Октябрь в том году выдался на редкость солнечным, словно природа решила подарить городу прощальный поцелуй перед долгой зимой. Елена любила это время. В такие дни их загородный дом, увитый девичьим виноградом, казался картинкой из глянцевого журнала.
Субботнее утро начиналось так, как и тысячи других утр за последние тридцать лет. Елена протирала пыль с фарфоровых статуэток на комоде, напевая себе под нос мелодию из радиоприемника. В духовке доходила шарлотка — любимый пирог Сергея, с корицей и антоновкой, которую они вместе собирали в прошлые выходные. Дом дышал уютом, тем самым, который создается не деньгами дизайнера, а годами совместной жизни: каждая салфетка, каждая картина на стене, даже запах — смесь ванили, свежевыстиранного белья и дорогих мужских духов — говорили о незыблемой стабильности.
Елена остановилась у зеркала в прихожей. Пятьдесят два. Морщинки вокруг глаз стали глубже, но фигура оставалась подтянутой, а взгляд — спокойным. Она гордилась тем, что они с Сергеем сохранили. Их жизнь казалась крепостью. Дочери, тридцатилетняя Катя и двадцатисемилетняя Оля, давно выпорхнули из гнезда, удачно вышли замуж и жили своими семьями, но каждые выходные этот дом наполнялся их голосами.
Сергей, надежный, как скала, был директором строительного магазина. Елена работала главным бухгалтером в частной клинике, но её основным проектом всегда была семья. Она помнила, как в девяностые они начинали с комнаты в общежитии, как Сергей таксовал по ночам, а она перешивала свои старые платья для маленькой Кати. Они прошли через безденежье, через кризисы, через болезни родителей. Казалось, самое страшное позади. К "серебряной" свадьбе они подошли без громких скандалов, а к "жемчужной" — с полным, как ей казалось, взаимопониманием.
Подруги часто завидовали ей. «Ленка, тебе памятник надо ставить, — говорила разведенная Светка. — Твой Серега ни на одну юбку не смотрит. С работы — домой, зарплату — в дом. Золото, а не мужик». Елена лишь смущенно улыбалась, принимая это как должное. Она верила, что верность — это плата за её заботу, за её вкусные ужины, за выглаженные рубашки и тихий, уютный тыл.
Звонок в дверь прозвучал резко, перебивая шум закипающего чайника и разрезая уютную тишину на «до» и «после». Елена удивилась: у Сергея были свои ключи, он уехал на рынок за свежим мясом для шашлыка — вечером обещали приехать дети. Гости так рано не приходят.
Она вытерла руки о передник и пошла в прихожую, поправляя выбившуюся прядь волос. Когда она открыла дверь, время словно споткнулось и остановилось. Улыбка застыла на её губах нелепой гримасой.
На пороге стоял Сергей. Он выглядел постаревшим лет на десять за этот час: лицо серое, землистое, плечи опущены, в глазах — панический, животный ужас. Но самым страшным было не его состояние. Его рука крепко, до побелевших костяшек, сжимала маленькую ладошку мальчика лет десяти.
Ребенок был одет в слишком легкую для октября синюю ветровку, его колени в джинсах с протертыми коленками дрожали, а взгляд исподлобья буравил дорогой ламинат прихожей. В другой руке мальчик сжимал потертый рюкзак с брелоком в виде человека-паука.
— Сережа? — голос Елены дрогнул, став чужим и тонким. — Что случилось? Чей это ребенок? Ты кого-то сбил?
В голове пронеслись страшные картины аварии, сиротства, беды. Но реальность оказалась страшнее любых фантазий.
Сергей сделал глубокий, судорожный вдох, словно перед прыжком в ледяную прорубь, и шагнул через порог, втягивая за собой упирающегося мальчика.
— Лена, сядь, пожалуйста, — хрипло, почти шепотом сказал он. — Нам надо поговорить. Серьезно.
Елена отступила назад, чувствуя, как ледяной холод дурного предчувствия ползет по спине, сковывая позвоночник. Она не села. Она осталась стоять посреди гостиной, скрестив руки на груди, словно выстраивая невидимый барьер.
— Я слушаю стоя. Говори.
Сергей подтолкнул мальчика вперед, словно живой щит.
— Познакомься, Лена. Это Пашка. Мой сын. Он теперь будет жить с нами.
Мир не рухнул с грохотом. Он рассыпался беззвучно, как карточный домик, из которого выдернули основание. Звон в ушах заглушил тиканье часов. Елена перевела взгляд с мужа на мальчика. Ей хотелось рассмеяться, сказать, что это глупая шутка, розыгрыш. Но тут её накрыло волной тошнотворной узнаваемости.
