Декабрь в этом году выдался таким лютым, что даже уличные собаки не решались высовывать нос из подвалов. Город задыхался в предпраздничной истерии. Витрины магазинов слепили глаза разноцветными огнями, из динамиков лилась приторно-сладкая музыка про "счастливый новый год", а люди... Люди превратились в одержимых. Они бежали, толкались, сносили друг друга с ног в погоне за акционными мандаринами и подарочными наборами гелей для душа. В их глазах читалась только одна цель — успеть. Успеть до полуночи, успеть до закрытия, успеть создать идеальную картинку праздника, даже если на душе скребли кошки.
Лена не бежала. У нее просто не было сил. Смена в пекарне "Сладкий мякиш" длилась двенадцать часов, но сегодня, из-за предновогоднего ажиотажа, хозяин задержал их еще на два. Ноги в дешевых, прохудившихся сапогах гудели так, будто она прошла пешком через всю Сибирь. Спина ныла тупой, привычной болью. От нее пахло дрожжами, пригоревшим сахаром и дешевым моющим средством — запах бедности, который, казалось, въелся в самую кожу.
Она вышла на улицу, и морозный воздух тут же обжег легкие. Минус тридцать. Ветер швырнул в лицо горсть колючего снега. Лена поплотнее закуталась в пуховик, купленный три года назад на распродаже. Молния на нем заедала, а синтепон давно свалялся, перестав греть, но на новый денег не было.
В кармане джинсов лежала скомканная купюра в тысячу рублей. Это было всё. Абсолютно всё, что у нее было до середины января. Зарплату обещали только после праздников, а премию хозяин "зажал", сославшись на кризис и повышение цен на муку.
Лена брела по тротуару, опустив голову, чтобы ветер не резал глаза. В голове крутилась бесконечная арифметика нищеты: "Триста рублей на проездной. Двести — на макароны и хлеб. Триста нужно отложить на лекарства для мамы, отправить переводом... Остается двести. На две недели. Господи, как жить?"
Она подошла к огромному торговому центру "Плаза". Стеклянные двери вращались, впуская и выпуская поток счастливых, шумных людей. Женщины в шубах, мужчины в дорогих дубленках, дети в ярких комбинезонах. Они тащили огромные пакеты с логотипами брендов, смеялись, обсуждали, где будут встречать бой курантов — в ресторане или за городом. Лена чувствовала себя невидимкой. Призраком в этом празднике жизни. Ей было двадцать семь, но чувствовала она себя на все семьдесят. Развод, долги бывшего мужа, которые почему-то повесили на нее, съемная "однушка" с тараканами на окраине — вот и всё её "богатство".
Прямо у входа, на обледенелых гранитных ступенях, сидел человек.
Это был даже не старик — это был комок горя и безысходности. Старое, драповое пальто серого цвета было ему велико и висело мешком. На локтях зияли дыры, из которых торчала грязная вата. На ногах — чудовищные, растоптанные ботинки, перемотанные серым скотчем. Он сидел, сжавшись в комок, пытаясь спрятать лицо в воротник, но холод пробирал его насквозь. Его колотило крупной дробью.
Люди обтекали его, как река обтекает грязный камень. Брезгливо морщились, поджимали губы, отводили глаза.
— Развели тут... пройти негде! — громко возмутилась дама в песцовой шапке, чуть не задев старика пакетом с деликатесами. — Охрана! Почему вы не уберете этот мусор?
Охранник за стеклянной дверью сделал вид, что не слышит, лениво ковыряясь в телефоне.
Лена остановилась. Сердце, которое, казалось, давно очерствело от собственных проблем, вдруг болезненно сжалось. Она увидела его руки. Без перчаток. Красные, обветренные, с узловатыми пальцами, они судорожно сжимали пустой пластиковый стаканчик. В стаканчике гулял ветер. Ни монетки.
"У меня тысяча рублей, — панически подумала Лена. — Если я сейчас что-то потрачу, мне не хватит на проезд. Мне самой есть нечего. Иди, Лена. Просто иди".
Она сделала шаг мимо. Потом еще один. Но перед глазами стояли эти трясущиеся красные руки. Она вспомнила своего отца, который ушел из жизни рано, но всегда учил её: "Ленка, совесть — она как хлеб. Без нее прожить можно, но человеком уже не будешь".
