Николай Петрович лежал на старом, продавленном диване в гостиной, укрытый поношенным клетчатым пледом. Глаза его были плотно закрыты, дыхание — ровным и глубоким, как у человека, погруженного в безмятежный сон. Но это была лишь маска, тщательно вылепленная годами самоконтроля. Под морщинистыми веками зрачки беспокойно двигались, а сердце в груди стучало гулко и больно, словно старый молот по наковальне. Он не спал. Он слушал.
В квартире, пропитанной запахами его одинокой старости — пыльных книг, валокордина и утренней каши — сегодня витали чужеродные ароматы: жареной картошки с грибами и резкого, дорогого парфюма невестки Лены. Сегодня был его юбилей — семьдесят лет. Дата круглая, солидная, обязывающая к семейному сбору. И они собрались. Старший сын Виктор, солидный сорокапятилетний менеджер с начинающей лысиной и вечно озабоченным выражением лица. Его жена Лена, вся такая ухоженная, с идеальным маникюром и холодной улыбкой. Младшая дочь Марина, его любимица, его Машенька, с капризно поджатыми губами и потухшим взглядом, рядом с ней — ее безработный муж Сергей, который весь вечер пытался казаться значительным.
Праздник прошел, как по отрепетированным нотам. Тосты за здоровье, которые звучали скорее как напоминание о его хрупкости. Подарки, до боли предсказуемые: теплый шерстяной свитер от Марины («Пап, чтобы не мерз!») и новейший тонометр от Виктора («Надо следить за давлением, отец!»). Намеки были слишком прозрачны, чтобы их игнорировать. Он улыбался, благодарил, играл роль благодарного старика. А потом, сославшись на усталость, прилег отдохнуть, пока «молодежь» убирала со стола. «Отдыхай, папуля, набирайся сил», — проворковала Марина, укрывая его пледом.
Дверь в кухню была прикрыта неплотно, оставляя щель в палец толщиной. Николай Петрович всегда гордился своим слухом — наследство от матери. Он мог различить шаги соседей на лестничной клетке, слышал, как мышь шуршит за плинтусом. А уж голоса собственных детей, которые они даже не особо пытались приглушить, он разбирал отчетливо.
— Вить, ну сколько можно тянуть? — голос Марины был резким, визгливым, лишенным той сладости, которой она потчевала его полчаса назад. — У меня ипотека горит. Сережа без работы второй месяц сидит. Нам деньги нужны сейчас, а не через десять лет, когда от этой квартиры останутся одни воспоминания.
— Тише ты, отец услышит, — шикнул Виктор. Послышался звон посуды — Лена расставляла чашки. — Марин, я все понимаю. Но он еще бодрый. Как ты себе это представляешь? «Папа, собирайся, мы везем тебя в богадельню»?
Николай Петрович замер. Пока он лежал, перед глазами промелькнула картинка из прошлого: маленькая Марина, лет пяти, с разбитой коленкой. Он нес ее на руках через весь парк, а она, всхлипывая, шептала ему в ухо: «Папочка, ты самый сильный, ты меня никогда не бросишь». Где та девочка? Кто эта чужая, жадная женщина на его кухне?
— Не в богадельню, а в частный пансионат для пожилых, — вмешалась Лена. Ее голос, обычно елейный и вкрадчивый, сейчас звенел от холодного металла. — Там уход, трехразовое питание, медицинское наблюдение, общение. Ему одному в этой трехкомнатной сталинке тяжело. Коммуналка бешеная, убираться ему уже не под силу. Мы же о нем заботимся. Проявляем гуманизм.
Николай Петрович сжал кулаки под пледом так, что побелели костяшки. «Заботятся»... Трехкомнатная квартира в центре города, которую он получил от завода сорок лет назад, за которую отработал полжизни. Его крепость. Его память о жене, с которой они вили здесь свое гнездо. Эта квартира была не просто бетоном и кирпичами, она была его жизнью. И, как оказалось, главным призом для его наследников.