Мальчик был абсолютной, пугающей копией Сергея. Не просто похож, а словно клонирован. Тот же разрез глаз с легким прищуром, та же форма ушей, даже манера чуть кривить рот в левую сторону, когда страшно. Это был Сергей в детстве — Елена видела сотни таких черно-белых фотографий в старом семейном альбоме свекрови. Отрицать было бессмысленно. Тест ДНК был не нужен. Природа поставила свою печать на лице ребенка с безжалостной четкостью.
— Сын? — слово царапнуло горло, как битое стекло. — Откуда... сколько ему?
— Десять, — тихо ответил муж, не смея поднять глаза. — Его мама... Надя... она умерла вчера. Обширный инфаркт. Ей было всего сорок два. Скорая не успела. Родственников нет. Опека и полиция хотели забрать его в детский дом прямо из квартиры. Я не мог... Я признал отцовство сразу после его рождения. В свидетельстве записан я.
Елена медленно опустилась в кресло, потому что ноги превратились в вату. Десять лет. Десять лет лжи. Три тысячи шестьсот пятьдесят дней обмана. Пока она выбирала шторы, пока она лечила его гастрит, пока они праздновали свадьбы дочерей.
— Надя? — переспросила она, пытаясь собрать осколки реальности в хоть какую-то картину. — Какая Надя?
— Ты её не знаешь... То есть, знаешь, — Сергей замялся, его лицо пошло красными пятнами, он вытирал потные ладони о брюки. — Она жила на соседней улице. В том зеленом доме с мансардой, у поворота. Работала в аптеке у вокзала.
В голове Елены вспыхнула картинка, яркая и четкая. Тихая, миловидная блондинка с вечно грустными глазами. Елена часто покупала у неё лекарства от давления для свекрови и витамины для внуков. Они здоровались. Елена даже пару раз сочувственно спрашивала, как растет сынишка, видя её с коляской у магазина. "Муж — капитан дальнего плавания, всё в рейсах, тяжко одной", — скромно улыбалась тогда Надя, поправляя одеяльце.
Капитаном дальнего плавания был Сергей. Её Сергей. Который "задерживался на приемке товара", который "ездил помогать маме на дачу каждые выходные", который "уезжал на рыбалку с мужиками".
— На соседней улице... — прошептала Елена, чувствуя, как к горлу подступает желчь. — Ты десять лет ходил к ней пешком? Пока я ждала тебя с ужином? Пока я грела постель? Ты просто переходил дорогу?
— Лена, прости, — Сергей упал на колени перед её креслом, пытаясь взять её за руку. Мальчик Пашка стоял у двери, прижавшись к косяку, как маленький испуганный зверек, и смотрел на эту сцену широко раскрытыми глазами. — Так получилось. Я не хотел. Я любил вас обеих. Просто... так вышло. Она была одинока, я помог один раз, другой... Затянуло. Я не хотел рушить семью!
Елена отдернула руку, как от раскаленного утюга.
— Убери его, — сказала она тихо, но в этом шепоте было больше стали, чем в крике. — Убери ребенка в гостевую комнату. Накорми. И не попадайся мне на глаза ближайший час. Мне нужно подумать. Или я убью тебя прямо здесь.
Когда Сергей, ссутулившись, увел мальчика на второй этаж, Елена осталась одна в тишине, которая теперь звенела от напряжения. Она подошла к окну. Десять лет. Все эти годы она жила в иллюзии. Она жалела подруг, чьи мужья гуляли. Она была так уверена в своем женском счастье, что стала слепа.
Но самым болезненным был не факт измены. Самым страшным было понимание логистики этого обмана. Невозможно скрывать вторую семью на соседней улице в маленьком поселке десять лет без помощи. Кто-то должен был прикрывать. Кто-то должен был создавать алиби.
И тут её пронзила мысль, острая, как игла. Свекровь. Нина Петровна.
Мама Сергея жила в трех остановках отсюда, в старой "сталинке". Сергей ездил к ней постоянно, с фанатичной регулярностью. "Маме нужно починить забор", "Мама просила отвезти её на кладбище", "У мамы давление, нужно посидеть". Елена сама часто собирала ему сумки с продуктами для матери.
Елена вспомнила странные ухмылки свекрови. Как та смотрела на Елену во время семейных застолий — с какойто снисходительной жалостью, смешанной с торжеством. Как она часто говорила: "Эх, Лена, Лена, хорошая ты баба, да больно уж гордая. Мужику попроще надо, помягче".