Лена резко развернулась, чуть не поскользнувшись на льду.
— К черту, — прошептала она. — Проживу как-нибудь. Макароны поем.
Она вошла в тепло торгового центра. Запах кофе и корицы ударил в нос, вызывая голодное урчание в животе. Лена решительно направилась в пекарню-кафетерий на первом этаже.
— Девушка, мне два больших пирога с мясом и картошкой. И чай. Самый большой стакан, кипяток. И сахара побольше, — скомандовала она продавщице.
— Четыреста пятьдесят рублей, — равнодушно бросила та, жуя жвачку.
Лена отдала тысячу. Получила сдачу. Взгляд упал на витрину соседнего отдела "Всё для дома". Там лежали шерстяные варежки. Простые, серые, мужские. Триста рублей.
"Останется двести пятьдесят. На две недели", — пронеслось в голове.
Она купила варежки.
Выйдя на улицу, она увидела, что старик сидит в той же позе, только теперь его, кажется, начало заносить снегом. Он не двигался. Страх ледяной иглой кольнул сердце Лены. Неужели опоздала?
— Дедушка! — она присела перед ним на корточки, прямо на грязный снег. — Эй, вы меня слышите?
Старик медленно, с трудом поднял голову. Лена вздрогнула. Она ожидала увидеть мутные глаза алкоголика, но на нее смотрели ясные, пронзительно-голубые глаза. В них было столько боли и удивления, что Лена растерялась.
— А? — хрипло выдохнул он. Изо рта вырвалось облачко пара.
— Возьмите, — Лена сунула ему в руки горячий стакан и пакет с пирогами. — Это чай. Горячий. И еда. Ешьте, пожалуйста. Прямо сейчас.
Старик смотрел на стакан, как на святой Грааль. Его руки тряслись так сильно, что он не мог ухватить крышку.
— Давайте я, — Лена перехватила стакан, сняла крышку и поднесла к его губам. — Осторожно, кипяток.
Он сделал глоток. Потом еще один. По его небритой, морщинистой щеке поползла слеза, оставляя чистую дорожку на грязной коже.
— Господи... — прошептал он. Голос был тихим, как шелест сухой листвы. — Тепло...
— А вот это наденьте, — Лена достала варежки. — Ваши руки... на них смотреть страшно.
Она сама натянула шерстяные варежки на его окоченевшие пальцы. Старик послушно позволял ей это делать, не сводя с нее глаз.
— Ты кто, дочка? Ангел? — спросил он вдруг, откусывая пирог. Он ел жадно, давясь, роняя крошки на пальто.
— Лена я. Какой там ангел, — горько усмехнулась она. — Работаю тут рядом. Просто... не смогла мимо пройти. Холодно же. Почему вы здесь? Негде жить?
Старик прожевал кусок и посмотрел куда-то вдаль, поверх голов снующих людей.
— Жить есть где, Лена. Дома нет. Понимаешь? Стены есть, крыша есть. А дома — нет. Выгнали меня, считай. Сказали — не мешайся под ногами, старый хрыч. Праздник у них. Гости важные. А я... я вид порчу.
Лена почувствовала, как закипает злость. Выгнать старика в минус тридцать? Родные люди?
— Сволочи, — вырвалось у нее. — Послушайте, вам нельзя здесь сидеть. Вы замерзнете насмерть. Тут за углом есть "Макдональдс", он круглосуточный. Там тепло, туалет есть.
Она достала из кармана оставшиеся двести пятьдесят рублей. Вздохнула. Прощай, проездной. Придется ходить пешком.
— Возьмите. Купите там кофе, самый дешевый. И сидите. Вас не выгонят, если вы клиент. Посидите до утра, согреетесь. А утром... может, в соцзащиту?
Старик посмотрел на деньги, потом на Лену.
— Последние отдаешь? — тихо спросил он. Это был не вопрос, а утверждение.
— Не последние, — солгала Лена, отводя взгляд. — Берите.
Старик медленно взял купюры. Потом вдруг перехватил её руку своей, теперь уже теплой в новой варежке, и крепко сжал.