— Да какая забота, Лен! — Марина перебила невестку, отбросив всякие приличия. — Давайте называть вещи своими именами. Квартира стоит миллионов пятнадцать, если не больше. Если продадим, каждому по пять, плюс пять на содержание отца в этом вашем пансионате. Этого хватит на пару лет люкс-условий, а потом... ну, он же не вечный.
«Не вечный». Слово ударило под дых. Марина, его Машенька, его солнышко, которой он покупал лучшие игрушки, оплачивал репетиторов, отдал все свои сбережения на первый взнос за ее квартиру, теперь хладнокровно высчитывала срок его дожития, как бухгалтер сводит дебет с кредитом.
— Я тут нашел одно место в Подмосковье, — деловито произнес Виктор, шурша какими-то бумагами. Видимо, готовился заранее. — Не люкс, конечно, но вполне приличное. Бюджетное. Если его туда определить, то нам с продажи больше останется. А квартиру надо выставлять на продажу уже сейчас, пока рынок недвижимости не просел. Покупатель есть, мой знакомый риелтор уже подсуетился.
— А как мы ему скажем? Он же упрется, — подал голос молчавший до этого зять Сергей.
— План такой, — взял на себя роль лидера Виктор. — Завтра утром приходим и начинаем его обрабатывать. Скажем, что он плохо выглядит, осунулся. Что врач по телефону рекомендовал срочно лечь в стационар на обследование. Устроить ему небольшой стресс, напугать инсультом. А пансионат представим как элитный санаторий. На месяц-другой, подлечиться, набраться сил. А пока он там, мы быстро оформим либо генеральную доверенность, либо дарственную. Я уже консультировался у нотариуса. Если он подпишет в «здравом уме», то все будет чисто. Главное — правильно надавить.
— Сдадим отца в интернат, квартиру продадим и поделим, — подвела итог Марина. В ее голосе не было ни капли жалости, только хищное нетерпение. — Всё, решено. Давайте допивать чай и расходиться, завтра тяжелый день. Начнем операцию «Забота».
Николай Петрович почувствовал, как по щеке скатилась горячая, злая слеза. Он ждал. Он до последнего надеялся, что кто-то из них скажет: «Нет, так нельзя, это же папа!». Но кухня ответила ему лишь тихим звоном бокалов — видимо, дети решили «обмыть» сделку остатками юбилейного коньяка.
Они думали, что он — выживший из ума старик, дряхлая помеха на пути к их сытому будущему. Они не знали, что Николай Петрович, бывший главный инженер оборонного завода, человек, который полжизни решал сложнейшие технические задачи, сохранил ясность ума и стальную волю. Шок от предательства быстро сменялся холодным, кристально чистым гневом.
В ту ночь он так и не уснул по-настоящему. Когда дети разъехались, дежурно чмокнув его в щеку на прощание («Спи, папуля, набирайся сил!»), он встал. В квартире повисла тяжелая, гнетущая тишина. Он прошел по комнатам, касаясь рукой знакомых вещей: резного дубового шкафа, который они покупали с женой сразу после свадьбы; фотографий на стенах, где все они улыбались — молодые, счастливые, настоящие. Всё это теперь казалось дешевой театральной декорацией к плохому спектаклю.
Он подошел к старому секретеру, открыл потайное отделение. Достал пухлую папку с документами. Паспорт, свидетельство о собственности на квартиру, сберегательная книжка. На ней лежали «гробовые» и все накопления за последние десять лет — он умел откладывать с пенсии и подработок. Сумма была немалая, достаточная, чтобы начать новую жизнь.
— Значит, в утиль меня списали, — прошептал он в пустоту. — Что ж, детки. Поиграем по моим правилам.
Его мозг, привыкший к разработке сложных планов, заработал с бешеной скоростью. Он вспомнил своего старого армейского друга, Михаила, живущего в глухой деревушке на Алтае. Тот давно звал его к себе: «Приезжай, Коля, бросай свою Москву. У нас тут воздух — хоть ложкой ешь, и ни души на версту, только медведи да пчелы. Тишина, покой». Тогда это казалось шуткой. Теперь — единственным выходом.