Вспомнился случай трехлетней давности. Елена нашла в бардачке машины Сергея чек из магазина детских игрушек — дорогой конструктор "Лего Техник".
— Это я маминой соседке купил, у её внука день рождения, попросила помочь выбрать, у неё ноги болят ходить, — легко, не моргнув глазом, соврал тогда Сергей.
А на следующий день, придя к свекрови забрать банки для консервации, Елена увидела на полу под диваном деталь от того самого конструктора. "Да это соседский мальчонка забегал, шебутной такой", — махнула рукой Нина Петровна, пряча глаза. И улыбнулась. Той самой улыбкой, смысл которой Елена поняла только сейчас.
Елена схватила ключи от машины. Ей нужно было не к мужу. Разговаривать с ним сейчас было бессмысленно — он был жалок в своем раскаянии. Ей нужно было к той, кто была архитектором этой двойной жизни.
Дом Нины Петровны встретил Елену запахом корвалола и старой пыльной мебели. Свекровь сидела на кухне, раскладывая пасьянс на клеенчатой скатерти. Увидев невестку, она даже не удивилась. Лишь слегка приподняла выщипанную бровь, и на губах заиграла та самая, знакомая теперь до боли, улыбка Джоконды местного разлива.
— Явилась, — спокойно констатировала она, перекладывая валета на даму. — Сережа уже позвонил. Сказал, что привел Павлика. Истерику закатила?
Елена встала в дверях, чувствуя, как внутри закипает холодная, расчетливая ярость. Она не стала кричать.
— Вы знали, — это был не вопрос, а утверждение факта. — Вы знали все эти десять лет. Вы знали, когда я возила вас по санаториям. Вы знали, когда я покупала вам лекарства.
Нина Петровна аккуратно собрала карты в колоду.
— Знала. И что? Сын от сына мне родной внук. Родная кровь. Не водица.
— А мои дочери вам кто? Вода? — голос Елены задрожал от обиды за детей. — Катя и Оля — ваши внучки! Они любили вас, рисовали вам открытки, навещали!
— Девки — отрезанный ломоть, — пренебрежительно махнула рукой свекровь, и в этом жесте было столько векового домостроевского яда, что Елене стало дурно. — Выйдут замуж, фамилию сменят, и поминай как звали. Род по мужской линии передается. А Пашка — продолжатель рода, носитель фамилии. Сергей всегда мечтал о сыне. Ты ему кого родила? Двух девиц. А потом сказала — всё, здоровье не позволяет, матка слабая. А мужику наследник нужен.
Елена смотрела на эту женщину и не узнавала её. Тридцать лет она называла её "мамой". Терпела её капризы, её вечное недовольство, списывая на старость.
— Вы покрывали его, — проговорила Елена, прокручивая в голове хронологию событий. — Все эти "поездки на дачу", "срочные ремонты"... Он был там, у неё. На соседней улице. Или у вас.
— А я помогала сыну быть счастливым! — Нина Петровна внезапно стукнула сморщенной ладонью по столу. — Надя — женщина добрая, покладистая. Не то что ты, вечно со своей карьерой, со своими отчетами, со своими принципами. "Сергей, вытри ноги", "Сергей, не кури". А Надя Сергею в рот заглядывала. И борщи варила, и ноги мыла, и слова поперек не говорила. Он у неё отдыхал душой!
— Так почему же он не ушел к ней? — горько усмехнулась Елена. — Если там такой рай? Почему жил со мной, "принципиальной"?
Свекровь поджала губы, и её лицо стало похожим на печеное яблоко.
— Потому что Сергей — человек ответственный. Не хотел рушить налаженный быт. У тебя дом полная чаша, связи, статус. Сергей при тебе директором стал. А Надя — простая аптекарша, жила скромно, от зарплаты до зарплаты. Куда бы он пошел? В её деревянную халупу с удобствами во дворе? Нет, Сережа умный. Он брал лучшее от двух миров. Тут — комфорт, чистые рубашки и статус примерного семьянина, там — любовь, покой и сын. Идеальный баланс.
— И вы... вы всё это время смотрели мне в глаза, пили мой чай, принимали подарки на 8 марта... и знали, что в пятистах метрах растет "запасная семья"?
— Это не запасная семья, Елена. Это — его отдушина. И если бы Надька не померла так некстати, всё бы и дальше шло прекрасно. Ты бы жила в своем розовом неведении, Сергей был бы доволен, а у меня рос бы внук, который называет меня бабушкой, а не "баб Нин", как твои фифы.