— Спасибо, Елена. У тебя сердце доброе, редкое. Сейчас таких мало. Все слепые стали. Золото видят, а человека — нет. Запомни, дочка: добро — оно как бумеранг. Всегда возвращается. Иногда тогда, когда уже и не ждешь.
— Главное, чтобы вы до утра дожили, — шмыгнула носом Лена, вставая. Ноги совсем замерзли. — Идите в тепло. Обещаете?
— Обещаю, — серьезно кивнул старик. — Иди, Лена. С наступающим тебя. Пусть твой год будет... удивительным.
Лена еще раз оглянулась. Старик с трудом поднимался, опираясь о стену. Он был похож на сломанную куклу. Убедившись, что он действительно побрел в сторону кафе, Лена поправила шарф и пошла к остановке.
Домой она добралась только через час. Автобуса не было, пришлось идти пешком три остановки, чтобы сэкономить. В квартире было холодно — старые батареи едва грели. Лена заварила пустой чай, села на табуретку и заплакала. От усталости, от жалости к себе и к этому старику, от страха перед будущим.
"Дура ты, Ленка, — сказала она сама себе. — Сама голодная осталась. Зато героиню из себя строишь".
Но где-то глубоко внутри, под слоем усталости, теплился странный огонек. Ей было спокойно. Она сделала то, что должна была. И это чувство согревало лучше любой батареи.
Следующие три дня слились для Лены в один серый, бесконечный кошмар.
31 декабря хозяйка квартиры, Тамара Петровна, устроила скандал. Она пришла за деньгами рано утром, когда Лена только собиралась на смену.
— Где деньги, Соколова? — Тамара Петровна, грузная женщина с химической завивкой, стояла в дверях, уперев руки в бока. — Конец месяца! Мне на стол накрывать не на что, а ты тут бесплатно живешь?
— Тамара Петровна, я же просила, — умоляюще сложила руки Лена. — Зарплата пятого числа. Я всё отдам, даже с процентами. Пожалуйста, не выгоняйте.
— Пятого! — визгнула хозяйка. — А мне сегодня икру покупать надо! Чтоб пятого деньги были, или шестого вылетишь вместе со своими тряпками! Ишь, приживалка!
На работу Лена пришла с красными глазами. Весь день она пекла, украшала, подавала, мыла. Люди были злые, требовательные. "Почему крем неровный?", "Почему хлеб недостаточно горячий?". К вечеру спина просто отваливалась.
Новый год она встретила в одиночестве. На столе стояла миска "Оливье", сделанного из самой дешевой колбасы, и бутылка "Советского" за сто пятьдесят рублей. Под бой курантов Лена загадала только одно желание: "Господи, пусть этот год будет хоть немного легче. Пусть я просто выживу". Она выпила бокал, съела ложку салата и легла спать, закутавшись в два одеяла.
Первое января началось с тишины. Город вымер. Лена проснулась около полудня от резкого звука телефона. Номер был незнакомый, городской.
— Алло? — хриплым со сна голосом ответила она.
— Елена Викторовна Соколова? — мужской голос на том конце был таким официальным и строгим, что Лена мгновенно села на кровати, сбросив остатки сна.
— Да, это я. Что случилось? Это полиция?
Первая мысль была о маме. Вдруг что-то стряслось? Или Тамара Петровна все-таки заявила на нее за неуплату?
— Нет, это не полиция. Вас беспокоит нотариальная контора "Вектор и Партнеры". Меня зовут Аркадий Семенович Разумовский. Мне необходимо, чтобы вы срочно прибыли к нам в офис по адресу: улица Большая Дворянская, дом 12.
— Сегодня же первое января... — растерянно пробормотала Лена. — Вы работаете? И зачем я вам? У меня нет никаких дел с нотариусами. Вы ошиблись.
— Мы работаем в экстренном режиме. И ошибки быть не может. Дело касается завещания господина Воронова Николая Андреевича.
— Кого? — Лена наморщила лоб. — Я не знаю никакого Воронова. У меня нет знакомых с такой фамилией.
— Уверены? — в голосе нотариуса промелькнула странная интонация. — Вспомните. Три дня назад. Торговый центр "Плаза". Пожилой мужчина в пальто... не первой свежести.
Сердце Лены пропустило удар, а потом заколотилось где-то в горле. Дедушка. Тот самый.
— С ним... что-то случилось? Он умер? — голос её дрогнул.