Он достал из кладовки старый, но крепкий брезентовый рюкзак, с которым когда-то ходил в походы. Начал собираться. Минимум одежды — самое теплое и практичное. Все лекарства. Документы, деньги. Никаких сувениров, ничего, что связывало бы его с этой жизнью. Квартира? Пусть стоит, как памятник их жадности. Без его подписи они с ней ничего не сделают. А найти его... Попробуй найди иголку в стоге сена, если иголка сама не хочет быть найденной.
Перед уходом он сел за кухонный стол. На том самом месте, где еще недавно его дети делили шкуру неубитого медведя. Взял чистый лист бумаги и свою старую перьевую ручку.
Утро для Виктора и Марины началось с делового азарта. Они договорились встретиться у отца ровно в десять, чтобы начать операцию «Забота». Виктор даже распечатал на цветном принтере рекламные буклеты какого-то подмосковного санатория, с фотографиями улыбающихся старичков на фоне сосен. Марина, чтобы сыграть роль заботливой дочери, купила в дорогой пекарне любимые отцовские пирожки с капустой.
Они открыли дверь своими ключами.
— Пап! Мы пришли! — крикнула Марина с порога, стягивая модные ботильоны. — Я пирожков твоих любимых купила, еще теплые!
Тишина. Густая, вязкая, непривычная.
Виктор нахмурился. Обычно отец в это время уже смотрел утренние новости на повышенной громкости или возился с рассадой на балконе, создавая привычный утренний шум.
— Спит, наверное, — предположила Лена, проскальзывая в квартиру. — Старики долго спят. Организм восстанавливается.
Они прошли в гостиную. Диван был аккуратно застелен. Никаких следов сна. В квартире царил стерильный порядок, какой бывает только в нежилых помещениях или в музее. Воздух был спертым, тяжелым, словно окна не открывали со вчерашнего вечера.
— Папа? — Виктор заглянул в спальню. Пусто. Кровать заправлена с армейской точностью. В ванной — никого, зубная щетка и бритва исчезли.
— Может, в магазин вышел? Или в поликлинику? — неуверенно предположил Сергей, топчась в прихожей.
— В десять утра? Он ходит за хлебом в восемь, и в поликлинику всегда записывается заранее, — Марина начала заметно нервничать. Она прошла на кухню, чтобы поставить пирожки, и вдруг замерла.
На идеально чистом, пустом кухонном столе, прямо по центру, лежал одинокий белый лист бумаги, придавленный связкой ключей от квартиры. Теми самыми ключами, которые отец всегда носил в кармане и никому не доверял.
Марина взяла листок дрожащей рукой. Буквы плясали у нее перед глазами. Виктор подошел и вырвал записку у нее из рук. Он начал читать вслух, и с каждым словом его голос становился все тише и глуше.
«Дорогие мои дети,
Вчера я не спал. Я слышал каждое ваше слово. Про интернат, про продажу квартиры, про то, что я "не вечный". Вы правы в одном: жизнь коротка. И я не хочу тратить её остаток на то, чтобы быть для вас обузой или источником дохода.
Не ищите меня. Я уехал туда, где мне будут рады не за квадратные метры, а просто так. Документы на квартиру я забрал с собой, так что продать её без меня у вас не выйдет. Живите, как знаете. Ключи на столе. Коммуналку я оплатил на год вперед, так что долгов не будет. Это мой последний подарок вам.
Прощайте.
Николай Петрович».
Виктор опустил руку с письмом. Его лицо пошло багровыми пятнами.
— Он что... все слышал? — прошептала Лена, прикрыв рот ладонью.
— Слышал, — глухо ответил Виктор. — Старый лис... Притворялся. Он все слышал.
— И что теперь делать?! — взвизгнула Марина, и в ее голосе смешались страх и ярость. — У меня сделка по ипотеке горит! Мне деньги обещали! Куда он мог деться? В полицию надо заявлять! Пропал человек!
— Какую полицию, дура? — рявкнул на нее Виктор, срывая злость. — Он совершеннолетний и дееспособный человек. Ушел добровольно. Оставил записку. Нас же там на смех поднимут. Приедет участковый, увидит эту записку и скажет: «Довели отца, вот он и сбежал». Еще и опеку вызовут, позор на всю жизнь.