Елена вспомнила, как год назад, когда она попала в больницу с тяжелой пневмонией, Сергей "дежурил у мамы", потому что той якобы стало плохо с сердцем. Елена лежала под капельницами одна, волнуясь за свекровь.
— А прошлым летом? — спросила Елена, чувствуя, как пазл складывается в уродливую картину. — Когда мы хотели поехать в Турцию всей семьей, а вы вдруг "слегли", и Сергею пришлось остаться? Вы не болели, верно?
Нина Петровна усмехнулась.
— Надя с Павликом тогда на море в Анапу собрались. Первый раз в жизни. Им мужская помощь нужна была, чемоданы донести, на поезд посадить, жилье найти, да и денег дать. Не мог же он их одних отпустить, мальчишка плавать не умеет. Пришлось мне подыграть. Зато мальчик море увидел, дельфинов. Ты бы видела, какие он ракушки привез!
Елену замутило. Это было не просто предательство мужа. Это был семейный подряд. Масштабная, срежиссированная постановка длиной в десятилетие, где главными режиссерами были муж и его мать. А Елена играла роль спонсора и удобной ширмы.
— Вы чудовище, Нина Петровна, — тихо сказала Елена. — Вы не мать. Вы соучастница преступления против семьи. Вы украли у моих детей отца, а у меня — жизнь.
— Не драматизируй, — фыркнула старуха. — Сейчас времена другие. У каждого второго мужика на стороне дети. Главное, что он семью не бросил, деньги носил. А теперь, когда Нади нет, тебе сам бог велел проявить мудрость. Прими мальчика. Воспитай. Глядишь, и Сергей тебя зауважает еще больше. У тебя же климакс давно, дом пустой, а тут готовый ребенок. Ему мать нужна. Будь умнее, Ленка. Не руби с плеча.
Елена посмотрела на свекровь долгим, изучающим взглядом. Словно видела перед собой не человека, а ядовитое насекомое под микроскопом. Вся жалость, все уважение к возрасту испарились.
— Мудрость, говорите? — Елена выпрямилась. Плечи расправились, в глазах появился холодный блеск. — Хорошо, Нина Петровна. Я проявлю мудрость. Ту самую, женскую, которой вы от меня не ждете.
Она развернулась и вышла из пропитанного ложью дома, не хлопнув дверью. Громкие эффекты были не нужны. Решение уже созрело, твердое и острое, как скальпель хирурга. Она знала, что делать.
Вернувшись домой, Елена застала сюрреалистичную картину. Сергей сидел на кухне и кормил мальчика супом — тем самым куриным бульоном с домашней лапшой, который Елена сварила вчера. Пашка ел жадно, чавкая и роняя капли на чистую льняную скатерть. Сергей смотрел на него с нежностью и тревогой, вытирая ему рот салфеткой, но, увидев вошедшую жену, тут же напрягся и вскочил.
— Лена, ты где была? Мы волновались. Паша вот... покушал. Он голодный был, со вчерашнего дня ничего не ел.
Елена прошла мимо них, словно они были мебелью, налила себе стакан ледяной воды и выпила залпом, пытаясь остудить пожар внутри.
— Я была у твоей матери, — спокойно сказала она, ставя стакан на столешницу с громким стуком. — Узнала много интересного. Про Анапу, про "больное сердце", про то, что я — лишь удобный кошелек и домработница, а настоящая любовь и наследник были там, за углом.
Сергей побледнел так, что стал сливаться с белой стеной.
— Мама вечно болтает лишнее... Она старая, у неё деменция начинается... Лена, пойми, сейчас не время ворошить прошлое. Мальчик только что потерял мать. Ему нужна семья, поддержка.
— У него есть семья, — кивнула Елена. — Ты и твоя мама. Самые родные люди.
— Что ты имеешь в виду? — Сергей встал, инстинктивно загораживая собой ребенка.
— Я имею в виду, Сергей, что в моем доме чужие дети, рожденные во лжи, и лживые мужья не живут. У тебя есть час. Ровно шестьдесят минут. Чтобы собрать вещи. Свои и ребенка.
— Ты выгоняешь нас? На улицу? В ночь? — в голосе мужа зазвенели истеричные нотки. — Ты не имеешь права! Это и мой дом тоже! Мы строили его вместе! Я здесь прописан!