— К сожалению, да. Вчера вечером. Прошу вас, Елена Викторовна, приезжайте. Это крайне важно. Машина за вами уже выехала. Черный "Мерседес", номер 555. Будет у вашего подъезда через пятнадцать минут.
Лена положила трубку. Руки тряслись. За ней едет "Мерседес"? К нотариусу? Из-за бездомного старика? Это какой-то бред. Розыгрыш. Может, он набрал кредитов на ее паспорт, пока она не видела? Нет, паспорт она не доставала. Тогда что?
Она оделась, выбрав самое приличное, что было — черные брюки и свитер, который не так сильно закатывался. Когда она вышла из подъезда, у обшарпанной двери действительно стоял огромный блестящий автомобиль. Водитель в костюме вышел, открыл ей заднюю дверь и поклонился. Соседка баба Нюра, выносившая мусор, уронила ведро.
Офис нотариуса находился в историческом центре города, в старинном особняке. Внутри пахло дорогой кожей, воском и деньгами. Настоящими, большими деньгами. Лена робко ступала по мягкому ковру, боясь испачкать его своими сапогами.
В кабинете за массивным дубовым столом сидел седовласый мужчина с интеллигентным лицом — тот самый Аркадий Семенович.
— Проходите, Елена Викторовна, — он указал на кресло. — Примите мои соболезнования. Хотя вы знали покойного всего несколько минут, вы сыграли в его жизни огромную роль.
— Я ничего не понимаю, — честно сказала Лена. — Кто он был? Почему я здесь?
Нотариус снял очки и потер переносицу.
— Николай Андреевич Воронов не был нищим, Лена. Он был основателем строительного холдинга "ВоронСтрой". Он построил половину этого города. Торговые центры, жилые комплексы... Тот самый ТЦ "Плаза", у которого вы встретились, тоже принадлежит ему.
У Лены отвисла челюсть.
— Но... пальто... варежки... он просил милостыню! Он замерзал!
— Это был его выбор. Своеобразный эксперимент. Николай Андреевич умирал. Рак четвертой стадии. Врачи давали ему месяц, но он чувствовал, что счет идет на дни. У него большая семья — двое сыновей, дочь, внуки. И все они, к сожалению, ждали только одного — наследства. Он знал это. Слышал их разговоры, видел их жадные взгляды. В канун Нового года он решил проверить: осталась ли в людях бескорыстная доброта? Или мир окончательно помешался на деньгах?
Нотариус открыл папку.
— Он сбежал из своей клиники, переоделся в вещи садовника и поехал в город. Без охраны, без телефона. Он просидел на том крыльце четыре часа. Четыре часа, Лена! Мимо прошли тысячи людей. Богатых, обеспеченных. И никто, абсолютно никто не остановился. Кроме вас. Девушки, которая сама, судя по всему, нуждается в помощи.
Лена слушала, и слезы катились по щекам. Ей было жаль не богача Воронова. Ей было жаль одинокого старика, который искал человеческого тепла среди ледяного равнодушия.
— Он позвонил мне из того кафе, куда вы его отправили. Он плакал, Лена. Впервые за двадцать лет, что я его знаю. Он сказал: "Я нашел человека. Настоящего".
Аркадий Семенович подвинул к ней документ с гербовой печатью.
— Это завещание. Оно было изменено 30 декабря вечером. Согласно воле Николая Андреевича, его дети и внуки получают обязательные доли, предусмотренные законом — это недвижимость, которой они уже пользуются. Но основной капитал, включая контрольный пакет акций холдинга, личные счета в банках и загородную резиденцию "Сосновый Бор", он завещал вам. Елене Викторовне Соколовой.
Лена посмотрела на цифры в документе. Там было много нулей. Слишком много.
— Это... это миллионы? — прошептала она.
— Это миллиарды, Елена. Вы теперь — одна из самых богатых женщин региона.
В кабинете повисла тишина. Лена чувствовала, как земля уходит из-под ног.
— Я не могу это взять, — испуганно сказала она. — Это неправильно. Родственники... они же убьют меня.