В квартире воцарилась паника. Они начали судорожно проверять шкафы, ящики, антресоли. Исчезла вся теплая одежда, походные ботинки, старый рюкзак. Исчезла старая резная шкатулка из-под сигар, где отец, как они знали, хранил наличные сбережения. Виктор бросился к секретеру, взломал замок потайного ящика. Пусто.
— Он все деньги снял! — ахнула Лена, заглянув ему через плечо. — Там же миллиона полтора было, не меньше!
— Вот тебе и «немощный», — зло усмехнулся Виктор. — Обвел нас всех вокруг пальца. Просчитал, как гроссмейстер.
Следующие месяцы превратились для детей в персональный ад. Они пытались искать отца своими силами. Обзванивали больницы, морги, вокзалы. Виктор, потратив значительную сумму, нанял частного детектива. Тот через две недели вернул деньги, разведя руками: «След обрывается на Казанском вокзале. Ваш отец купил билет на обычную электричку до Люберец. Там вышел, и всё — как в воду канул. Скорее всего, пересел на попутку или автобус дальнего следования, где билеты продают без паспорта. Он действовал системно, запутывая следы. Профессиональная работа».
Квартира стояла, как молчаливый укор. Огромная, гулкая, полная призраков прошлого и рухнувших надежд. Продать её они не могли — собственник жив и здоров, хоть и неизвестно где. Сдавать в аренду боялись: вдруг отец вернется с полицией и устроит скандал? А счета за коммуналку, как ни странно, приходили исправно. Николай Петрович, как и обещал, позаботился об этом. Через онлайн-приложение, которому его, по злой иронии судьбы, научил внук полгода назад, он настроил автоплатеж. Этот факт злил Виктора больше всего — отец как будто издевался над ними издалека.
Жизнь детей пошла под откос. Марину бросил муж Сергей, уставший от ее истерик и безденежья. Ей пришлось срочно искать вторую работу, чтобы платить ипотеку. Виктор постоянно ссорился с Леной, которая пилила его за упущенную выгоду. «Твой отец умнее тебя оказался, слабак!» — бросила она ему однажды во время ссоры. В их душах поселился липкий, неприятный страх и чувство вины, которое они старательно глушили взаимными упреками. Они потеряли не только отца, но и надежду на легкие деньги. Оказалось, что «помеха», которую они так хотели устранить, была тем стержнем, на котором держалась вся видимость их семейного благополучия.
Прошло полгода. В крохотной, затерянной в предгорьях Алтая деревушке, где жилых домов осталось от силы штук десять, ранним утром крепкий мужчина колол дрова. Топор в его руках взлетал легко и уверенно, с сочным хрустом опускаясь на сухие березовые чурки.
Николай Петрович выпрямился, вытер пот со лба рукавом фуфайки и улыбнулся утреннему солнцу, встающему из-за стены векового кедрового леса. Он сильно изменился. Похудел, избавившись от городской одутловатости, загорел до черноты, отпустил густую седую бороду, которая делала его похожим на библейского пророка или на геолога из старых советских фильмов. Теперь в нем трудно было узнать вчерашнего московского пенсионера.
— Коля! Завтрак готов! Иди самовар ставить! — зычно крикнул с крыльца соседнего дома его друг, Михаил Степанович, такой же бородатый и кряжистый старик.
Николай Петрович переехал сюда в тот самый день, когда сбежал из Москвы. Добрался на перекладных, как и планировал: электричка, автобус, попутка, еще один автобус... Он петлял, как заяц, наслаждаясь самим процессом. Михаил, его армейский товарищ, с которым они не виделись двадцать лет, но регулярно созванивались, принял его без лишних вопросов, с распростертыми объятиями. «Я ж говорил — приезжай! — басил он, хлопая друга по спине. — Здесь твой дом».
