сказала Лена. — Соня? Проходи, не бойся. Мы тебя очень ждали.
Она не кинулась обниматься, и за это Соня была ей благодарна.
— Привет, — буркнула девочка.
— Это Миша, — Лена подтолкнула малыша. — Миша, это твоя сестра Соня. Помнишь, мы говорили?
Миша посмотрел на Соню круглыми глазами, потом вдруг протянул ей слюнявый сухарик, который только что грыз.
— На.
Соня растерялась. Она ждала подвоха, а ей дали сухарик.
— Спасибо, — сказала она, не беря угощение.
Жизнь в новом доме началась странно. Соня жила как разведчик в тылу врага. Она всё время ждала, когда же начнётся. Когда Лена начнёт орать за немытую чашку. Когда Миша сломает её вещь, а виноватой сделают её. Когда бабушка скажет: «Тяжело с ней, зря забрали».
Но ничего не происходило.
Лена была спокойной. Она вкусно готовила, не лезла в душу, но всегда звала Соню к столу:
— Сонь, иди блины есть, горячие.
Миша ходил за ней хвостиком.
— Соня, игать! — требовал он, протягивая машинку.
— Отстань, — рычала Соня.
Но Миша не обижался, он смеялся и лез обниматься.
Соня спала в своей комнате (у неё была своя комната!), но по ночам часто просыпалась от страха, что это сон. Что сейчас зайдёт воспитатель и закричит: «Подъём!».
Через неделю приехал папа.
Соня сидела на крыльце, когда к воротам подъехала машина. Из неё вышел высокий, широкоплечий мужчина с бородой, которой раньше не было. Он увидел Соню и замер. Сумка выпала у него из рук.
— Соня… — хрипло сказал он.
Он пошёл к ней, сначала медленно, потом побежал. Подхватил на руки, прижал к себе так сильно, что у Сони перехватило дыхание. Он пах чем-то незнакомым, поездом и тем самым забытым лосьоном.
— Доченька… Живая… Нашлась…
Он плакал. Большой сильный мужик плакал, уткнувшись ей в макушку. И Соня, которая обещала себе не реветь, вдруг почувствовала, как ледяной панцирь внутри треснул. Она обняла его за шею и заревела в голос.
Казалось бы, хэппи-энд. Но травмы не лечатся за один день.
Соня всё ещё не верила. Ей казалось, что это «демо-версия». Что папа любит её, потому что соскучился. А Лена терпит, потому что боится мужа.
Конфликт назревал. Соня проверяла границы. Она начала грубить Лене. Специально не убирала за собой. Однажды, когда папа был на работе, она толкнула Мишу, который слишком настойчиво лез к ней с кубиками. Миша упал, ударился локтем, заплакал.
Лена прибежала на крик.
— Ты что делаешь? — ахнула она, поднимая сына.
— Достал он меня! — выкрикнула Соня, глядя на неё с вызовом. — Что, теперь папе пожалуешься? Скажешь, чтобы сдали меня обратно? Давай! Я знаю, что вы все меня ненавидите! Я вам не нужна!
Она ждала крика. Ждала, что Лена ударит её или выгонит из комнаты. Как Наталья Сергеевна.
Но Лена, укачав плачущего Мишу, посмотрела на Соню спокойно и грустно.
— Дурочка ты, Соня, — тихо сказала она. — Никто тебя никуда не сдаст. Мы не магазин, а ты не бракованный товар. Ты член семьи. А в семье бывает всякое. И ссорятся, и ругаются. Но не выгоняют.
Соня опешила.
— Но я его толкнула… — прошептала она.
— Плохо, что толкнула. Маленьких обижать нельзя. За это я тебя поругаю. Вот... уже ругаю... Лишу сладкого на сегодня и заставлю прощения просить. Но любить от этого меньше не стану. Понимаешь?
Соня не понимала. Это не укладывалось в её картину мира.
Вечером пришёл отец. Соня сидела в комнате, сжавшись, ожидая расправы. Лена наверняка всё рассказала.
Дверь открылась. Вошёл папа. Лицо у него было серьёзное.
— Лена сказала, у вас тут конфликт был, — сказал он, садясь на край её кровати.
— Да, — Соня вжала голову в плечи. — Я Мишу толкнула.
— Зачем?
— Он мешал.
— Сонь, он маленький. Он к тебе тянется, ты для него старшая сестра, авторитет. Сила дана не для того, чтобы слабых бить, а чтобы защищать. Ты же сама это знаешь, тебе доставалось. Зачем же ты так же поступаешь?
Соня молчала. Потом тихо спросила:
— Ты меня обратно отдашь? В детдом?
Отец посмотрел на неё с такой болью, что ей стало стыдно.
— Соня, посмотри на меня. Никогда. Слышишь? Никогда больше. Что бы ты ни сделала. Дом подожжёшь — будем новый строить вместе. Двойку принесёшь — будем учить. Подерёшься — будем разбираться. Но ты — моя дочь. Моя кровь. Я тебя один раз потерял, я чуть не сдох от этого. Больше я тебя никому не отдам. Даже если ты сама захочешь уйти — я тебя у двери буду сторожить.
Он обнял её.
— Мы семья, Сонька. Кривая, косая, с проблемами, но семья. Привыкай.
Привыкать пришлось долго. Соня ещё полгода вздрагивала от громких звуков. Она ещё долго прятала еду под подушку (старая привычка). Она долго училась называть Лену не «она», а хотя бы «тётя Лена», а потом, спустя год, просто «Лена», но с теплотой.
Однажды вечером, через год после её возвращения, они сидели в гостиной. Папа читал газету, бабушка вязала, Миша строил башню из кубиков, а Лена проверяла тетради.
Соня сидела на ковре и помогала Мише.
— Не так, Мишка, — говорила она. — Вот этот красный вниз надо, а то упадёт.
— Упадёт! — радостно соглашался Миша и рушил башню.
Они оба засмеялись.
Лена подняла голову, посмотрела на них и улыбнулась мужу. Андрей подмигнул ей.
Соня поймала этот обмен взглядами. И вдруг почувствовала что-то новое. Теплое, спокойное, уверенное. Как то самое целое яблоко из детства.
Она вспомнила маму. Красивую, холодную Ингу, которая где-то там, в Турции или ещё где-то, ищет своё «счастье». И впервые за все годы Соня не почувствовала ни боли, ни злости. Только жалость.
Мама думала, что счастье — это деньги и свобода. А счастье — это когда ты рушишь башню из кубиков, а тебя за это не ругают, а смеются вместе с тобой. Счастье — это знать, что тебя не сдадут, даже если ты колючий ёжик.
— Сонь, — позвал папа. — Иди сюда.
Она подошла, прижалась к его плечу.
— Что, пап?
— Люблю тебя, — просто сказал он.
— И я тебя, — ответила она. И это была правда.
За окном шёл снег, засыпая старые следы, старую боль и старую жизнь. А у них было тепло. Соня была дома.
👍Ставьте лайк, если дочитали.
✅ Подписывайтесь на канал, чтобы читать увлекательные истории.