— Не убьют, — жестко сказал нотариус. — Николай Андреевич был мудрым человеком. В завещании есть особый пункт. Если кто-либо из родственников попытается оспорить завещание, угрожать вам или причинить вред, они лишаются даже тех крох, что им оставлены. Весь их капитал уйдет на благотворительность. Они уже уведомлены об этом.
— Но я не умею... Я пекарь! — Лена вскочила с кресла. — Что мне делать с этими заводами?
— Учиться, — улыбнулся Аркадий Семенович. — И жить. Жить так, как вы умеете — по совести. Николай Андреевич оставил вам письмо. Вот оно.
Он протянул ей конверт. Лена открыла его дрожащими пальцами. На листе бумаги, неровным, прыгающим почерком было написано всего несколько строк:
"Добро возвращается, дочка. Ты отдала мне последнее тепло, когда я замерзал. Теперь я отдаю тебе свои возможности. Не бойся денег. Бойся черствого сердца. У тебя его нет. Будь счастлива. Н.А."
Жизнь Лены раскололась на "до" и "после", как треснувшая чашка.
Первые недели прошли как в горячечном бреду. Увольнение из пекарни (хозяин чуть не упал в обморок, узнав новости из газет), переезд из тараканьей "однушки" в просторную квартиру в центре, которую предоставила компания. Лена ходила по комнатам с высокими потолками и боялась касаться мебели. Ей все казалось, что сейчас придет Тамара Петровна и выгонит её.
Но самое страшное началось не с деньгами. Самое страшное началось с людьми.
Семья Вороновых объявила ей войну. Тихую, подлую, но войну. Несмотря на запрет в завещании, они искали лазейки.
Спустя месяц, когда Лена немного пришла в себя и начала вникать в дела фонда (управлять строительным бизнесом она сразу отказалась, передав управление совету директоров, оставив себе лишь дивиденды и право вето), к ней в квартиру явились "гости".
Звонок в дверь раздался поздно вечером. Охрана в элитном доме пропустила их, так как фамилия была известная.
На пороге стояла женщина лет сорока пяти — Инга, дочь Николая Андреевича. Роскошная шуба, лицо, перекроенное хирургами до состояния маски, и глаза — холодные, злые, колючие. Рядом с ней переминался с ноги на ногу молодой парень, внук, с наглым выражением лица.
— Ну что, можно войти в наши хоромы? — не дожидаясь ответа, Инга отодвинула Лену плечом и прошла в гостиную. — Неплохо устроилась, золушка.
Лена сжала кулаки, пряча дрожь.
— Что вам нужно? Аркадий Семенович сказал, что вы не имеете права ко мне приближаться.
— Ой, брось, — фыркнул парень, плюхаясь на диван прямо в грязных ботинках. — Дед был в маразме. Ты его опоила чем-то? Или просто глазки строила? Признавайся, сколько ты ему подлила в чай, чтобы он бумажки подписал?
— Я купила ему пирожков и чая, потому что он умирал от холода! — голос Лены сорвался на крик. — А где были вы? Почему ваш отец сидел на морозе?
Инга резко повернулась. Её лицо перекосило от ненависти.
— Не смей нас учить! Мы семья! А ты — никто. Грязь из-под ногтей. Послушай меня внимательно, девочка. Ты сейчас подписываешь отказ. Добровольный. Мы дадим тебе квартиру, машину и пять миллионов рублей сверху. Живи, радуйся, рожай детей. Но в бизнес не лезь. Иначе...
Она подошла к Лене вплотную. От неё пахло тяжелыми, дорогими духами, от которых кружилась голова.
— Иначе мы найдем способ тебя уничтожить. Мы подкинем наркотики. Устроим аварию. Мы превратим твою жизнь в ад. У нас связи в прокуратуре, в полиции. Ты даже пикнуть не успеешь, как окажешься в тюрьме за мошенничество. Ты думаешь, этот старый дурак защитил тебя своей бумажкой? Наивная.
Лена отступила к стене. Страх липкой волной накрывал её. Пять миллионов... Квартира... Это же мечта. Можно сбежать, спрятаться, жить спокойно. Зачем ей эта война? Зачем ей эти миллиарды, пропитанные ненавистью?
Она уже открыла рот, чтобы согласиться, но вдруг взгляд упал на фотографию, которую она поставила на камин. Фото Николая Андреевича. Аркадий Семенович дал ей этот снимок. Там он улыбался — той самой, немного грустной улыбкой, и в глазах была мудрость.