— Дом дарственная от моих родителей, — напомнила Елена ледяным тоном, доставая телефон. — Земля оформлена на меня до брака. Ты вкладывался в ремонт, да. Но если мы начнем делить имущество через суд, я подниму все выписки с твоих счетов за десять лет. Я найму аудиторов. Я докажу, сколько денег из семейного бюджета уходило "на сторону". Переводы Надежде, оплата её кредитов, покупки игрушек. Мои юристы с клиники тебя без штанов оставят, Сережа. Ты выйдешь отсюда с долгами. Хочешь войны? Мы её устроим. Прямо сейчас.
Сергей опешил. Он привык видеть жену мягкой, уступчивой, готовой на компромиссы ради мира в семье. Он не ожидал встретить стального противника. Он увидел в её глазах пустоту там, где раньше была любовь.
— Лена, пожалей пацана! — взмолился он, меняя тактику. — Куда я с ним пойду? Квартира Нади... там сейчас полиция, опечатано, выясняют причины смерти, опека ходит... Это затянется на полгода! Нам негде жить!
— У тебя есть прекрасный вариант, — улыбнулась Елена. Улыбка получилась страшной, неживой. — Твоя мама. Она так мечтала о внуке. Она так гордилась твоим "наследником". Вот и вези его к ней. В её "двушку". Пусть она теперь варит борщи, стирает рубашки и воспитывает долгожданного продолжателя рода. Она же сказала, что это её родная кровь. Вот пусть и наслаждается родством.
— Мама старая! Она не выдержит шумного ребенка! У неё давление! Там тесно!
— А это уже не мои проблемы, Сережа. Это проблемы твоей "настоящей" семьи. Ты хотел сына? Ты его получил. Ты любишь маму? Живи с ней.
В этот момент в кухню зашел Пашка. Он уже доел суп и теперь смотрел на Елену исподлобья, сжимая в кулаке кусок хлеба. В его взгляде не было детской наивности или благодарности за еду. Там был страх, но еще была и затаенная, волчья злоба — та самая, которую Елена видела в глазах свекрови. Он слышал разговор. Он уже знал, что здесь он — враг.
— Поехали, пап, — вдруг сказал мальчик хриплым голосом. — Она злая. Как ведьма. Мама говорила, что твоя жена — старая ведьма.
Сергей дернулся, словно получил пощечину, и попытался закрыть сыну рот рукой, но было поздно. Слова повисли в воздухе.
Елена лишь рассмеялась. Коротко и сухо.
— Устами младенца, Сережа. Устами младенца. Собирайся. Время пошло.
Через сорок минут такси стояло у ворот. Сергей, красный и потный, тащил два чемодана, впопыхах побросав туда всё, что попалось под руку. Пашка плелся сзади с рюкзаком, пиная гравий на дорожке.
Елена стояла на крыльце, скрестив руки на груди.
— Ты пожалеешь, Лена! — крикнул Сергей от калитки, оборачиваясь. Его лицо перекосило от злости и отчаяния. — Ты останешься одна в пустом доме! Кому ты нужна в пятьдесят лет? Старуха! Ты сдохнешь здесь от тоски! А у меня сын! У меня будущее!
— У тебя прошлое, Сережа. Грязное, лживое прошлое. И такое же будущее, — ответила она спокойно.
Дверь такси хлопнула. Машина тронулась, увозя из её жизни тридцать лет брака и тонну лжи.
Елена закрыла дверь на все замки. Сползла по ней на пол и впервые за этот день заплакала. Она выла, как раненый зверь, оплакивая не мужа, а себя — ту доверчивую дуру, которой она была еще утром.
Но слезы кончились быстро. Нужно было звонить дочерям.
Реакция дочерей стала для Елены спасательным кругом. Она боялась, что девочки начнут жалеть отца, просить "понять и простить". Но Катя и Оля, узнав правду, пришли в ярость.
— Бабка знала?! — кричала в трубку старшая Катя. — Она же мне на свадьбе тост говорила про верность! Лицемерная старая карга!
Дочери примчались в тот же вечер. Они вывезли вещи отца — те, что он не успел забрать — в гараж, помогли матери сделать перестановку. Оля даже предложила сжечь его любимое кресло во дворе, но Елена остановила её — это было бы слишком театрально.
Они прекратили общение с отцом и бабушкой полностью. Сергей пытался звонить, подкарауливал их у работы, давил на жалость, рассказывал, как трудно Паше без женской руки. Но дочери были непреклонны. Для них предательство матери было страшнее всего. Они видели, как она отдавала себя семье, и не могли простить отцу этой подлости.