Жизнь здесь была простой, суровой и удивительно правильной. Вставали с рассветом. Занимались хозяйством: куры, козы, огромный огород, пасека. Ходили в лес за грибами, ягодами и целебными травами, которые Михаил знал, как свои пять пальцев. Вечерами сидели на деревянной веранде, пили густой, пахнущий дымом чай с душицей и медом, и говорили. Обо всем — о прошлом, о женщинах, о политике, о прочитанных книгах. Здесь не было суеты, лжи и жадности. Местные жители — несколько семей староверов и пара таких же «беглецов от цивилизации» — приняли «городского» спокойно и с достоинством. Здесь человека ценили не за кошелек, а за умение держать в руках топор и за честное слово.
Николай Петрович с удивлением обнаружил, что в 70 лет жизнь не заканчивается, а может начаться заново. У него нормализовалось давление. Исчезла мучившая его годами бессонница. Физический труд на свежем воздухе вернул мышцам давно забытый тонус. А главное — ушла та свинцовая тяжесть из сердца, которая давила его в московской квартире. Он научился радоваться простым вещам: вкусу ледяной родниковой воды, запаху свежескошенной травы, треску поленьев в печи.
Однажды Михаил, вернувшись из райцентра, куда ездил раз в месяц за мукой и солью, протянул ему официальный конверт.
— Тебе, Коля. От нотариуса какого-то. Нашли-таки твой след, ироды. Я ж тебя прописал временно у себя, вот система и сработала.
Николай Петрович взял конверт. Руки не дрожали. Он давно ждал этого. Внутри было официальное уведомление. Дети подали в суд заявление о признании его безвестно отсутствующим, чтобы через год получить право распоряжаться его имуществом. Они не успокоились.
Он усмехнулся. В его глазах не было злости, только холодная решимость.
— Ну что ж, Миша. Придется съездить в райцентр. Надо заверить одну важную бумагу.
Через неделю Виктор, разбирая почту в отцовской квартире, наткнулся на заказное письмо с алтайским штемпелем. Он вскрыл его на той самой кухне, где они когда-то делили его наследство. Рядом сидела похудевшая и осунувшаяся Марина, зашедшая проверить, нет ли новостей.
В конверте лежала нотариально заверенная копия дарственной. Четким, юридически выверенным языком было написано:
«Я, Николай Петрович Смирнов, находясь в здравом уме и твердой памяти, что подтверждается прилагаемым медицинским заключением, дарю свою трехкомнатную квартиру по адресу... Благотворительному фонду помощи детям-сиротам "Наш Дом". Договор вступает в силу с момента его государственной регистрации».
А ниже, на том же листе, была приписка, сделанная знакомым отцовским почерком:
«Я жив, здоров и, можете не верить, счастлив. Живу там, где деньги не имеют значения, а люди ценят друг друга. Квартира, из-за которой вы потеряли совесть, теперь послужит тем, у кого действительно никого нет. Не пытайтесь оспорить — все документы в порядке, справки от психиатра я предусмотрительно приложил. Живите своей жизнью и попробуйте заработать на нее сами. Может быть, тогда вы что-то поймете. Я вас прощаю, но видеть больше не хочу».
Виктор выронил лист. Бумага спланировала на пол. Марина, прочитав ее через его плечо, беззвучно заплакала — не от раскаяния, а от бессильной, унизительной злобы и осознания полного, окончательного краха.
А в тысячах километров от них, в маленькой алтайской деревушке, Николай Петрович заканчивал мастерить новый скворечник. К нему подошел местный мальчишка, веснушчатый внук соседки.
— Дядя Коля, а вы меня научите в шахматы играть, как обещали? Дед говорит, вы чемпион были на заводе.
— Научу, Васька, обязательно научу, — улыбнулся старик, доставая из сарая старую, потрепанную шахматную доску. — Садись, сейчас я тебе покажу один хитрый ход. Называется «гамбит». Это когда ты жертвуешь малым, чтобы в итоге выиграть всю партию.
Он вдохнул полной грудью чистый, морозный горный воздух, пахнущий хвоей и снегом. Он был беден по меркам своих детей, у него не было ни квартиры, ни счетов в банке. Но впервые за долгие годы он чувствовал себя по-настоящему богатым. У него была свобода, друзья, уважение и спокойная совесть. И это было то наследство, которое он, наконец, подарил сам себе.