"Бойся черствого сердца", — вспомнила она строки из письма.
Если она отдаст всё им — они победят. Зло победит. Жадность победит. Николай Андреевич хотел, чтобы его деньги приносили добро, а не спонсировали новые шубы Инги и кутежи её сыночка.
Лена выпрямилась. Страх вдруг исчез, сменившись холодной яростью. Она вспомнила все унижения в своей жизни. Тамару Петровну. Бывшего мужа. Хозяина пекарни. Хватит.
— Вон, — тихо сказала она.
— Что? — Инга удивленно подняла бровь. — Ты не поняла, милочка?
— Я сказала: вон из моего дома! — голос Лены окреп, зазвенел металлом. — Я не возьму ваши подачки. И я не отдам вам ни копейки. Не потому, что мне нужны деньги. А потому, что вы их не заслужили. Вы бросили отца умирать. Вы не семья, вы стервятники.
— Ах ты дрянь! — парень вскочил с дивана, замахнувшись.
Лена даже не шелохнулась.
— В прихожей и гостиной стоят камеры с записью звука в облако, — спокойно произнесла она. — Трансляция идет напрямую в службу безопасности холдинга и на сервер нотариуса. Аркадий Семенович предупреждал, что вы придете. Одно касание — и вы теряете всё. Ваши счета будут заблокированы через пять минут. Вы этого хотите?
Парень замер с поднятой рукой. Инга побледнела так сильно, что стала похожа на мертвеца.
— Ты... ты блефуешь, — прошипела она, но в глазах плескался ужас.
— Проверим? — Лена достала телефон. — Я нажимаю тревожную кнопку.
Инга схватила сына за рукав.
— Пошли, — выдохнула она. — Мы еще встретимся, тварь. В суде встретимся.
— Встретимся, — кивнула Лена. — У меня лучшие адвокаты. Те самые, которых нанимал ваш отец.
Они вылетели из квартиры, хлопнув дверью так, что зазвенел хрусталь в серванте.
Лена медленно опустилась на пол и закрыла лицо руками. Её трясло. Но это была дрожь не страха, а пережитого напряжения. Она справилась. Она не предала старика.
Прошел год.
Город снова готовился к Новому году. Но в этот раз всё было иначе.
В центре города, в старинном особняке, открылся благотворительный фонд "Тепло Сердца" имени Николая Воронова. У входа стояла очередь. Но не за скидками. Сюда шли те, кому было некуда идти. Здесь кормили горячими обедами, выдавали теплую одежду, помогали с лекарствами и ночлегом.
Лена стояла у окна своего кабинета, глядя на падающий снег. Она сильно изменилась за этот год. Взгляд стал увереннее, плечи расправились. Она много училась, работала по двенадцать часов, но теперь эта усталость была приятной.
С судами Вороновы проиграли. Запись того разговора действительно существовала, и Аркадий Семенович блестяще использовал её, чтобы поставить родственников на место. Они притихли, боясь потерять последние дивиденды.
Лена надела пальто — хорошее, теплое, кашемировое — и вышла на улицу. Она любила сама раздавать еду в канун праздника.
У полевой кухни толпились люди. Старики, бездомные, просто бедные семьи. Лена взяла половник.
— Подходите, не стесняйтесь! Сегодня пироги с мясом, горячие! — крикнула она.
К ней подошел сгорбленный дедушка в старой куртке.
— Спасибо, дочка, — прошамкал он, принимая тарелку. — Дай бог тебе здоровья. Лицо у тебя знакомое... Ты не та ли Елена, про которую в газетах писали? Миллионерша?
Лена улыбнулась, поправляя простую вязаную шапку.
— Что вы, дедушка. Я просто Лена. Кушайте, пока горячее.
Она подняла глаза к небу. Снежинки падали на лицо, таяли на ресницах. Ей показалось, что в морозном воздухе на мгновение промелькнул знакомый силуэт в рваном пальто и смешной шапке-ушанке. Старик подмигнул ей и растворился в метели.
"Добро возвращается", — прошептала Лена.
Теперь она точно знала: самое большое богатство — это не счета в банке. Это возможность согреть того, кто замерзает. И пока она это может — она счастлива.