Прошла зима. Снег укрыл город, скрывая грязь. Елена училась жить заново. Первые месяцы было тяжело. Тишина в доме давила. Привычка готовить на двоих, ждать звонка вечером, обсуждать новости — всё это фантомными болями отзывалось в теле.
Но постепенно жизнь начала наполняться новыми красками. Елена записалась на курсы ландшафтного дизайна — давно мечтала, но Сергей всегда смеялся над этим, говоря, что "огород должен приносить картошку, а не красоту". Она завела собаку — золотистого ретривера по кличке Барни, о котором мечтала с детства, но у Сергея была "аллергия" (которая, как выяснилось, не мешала ему тискать кошку любовницы).
Весна принесла с собой не только оттепель, но и слухи. Поселок был маленьким, и новости распространялись со скоростью лесного пожара.
В одно из воскресений марта Елена сидела в кафе с дочерьми. Катя и Оля выглядели цветущими, они обсуждали предстоящий отпуск.
— Мам, ты слышала последние новости из "сталинки"? — Оля помешивала латте, хитро щурясь. — Тетка Зина, соседка бабки Нины, встретила меня вчера. Рассказала такое, что хоть сериал снимай. Там у них настоящий ад.
— Что такое? — равнодушно спросила Елена, откусывая круассан. Ей казалось, что ей уже всё равно, но сердце предательски екнуло.
— "Наследник" Пашка оказался совершенно неуправляемым. В школе дерется, украл телефон у одноклассника. Учителя звонят каждый день. Дома требует дорогие гаджеты, кричит, что ненавидит их всех. Бабка воет, давление двести каждый день, скорая к ним как на работу ездит.
— А Сергей? — тихо спросила Елена.
— А папочка наш... — Катя брезгливо поморщилась. — Запил. С работы его попросили еще в январе — недостача обнаружилась, да и прогулы. Теперь он лежит на диване в маминой гостиной, смотрит телевизор и пьет пиво. Они живут втроем в двух комнатах, на одну бабкину пенсию и его случайные подработки. Грызутся с утра до ночи. Пашка кричит, что хочет к маме, бабка орет, что он неблагодарный щенок, а отец обвиняет мать в том, что она его плохо воспитала.
— Представляешь, мам, — подхватила Оля. — Свекровь твоя жалуется всем на лавочке, что невестка-змея выгнала их на мороз, обобрала до нитки. Но никто её не слушает. Все же знали Надю, все видели Пашку. Люди не дураки. Все понимают, что она покрывала гулящего сына. От неё даже подруги отвернулись.
Елена посмотрела в окно. Снег таял, обнажая черный асфальт.
Она представила Нину Петровну в её тесной, душной квартире, где теперь некуда спрятаться от шума и скандалов. Раньше она жила в тишине, наслаждаясь визитами послушного сына. Теперь там бегал "долгожданный внук", требуя внимания, денег и новой приставки. Теперь её любимый сын, её гордость, лежал пьяный на диване, обвиняя мать во всех грехах.
Та хитрая улыбка, должно быть, навсегда исчезла с лица свекрови. Она получила то, чего так страстно желала — сына и внука рядом, под одним крылом. Полный комплект "родной крови". Только эта кровь оказалась отравленной.
— Знаете, девочки, — сказала Елена, глядя на своих красивых, умных дочерей, которые стояли за неё горой. — Мне их даже не жаль.
— И правильно, — кивнула Катя. — Они заслужили друг друга.
В кафе зашел мужчина — высокий, седовласый, с интеллигентным лицом. Он огляделся, увидел Елену и улыбнулся. Это был Виктор Петрович, преподаватель с её курсов ландшафтного дизайна. Они договорились обсудить её дипломный проект — сад камней.
— Лена, добрый день! Я не опоздал? — он подошел к столику, галантно поклонился дочерям.
Елена улыбнулась ему в ответ — искренне, без тени прошлой боли.
— Вы вовремя, Виктор. Самое время начинать что-то новое.
Она не стала мстить. Она не стала судиться за алименты или устраивать скандалы. Она сделала вещь куда более страшную — она вернула предателей друг другу. И замкнула их в том пространстве, которое они создали своей ложью. Это оказалось самым жестоким и справедливым наказанием.
Женская интуиция её не подвела — гниль всегда была рядом, просто теперь Елена вынесла мусор из дома. И воздух стал чистым. Она сделала глоток кофе и поняла, что он никогда еще не был таким вкусным. Жизнь только начиналась.
